В вышедшей в 1995 году через два года после безвременной кончины Михаила Дудина книге воспоминаний 35 писателей о нём первой статьй была Даниила Гранина. Она называлась кратко дудинским «Будь!» и этим заголовком ассоциировалась с название самой книги «Будьте пожалуйста! Друзья вспоминают Михаила Дудина». Однако позже Даниил Александрович дополнил заголовок словами «Явление Михаила Дудина», когда включил статью в свой сборник 2000 года «Тайный знак Петербурга». В своей статье автор увязал эти два понятия: быть и являться… Очень было жалко, что текста статьи почти 30-тилетней давности нет онлайн. Потому «Хачмерук» оцифровал текст из книги и приводит его внизу.
Будь! Явление Михаила Дудина
Даниил ГРАНИН
1995
(стр. 5-9 в сборнике)
Если Михаил Дудин не писал стихи, он изготовлял палки. Уходил в лес, выискивая среди сплетения ветвей, сучьев будущую палку. Надо было иметь особое зрение, чтобы увидеть палку с ручкой, с затейливым изгибом, который удобно ляжет в руку. Срезав, он ее тщательно обрабатывал, шлифовал, полировал, пока из его рук не выходило по-настоящему художественное изделие. Он привозил из Ялты, из Гагр, Пицунды множество палок, тростей, то увесистых, то легких, разных пород, форм и раздаривал их. Дарил Владимиру Николаевичу Орлову (уже приходится пояснять: то был литературовед, знаток русской поэзии, бессменный главный редактор «Библиотеки поэта»), Льву Успенскому, Борису Семенову, своим многочисленным поклонникам. У меня скопилось несколько его палок. Сам он время от времени прогуливался с какой-либо особо шикарной палкой, франтовства, а не опоры Ради, ибо вообще любил пощеголять. Любил красивые новые ботинки, модный плацу, новый костюм. Стройный, высокий, до последних дней сохранял он великолепную фигуру. Узкое, худое, смуглое его лицо, золотистые волосы — в нем была мужская и мужественная красота. У него была запоминающаяся внешность, недаром на улице его всегда узнавали.
Если он не делал палок, то рисовал. Лучше всего у него получались карикатурные портреты, шаржи. После нескольких попыток он набивал руку и наизусть повторял в любом количестве шарж на кого-либо из друзей. И недругов — тоже. У него был точный глаз, он умел подметить, найти какую-то типичную черту, достаточную для мгновенного узнавания. Он создал большую галерею лаконичных, всегда смешных шаржей — Сергей Орлов, Анатолий Чепуров, Кайсын Кулиев, Расул Гамзатов, Александр Прокофьев. Да и я попал в это число, большое число. Кроме того, он просто рисовал. У него было хорошее чувство цвета. Он любил писать фломастерами на глянцевитых картонках. Пейзажи, абстрактные композиции, цветы. Некоторые свои сборники он сам иллюстрировал. Живопись была его любовью. Он посещал художественные выставки, бывал в мастерских художников. Андрей Мыльников, Алёша Соколов, Пахомов — его окружали друзья-художники, вернее — он окружал их своим теплом.
У меня есть небольшое собрание его рисунков. Он раздаривал их не жалея. Искусствовед Михаил Моисеевич Янковский в свое время старательно собирал дудинские шаржи и рисунки. Собирал, то есть отбирал их у него. Это было легко, ибо Дудин рисовал на засееданиях секретариата, правления, на секциях, съездах. Если не рисовал, то писал эпиграммы. Они тоже попадали в коллекцию Янковского. Судьбы ее я не знаю. После смерти Янковского я просил Мишу узнать, что с ней сталось, но он не поинтересовался.
Он был художником во все стороны, во всем. Если он не рисовал, то читал. Время от времени он рекомендовал мне какую-нибудь новинку. Мы, в общем-то, следили за одними и теми же журналами — «Новый мир», «Иностранная литература», «Звезда», «Знамя». Почему-то он успевал читать стоющие вещи раньше меня. Он следил не только за поэзией и прозой, он интересовался философией, историей. И — особо — классикой.
— Слушай, я тебе прочту, — он усаживал меня и читал мне «Валерик» Лермонтова.
Читал так, чтобы я услышал, как современно и горько звучат строфы:
Я думал: жалкий человек.
Чего он хочет!. Небо ясно,
Под небом места много всем,
Но непрестанно и напрасно
Один враждует он — зачем?
Каждый раз он что-то выискивал у классиков.
Или роман Верфеля «Сорок дней Муса-Дага». Миша буквально заставил меня прочесть эту книгу о Геноциде армянского народа в 1915 году.
Всю жизнь он занимался самообразованием. Какие-то интересные цитаты, отрывки, мысли заносил своим ясным почерком в толстые переплетенные книги и оттуда вычитывал вновь, восхищаясь глубиной и звучностью понравившегося ему места.
У него была ценкая память, он знал гораздо больше, чем казалось.
Ну ладно, история литературы, история войны, история России, мне, например, запомнился разговор, который он завел по поводу книги Ортеги и Гасета. Он был один из самых прилежных посетителей Лавки писателей. Когда-то такимм был Леонид Борисов, который гулял ежедневно «до Лавки», там отдыхал, сидел, болтал в писательской комнате. Дудин не с той методичностью, но тоже гулял «до Лавки».
Культура его постоянно пополнялась, в том-то и состоит культурность, когда она существует как процесс. Именно этот процесс пополнения, осмысления помогал ему до последнего дня держать свою поэтическую форму. Стихи последнего периода часто становились открытием новых возможностей. Я думаю, в нашей поэзии Михаил Дудин — хороший пример поэтического долголетия. Пример и загадка.
И тут я приступаю к тому самому, ради чего, может быть, стоило писать эти воспоминания. Потому что такие подробности его жизни, как палки, и рисунки, и прочее — были на виду, были внешними деталями.
Явление Михаила Дудина заслуживает того, чтобы понять его общую значимость. Конечно, он существовал прежде всего как поэт и таким останется в нашей литературе. Его талант был устроен так, что ему легче всего было писать стихами.
Он признавался, что прозу ему писать труднее, не случайно у него почти не было прозаических вещей. Когда-то ради заработка они вместе с Сергеем Орловым сочиняли для газет к праздникам или каким-то иным событиям огромные полосы рифмованных размышлений. Наверное, такая легкость поэтической речи порой мешала его серьезной работе, ему не хватало мучений.
Он мог бы жить безза%D