Нина Геворговна Гарсоян (11 апреля 1923, Париж — 14 августа 2022, Нью-Йорк) — американский историк, специалист по истории Византии, Ближнего Востока и Армении. В 1969 году она стала первой женщиной-историком, получившей должность в Колумбийском университете (США), а впоследствии стала профессором, первой заведующей кафедрой истории и цивилизации Армении Геворка М. Аведисяна в этом университете. С 1977 по 1979 год она работала деканом Высшей школы Принстонского университета.
Приводимая ниже статья была опубликована в переводе на русский в Вестнике Академии наук Армянской ССР, №3, 1971 г. (стр. 55-62).
Историки Азербайджана страстно и сотни раз в соцсетях копируют определённые места этой статьи, обосновывая свои измышления в адрес армянской историографии.
«Хачмерук» приводит текст статьи в веб формате из источника со сканированными страницами журнала.
В тексте внизу не хватает ссылок, скоро булут добавлены.
Армянская история периода христианских Аршакидов являлась предметом внимания многих исследователей [1]. Ряд проблем истории IV и начала V вв. получил удовлетворительное решение, и тем не менее многие важные аспекты этого периода остаются невыясненными.
Прежде всего хронология этого периода, в какой-то мере опирающаяся на дату официальной христианизации страны, нуждается в пересмотре. Данные армянских и классических источников часто резко противоречат друг другу и по разному освещают одни и те же факты. Наконец, тон самих армянских источников существенно меняется на протяжении этого периода.
В частности, чрезвычайно интересна явная «ненависть» армянских источников к армянскому же (Аршакидскому) царствующему дому, в особенности к Аршаку II и Папу – факт совершенно необъяснимых, если читать эти труда как национальную историю. [2]
Наше толкование события зависит от армянских источников. Вольно или невольно картина, нарисованная Павстосом Бюзандом или Мовсесом Хоренаци, отражает их собственные идеалы — единую, объединению Армению, противостоящую угрозе зороастрийской Персии. Они говорят об едином царстве, часто предаваемом отдельными вероломными нахарарами, такими, как Меружан Арцруни, предшественник Васака Сюни. Они подчеркивают единство армянской церкви, даже когда это приводит их к противоречиям [3]. Они игнорируют глубокое иранское влияние на армянское общество и институты и. за исключением первой части «Агафангела». предпочитают забыть, что армянские Аршакиды были последними и самыми яркими представителями парфянского легитимизма, противостоящими Сасанидским узурпаторам [4]. Для нас неважно сейчас — точна ли эта картина для V столетия. Для нас важно только то, что она искажает действительность IV века, когда Армения не была единой, не была объединенной и не была чужда персидскому миру.
Современная наука, которая подчеркивает, что эти средневековые авторы были духовными лицами и как таковые являлись проводниками точки зрения церкви, подводит нас к предвзятому, унаследованному от XIX века и подсознательно усвоенному взгляду на разделение церкви и государства. Более того, несмотря на точное знание того, что
эти историки были связаны с отдельными нахарарскими домами и их интересами, мы все же читаем их работы как «Истории» Армении, вкладывая географический и национальный смысл в этникон «Հայոց». Мы поступаем так, хотя понятие нации в настоящем смысле не существовало в средние века ни на Востоке, ни на Западе.
В связи с этими трудностями, которые .продолжают мешать нашему пониманию этого критического периода армянской истории, особенно важным становится вопрос методологии и, тем более, вопрос постановки проблемы.
Не возникает вопроса, разумеется, о пересмотре всей принятой терминологии в настоящей статье. Я возьму в качестве примера лишь два важнейших термина «Армения» и «верность» не столько в том смысле, который ныне принят в науке, сколько в том, который, может быть, вкладывали в него современники.
Подробный анализ «Армении в эпоху Юстиниана» Николая Адонца показывает, что в начале IV века «Армения» состояла из отдельных политических образований: на севере — царство Аршакидов, столица которого была перенесена из Арташата в Двин; на юге — автономные сатрапии, которые вошли в орбиту римского влияния в результате договора 298 г. и приевфратская провинция Armenia Minor, которая уже давно входила в империю. Позже, после раздела 387 г., эта картина еще более усложняется появлением Аrmenia Interior, состоящей из северных заевфратских гаваров, которые стали частью империи по условиям нового договора [5]. Н. Адонц также отметил церковное разделение Армении на несколько сфер влияния и, в частности, чередование, если не соперничество католикосов из дома Григоридов и Албианидов [6].
Эти факты достаточно хорошо известны исследователям, и все же смысл их не всегда проявляется в научной интерпретации. Тенденция остается, и мы продолжаем представлять Армению как религиозное и политическое единство, как топоним с неизменным содержанием, отождествляемый с северным Аршакидским царством.
Наиболее ярким примером такого упрощения является представление о Евфратских сатрапиях только как о сателлитах Аршакидского царства. Такова версия армянских источников, которые никогда не признавали их существования, в то время как классические источники — как литературные, так и юридические — на это ясно указывают [7]. Со времени их включения в римский мир сатрапии были приняты империей как «civitates foederatae liberae et immunes» , т. е. они. были совершенно автономны до конца V в., если не до периода самого Юстиниана [8]. Только их внешняя политика должна была быть согласована с имперской, но их наследственные сатрапы возглавляли собственные военные контингента, не платили ни налогов, ни податей, и в регалии, которые они получали из Константинополя, включались пурпурные туфли, символ царской власти [9].
По римским юридическим нормам такие привилегии были прерогативами исключительно полностью суверенных государств. Получение этих привилепий сатрапиями в такое позднее время, как 298 г., т. е. в период, когда пресекались подобные центробежные тенденции, является самым ярким доказательством их важности в глазах Рима, несмотря на их сравнительно небольшую территорию. Соответственно мы не можем принять как аксиому, что сатрапии находились в зависимости от Аршакидского царства и, тем более, что они были ему подчинены.
Несмотря на свое происхождение из царского парфянского дома, Трдат I также получил свою власть из рук римского императора» [10]. Регалии царей Армении, может быть, и включали в себя жемчужную диадему персидских правителей, но она ничем не отличалась от той, которой удостаивались сатрапы в более поздний период [11]. В отличие от сатрапий, в северной Армении вплоть до 185 г. стояли римские войска, и magister militum Траян и другие имперские офицеры находились при дворе армянских царей даже во время Папа [12]. И, наконец, самое важное то, что, по свидетельству двух источников — армянского и классического — Армянское царство продолжало платить подати Римской империи до 358 г., з то время как сатрапии более чем на полстолетия раньше получили полный податный иммунитет [13]. В глазах Рима, во всяком случае, неравенство их положения совершенно очевидно.
Мы не обязаны, разумеется, принимать точку зрения римлян, как целиком отражающую истинное положение вещей, и я не намерена умалять важность автономии Армянского царства Аршакидов в этот период. Вместе с тем, признание важной роли сатрапий с необходимостью влечет за собой и признание сложной политической картины в Армении IV столетия, упрощаемой в более поздних источниках. Возникает вопрос: не является ли изображение Меружана Арцруни, а также других нахараров, как предателей своего армянского сюзерена попыткой замаскировать независимую политику сатрапий? Признание их важной роли также объясняет в какой-то мере хорошо известное религиозное и культурное разделение «Армении» на греческую и сирийскую сферы влияния. Все это заставляет нас пересмотреть содержание, которое вкладывают в термин «Армения»-современные источники: местные историки, письма Василия Кесарийского или «Церковная история» Евсевия [14]. И если считать сатрапии независимыми армянскими государствами, то возникает другой вопрос: не их ли раннее обращение в христианство (зафиксированное Евсевием), а отнюдь не христиаиизация Армянского царства Аршакидов, породило представление об «Армении» как о первой христианской стране? В этом случае спорная дата христианизации Армении может получить новое истолкование [15].
Второй термин, который я хотела бы здесь рассмотреть в его значении для армянской истории, — это «верность» (fides).
В важном отрывке из Ам’миана Марцеллина, где оплакивается предание Армении в руки персов в 364 г., автор особенно возмущается, поскольку Аршак II всегда был предан Риму «… anic[us] nobissemper et fi[dus]» [16]. Эта верность Армении Риму подчеркивается также странным эпизодом из «Истории» Павстоса Бюзанда, в котором притворные заверения Аршака II в преданности Шаhпуhру II чередуются с изъявлениями глубокой ненависти к царю царей [17]. Как я указывала ранее, армянские Аршакиды от воцарения Тирана в 338 г. до смерти Папа (если не позднее) следовали за всеми изгибами имперской арианской политики, что вовлекало их в открытый конфликт с патриархами дома Грнгоридов, остававшимися непреклонными в своем Никейском православии, и, может быть, стоило жизни Папу [18]. Еще до крещения Армении письмо Трдата III Диоклетиану, сохранившееся в одной из греческих версий «Агафангела», выражает преданность армянского царя римскому императору не только в политическом, но и в религиозном смысле [19].
Равным образом интересно отметить, что христианские епископы в Иране подчеркивают свою преданность Персидской державе, открывают свои соборы молитвами за благополучие зороастрийского государства и формально отмежевываются от учений западных отцов церкви, в то время как несторианство становится официальным вероисповеданием персидского христианства в начале V в. [20]. Преследования христиан в Сасанидской империи начинаются не ранее 339 г. [21] и затихают, во всяком случае для не-персов, около середины VI в. [22]. Богословы несторианской школы в Эдессе, закрытой императором Зеноном в 488—489 гг., предпочитают бежать из имперских владений и поселиться в Низибине под покровительством царя царей [23]. Наконец, в армянских источниках акт предательства или даже поддержка персов почти всегда сопровождается отступничеством от христианства как в известных нам случаях с Меружаном Арцруни, Варазваганом и Васаком Сюни, так и в притворном отступлении от христианской веры Вардана Мамиконяна и его соратников при дворе Яздигерда II [24].
Эти моменты ни в коей мере не являются результатом случайности. Наоборот, это является отражением понятия «верность» в значении, которое настолько присуще мировоззрению этого времени, что оно принимается как в православном Константинополе, так и з зороастрийском Ктесифоне.
При переходе Византии из языческого мира в христианский императорская власть только частично изменила свой религиозный характер. Император так же, как прежде, был pontifex maxinus и даже сохранил ЭТОТ титул до конца IV в., так и после Константина Великого стал isosapostolos, christomimetes, соправителем (in synbasileia) Христа [25].
Практически это означало, что император мог вмешиваться во все церковные дела. Он утверждал всех епископов после выборов, созывал и председательствовал на вселенских соборах даже до собственного крещения, как это было сделано Константином I в Ник ее в 325 г. и провозглашал доктринальные решения собора как эдикты. Юридически это давало возможность приравнивать религиозное несогласие к преступной деятельности и прибегать к соответствующему наказанню: к отрешению от должности и ссылке несогласных епископов, а также, согласно многократным постановлениям Codex Theodosianus и, в особенности, Codex Justinianus,—к причислению еретиков к людям второго разряда (запрещать им государственную службу и ограничивать их гражданские права) [26]. Идеологически это выражалось в официальной доктрине Евсевия Кесарийского, впервые высказанной в тридцатилетие Константина I и повторявшейся вплоть до конца империи «…как есть один Бог… так есть один царь». Этот взгляд уравнивал монотеизм с монархией и превращав императора, заместителя Христа на земле, в икону божества [27].
Равным образом персидский царь царей, «брат солнца и луны», «сотворенный по образу богов» [28], конечно, не мог терпеть религиозной оппозиции в своем царстве. Но особенно интересно, что в отношении христиан он отождествлял вероисповедное несогласие с политической опасностью. В Иране не было никакого преследования христиан до принятия этой религии Византийской империей. Точка зрения царя царей ясно изложена в обвинении Шаhпуhра II, которая являлась предлогом для начала гонений: «Они живут на нашей земле, но разделяют взгляды Цезаря, нашего врага» [29].
Впоследствии сектанты, несториане из Эдесской школы или армяне-монофизиты, пользовавшиеся благосклонностью Хосрова И, становились приемлемыми для Персидского государства, как только их вероисповедание делало их personae non gratae в Византии и заставляло их искать покровительства царя царей от имперских преследований [30].
В этих условиях четкое разграничение между политикой и религией становится невозможным. Выступление религиозного характера, такое, как Энотикон Зенона в 482 г. с его попыткой играть на армянских религиозных чувствах, вызвало в качестве противодействия политическую уступку — дарование автономии Армении с назначением Ваана Мамиконяна в качестве марзпана приблизительно в 486 г. В середине V столетия были необходимы попытки силой обратить Армению, еще находящуюся в религиозном единстве с Византией, в зороастризм, однако, через полтора века монофизнтская Армения уже лояльно поддерживала Хосрова II против восставшего Вахрама Чобена» [31]. В таком мире ничто не отделяет ересь, а тем более отступничество, от предательства, и термин «верность» обязательно носит не только политический, но и религиозный характер.
Итак, новое понимание терминов может иметь серьезное значение и для интерпретации истории Армении IV века. Возможно, оно поможет пересмотреть установившееся представление о прошлом.