С 1960-ых годов Михаилом Дудиным было сделано немало переводов видных армянских поэтов. Первым он перевёл стихи Аветика Исаакяна. Как вспоминает Рубен Ангаладян, они вдвоём приехали из Ленинграда в 1975 году в Ереван к 100-летию Аветика Исаакяна, которое отмечалось очень широко. Сурен Гайсарьян тогда писал: «Юбилейные торжества, посвященные 100-летию со дня рождения великого армянского поэта Аветика Исаакяна, превратились на его родине поистине в народный праздник поэзии. Они стали также выражением дружественных культурных связей между нашими народами – память поэта почтили во всех республиках Советской страны» (журнал «Вопросы литературы», №11,1976). Михаил Дудин перевёл более 30 стихотворений. В одной из сборников стихов Исаакяна на русском большинство переведено Дудиным. Но при этом почему-то в Википедии в статье об Исаакяне в перечне переводчиков его имени нет.
После 1975 года Михаил Дудин переводил и других армянских поэтов. Рубен Ангаладян инициировал, составил сборник этих переводов и написал обширное послесловие. В этот сборник были включены переводы из армянской поэзии, эссе о выдающихся деятелях армянской культуры и стихотворения поэта разных лет. Книга «Земля обетованная. Посвящения. Переводы. Эссе. Стихи» была издана в Ереване в издательстве Хорурдаин грох в 1989 году (410 стр., тираж 50 тысяч). Немалый гонорар за эту книгу Михаил Александрович передал жертвам землетрясения в Армении. Приводим ниже Послесловие составителя книги Рубена Саркисовича Ангаладяна.
ЗДЕСЬ, У ПОДНОЖЬЯ АРАРАТА
РУБЕН АНГАЛАДЯН
…Я видел мир.
Я полземли изъездил,
И время душу раскрывало мне.
Михаил Дудин
Что значит для иноязычного писателя Армения, армянский народ? Какой предстает перед его взором наша несколько тысячелетий томящаяся душа, ее великая Тоска по Прекрасному, ее строгое молчаливое Мужество? И если рождается великое чувство любви, любви к Армении, то каковы ее истоки?
Армения всегда привлекала внимание выдающихся деятелей культуры разных народов мира. Только в литературе ХХ века можно назвать целое созвездие мастеров слова, которые пристально изучали историю, культуру, характер армянского народа. Это Герман Гессе и Анатоль Франс, Хорхе Луис Борхес и Сен-Жон Перс, Пер Лагерквист и Томас Манн, Андре Бретон и Франц Верфель, Эмиль Верхарн и многие другие.
Русский поэт Осип Мандельштам в одной из своих статей высказал мысль, что «мифом», обетованной страной поэзии для русской поэзии стала не Армения, а Грузия». Не вдаваясь в долгие рассуждения, могу сказать, что «мифом» Армения для русской поэзии действительно не стала, а вот «обетованной страной поэзии» она была и есть в творчестве многих замечательных русских поэтов, — яркое тому свидетельство цикл «Армения» самого Мандельштама.
Целая плеяда русских поэтов ХХ века посвятила Армении стихи. Многие вдохновенно переводили её древнюю и новую поэзию, был написан ряд глубоких исследований, статей, эссе о жизни, культуре народа, — достаточно назвать имена Валерия Брюсова, Александра Блока, того же Осипа Мандельштама, Андрея Белого, Бориса Пастернака, Анны Ахматовой, Максимилиана Волошина, Николая Тихонова, Вячеслава Иванова, Сергея Городецкого, Марии Петровых…
Но писать об Армении чрезвычайно трудно, ибо мысль в этой стране пульсирует даже на камне. Любить Армению, стать ее истинным другом — значит быть ответственным за ее судьбу, а для этого требуется не только доброта и честность чувств, искренность взгляда, но и ощущение родства, если угодно — жертвенность, высокая культура мысли. Эта любовь не признает ни поверхностного чувства, равного восторгу туриста, ни застольного славословия, ни спешки, когда случайное наблюдение может быть подано как откровение, Любовь к Армении — это высокая нравственная ступень сопричастности к творческому духу народа, к его истории; это библейская открытость каменных полей, горные озера чистоты и безмолвия, мужество и трудолюбие лозы, ущелье тайн, где только Поэзия способна пролетать как легкий летний ветер…
«Исколесив полмира», в 1975 году Михаил Дудин впервые приехал в Армению. Это было особое время в его творческой судьбе. Поэт вновь и вновь переосмысливал прожитые годы, открывал новые лабиринты и глубины человеческой боли и сострадания, по-новому понимал тревожное, трагическое время нашей жизни. Именно в эти годы поэт осознал как реальность свою ответственность за судьбу человека, человечества. ‘Живая мысль и человечный голос современника для Дудина стали синонимами вечности и мироздания. В уже сложившийся строй его поэзии как бы в новом качестве вплелись и горечь потерь, и неприязнь ко лжи, и мятежность мудрости, и строгость ответственности, и светлая грусть пейзажей родной деревни Клевнево, что в Ивановской области… Гражданская позиция поэта не претерпела изменений, но она стала строже и гораздо глубже, а значит, — общечеловечнее. Пришла мудрость и решительность «позднего» Михаила Дудина.
Именно такие переживания и раздумья жили в душе поэта, когда мы бродили по осеннему Еревану и армянское солнце, как огненный шар из поэмы Аветика Исаакяна, медленно уходило за горизонт, оставляя в подоле библейской долины птицу осени, птицу «высокого родства», Не скрою, что в душе моей жила тревога: как будет воспринята… Михаилом Александровичем Армения, ее люди? В Армении его общительность и дружелюбие не потеряли своего обаяния, однако одновременно я чувствовал и другое, очень важное, — пристальный интерес к истории Армении, к обычаям армян, их характеру, их проблемам и боли, трудолюбию и доброте. Страна и люди стали постепенно входить в душу поэта, полнее раскрывая его понимание мира и времени. Они обострили мысль Дудина, заставляя тревожнее биться его сердце. Это была трудная дорога открытия другой страны, другого народа, это было живое движение души.
В те осенние дни исаакяновского юбилея рядом с нами был замечательный человек, тонкий лирик, прозаик Рафаэл Арамян, который с большим тактом, ненавязчиво открыл несколько страниц «своей Армении». Через год М. Дудин из всех написанных к его шестидесятилетию статей выделил короткое, но емкое слово армянского друга, которому и посвятил стихи. «Сонет Рафаэлу Арамяну», по моему глубокому убеждению, одно из лучших стихотворений об Армении, написанных неармянским поэтом за, последнее десятилетие. Здесь тревога и горечь раздумий за судьбу Армении и — шире — Земли сплетены с мужеством и доверительностью голоса поэта. Говоря словами литературоведа Л. Гинзбург, «это из тех стихов, что перерастают себя и растут дальше в человеческой жизни».
Тогда же, в исаакяновские юбилейные дни, прозвучало вдохновенное слово Михаила Дудина об армянском поэте и он с открытой доброй улыбкой и с «Жаворонком на плече» (так назывался его доклад) как желанный гость, вошел в дом каждого ценителя армянской поэзии.
Так было и при знакомстве поэта с прекрасным художником Геворгом Григоряном (Джотто). Беседа в прохладной мастерской старого мастера была задушевной, и светлый, благородный «луч грусти» еще теснее связывал судьбу русского поэта с Армнией.
Были и другие встречи. Были после и другие дороги, много дорог, но особенно запомнились мне две поездки: в 1977 году — из Ахалцихе, в битком набитом автобусе, в Ереван и вторая, семью годами позже, на автомашине литературоведа Левона Мкртчяна, — из Еревана в Ахалцих. И всякий раз Армения раскрывала свою душу поэту, и характер поэта Михаила Дудина в общении с нашей землей раскрывался полнее, и росло его сочувствие чужой боли (поэт часто повторяет, что чужого горя не бывает), и все явственнее была сопричастность его поэтического слова на «празднике братства».
Творчество превращает обыкновенные дни человека в биографию так же, как поэт творит из обыкновенных слов поэзию. Слово поэта Михаила Дудина — это воля к жизни, воля, направленная к горизонту братства. Его слово песенно-народно по самой сути. Вскрывая состояние души, поэтическую мысль или рисуя пейзаж, оно остается свободно от груза спутанных мыслей, метафизических образов, деформированных или рафинированных чувств, Его слово — это синтез народной жизнерадостности и строгой культуры классической русской поэзии ХIХ века, с одной стороны, и жизнестойкого, порой горького оптимизма с человеколюбием ядерного века — с другой. Поэт даже в самых трагических ситуациях полон любви к жизни, веры в человека, и путь его, путь истинного поэта своего времени, своего поколения, — путь прозрений и ошибок, горечи и радости, когда человеческие ценности обретают новую глубину и весомость.
Судьба поэта и человека Михаила Дудина — счастливая судьба, и то, что его душа сегодня, как и полвека назад, трепещет от ощущения полноты жизни, говорит о потенциале его таланта. Вспомните знаменитое стихотворение поэта «Соловьи», написанное в 1942 году, и вы поймете, на какой высоте билось (и сегодня бьется) о берег чистого озера чувств благородное молчание поэта. Стихотворение же воспринимается как внутренний монолог умудренного опытом войны, но не принимающего этот горький опыт юноши. В «Соловьях» конкретность неконкретна, а хроника смерти есть гимн жизни изголодавшегося по простым чудесам и видящего повсюду эти чудеса солдата. В своих лучших стихах поэт достигает именно такой концентрации чувств. Правда, в поэзии «позднего» Дудина появляются новые конфликные ситуации с метафорами и образами необычными и чрезвычайно современными. Недосказанность чувств, переходные состояния, к примеру — от светлой печали до горечи и гнева (причем в поле зрения поэта остаются оба полюса), делают стихи многослойными.
Михаил Дудин много размышляет о проблемах окружающей среды, где факторы духовного обнищания, безответственности науки перед обществом и человеком играют первостепенную роль. «Экология души» — это потеря Совести, Долга и Чести, заявляет поэт; кстати, эти слова он часто пишет в своих стихах и статьях с заглавной буквы.
Поэзия М. Дудина насквозь автобиографична. При этом в стихах последнего десятилетия особенно явственно выступает образ Времени, Сегодня, Завтра и Вчера — для поэта нерасторжимы, они символы Чистоты и Надежды, Памяти и Сострадания. Вслед за художником Г. Якуловым он мог бы повторить, что «все века лежат в сегодня», и значит, история, наша историческая память являются учителями, а не пасынками.
Гражданская лирика «позднего» Дудина одно из крупных явлений в русской советской поэзии последнего десятилетия. За нравственное обновление общества, за духовность, благородство и человеческое достоинство ратует поэт. Его беспокойная душа знает, что наука может быть разрушительна и аморальна, но из этого не следует, что поэт вовсе против научных открытий, технических достижений, — он требует ответственности науки за свои действия. И трудно не согласиться с поэтом, когда он говорит, что человеческий мир «повис на тоненькой нитке мгновенного безумия», что пошли опасные игры с божественным созданием природы — генетическим кодом человека. Тревога у Дудина возрастает еще и потому, что сегоднящний человек не подготовлен к восприятию действительной ситуации на Земле, ибо научные знания он рассматривает как свое преимущество перед «немой и равнодушной, на ступень ниже стоящей. природой». Ученым движет чистая логика, стало быть, у него ‘отсутствуют моральные и нравственные критерии и все действия становятся законными, ибо «нет более разумного существа на всем белом свете»… Конечно, чтобы ощутить Вечность, надо прожить одну, короткую, как летняя ночь, человеческую жизнь. Все дело, однако, в том, каково качество этой жизни, её нравственный потенциал и смысл. Нравственность заложена в генотипе человека, и поэт верит в Человека, который сквозь «пустыни ошибок» найдет путь к собственной душе.
Именно в середине семидесятых годов у Михаила Дудина появляется устойчивый и острый интерес к современной зарубежной литературе. И теперь в его стихах и эссе наряду с именами русских поэтов и прозаиков, наряду с именами лучших представителей многонациональной советской литературы, с многими из которых Дудин дружил и дружит (это Николай Тихонов, Кайсын Кулиев, Давид Кугультинов, Мустай Карим, Симон -Чиковани, Сильва Капутикян я др.), мы встречаем имена Федерико Гарсиа Лорки, Габриэля Гарсиа Маркеса, Поля Элюара, Пера Лагерквиста, Алехо Карпентьера, Ай Цина, Германа Гессе и многих других. Память Дудина удивительна, он помнит наизусть огромное количество стихов чуть ли не сотни поэтов разных народов.
Поэт написал блестящие предисловия к первоклассным романам реалистической прозы ХХ века «Сорок дней Муса-дага» Франца Верфеля и «Только позови» Джеймса Джонса. Роман Франца Верфеля воскрешает известные события 1915 года в Западной Армении. Эта книга о стойкости и мужестве армян, она, как сказано в предисловии, «борется с палачами человечества». И в самом деле, роман Ф. Верфеля разоблачает зверства турецких фашистов, учителей Гитлера и Муссолини. М. Дудин пишет, что «она продолжает благородное дело души Франца Верфеля, и горизонты действия этой книги безграничны».
Переводы последних лет также говорят о более строгом (не случайном) и более углубленном интересе М. Дудина к творчеству поэтов, чья судьба и поэтическая мысль полнее раскрывают его переживания и умонастроения. Это и гражданская, полная трагизма и внутреннего оптимизма лирика черногорца Йоле Станишича, это и мудрая, лукавая, мягко ироничная поэзия американца Роберта Блая, и стихи жаждущей жить и любить шведской поэтессы Эдит Седергран, и прекрасная поэма Кайсына Кулиева «Половецкая луна» — жемчужина балкарской литературы.
В последние годы поэт много переводит из армянской поэзии, Подлинной удачей можно считать переводы Дудина из лирики Аветика Исаакяна. Мне думается, что подлинная удача в переводе скорее всего дело случая, Тональность стихов Варпета близка душе русского поэта, и поэтому он интуитивно проникает в суть поэзии Исаакяна. Интересны и неоднозначны переводы Дудина из цикла «Страна Наири» Ваана Терьяна. Здесь глубина мысли и глубина печали, скорби находят свои «русские дороги». Переводы иногда далеки от оригинала. Кстати, Дудин редко передает буквальный рисунок стиха, для него важнее точно раскрыть состояние души переводимого стихотворения, его смысловые пласты. Однако он стремится бережно относиться к оригиналу, не желая переводить «под себя». В этом можно убедиться, прочитав переводы из Аветика Исаакяна, Сильвы Капутикян, Геворка Эмина, Амо Сагияна. Бесспорна заслуга Дудина в открытии «русского» Амо Сагияна. Стихи армянского лирика нашли путь к сердцу русского читателя благодаря именно дудинским превосходным переводам.
Из разнообразной поэтической прозы Михаила Дудина в книгу включены те статьи, эссе, которые связаны с Арменией. В последние десятилетия во всем мире возрос интерес к творчеству поэта-монаха Х века Григора Нарекаци, точнее, к его «Книге скорбных песнопений», иногда переводимой как «Книга скорби». Удивительно, как мог в «стране Рая» (Томас Манн) родиться самый, возможно, трагический поэт всех времен и народов, который, по меткому определению Михаила Дудина, «беседовал с Богом без переводчика». Рядом с эссе о Григоре Нарекаци мы видим слово поэта о единокровном брате гениального монаха Х века Егише Чаренце, который «пытался связать тысячелетнюю историю своей Армении с началом нового дня нового мира, с его перспективой заманчивого грядущего».
… Я вспоминаю, как мы с Михаилом Александровичем сажали у изголовья могил моих бабушки и дедушки две тоненькие яблони, Вспоминаю задушевные беседы с чтением стихов до полуночи в Егварде, у гостеприимного человека, истинного ценителя поэзии, нашего общего друга Левона Мкртчяна. Вспоминаю дом сельского учителя в Араратской долине, где чистый деревянный стол был накрыт скромным ужином, а неторопливый разговор о тревогах и насущных делах был искренним и задушевным. Могу вспомнить и рассказать о других встречах, где меня не было, но о которых мне говорил поэт… И в каждой встрече было это умение войти и всем сердцем принять другую страну.
Однако человек не может все время жить на одной волне радости познания и восторга приятия. Я не верю до конца таким «восторженным» людям. И бывало, поэт чего-то в Армении не понимал, чему-то огорчался. Но его убежденность друга (в ней есть место и страданию, и воле, и состраданию) преодолевала эти сомнения и как бы цементировала основы его подлинной любви к Армении, о которой поэт сказал:
… Здесь память земли, от людского страданья немея,
Мне память мою откровеньем веков бередит.
А небо прозрачно, и солнце времен Птолемея
На душу мою из грядущего века глядит.