В случае юбилея, круглой даты, да и просто дня рождения, принято делать такому человеку подарок, приятное. В случае с адмиралом флота Советского Союза И. С. Исакова этого нет. Не было ни в год его столетия (к слову, именно тогда корабль его имени был продан частной компании в Индии на металлолом), ни в год 110 и 120-летия, нет достойного отношения и в 2024 году – его 130-летия. Напротив, Иван Степанович делает подарок нам, в том числе и в виде наших улыбок от прочтения. Один из таких дарящих нам улыбки его подарков – небольшой забытый рассказ “Матрос Штринк”, напечатанный 5 февраля 1967 года в “Неделе”.
“Хачмерук” оцифровал рассказ и впервые публикует его в Интернете.
МАТРОС ШТРИНК
И. ИСАКОВ, адмирал флота Советского Союза
(Из “Озорного трактата”, который автор готовит к печати)
Официальное его звание было более романтичным: «Спасатель Штринк». В таком качестве его наняла тифлисская городская управа для дежурства на берегу Куры, где обычно число купающихся и отправляющихся на тот свет превышало статистику других участков этой бурной, мутной и коварной реки.
Что Штринк происходил из матросов, свидетельствовали штурвал, грудастая сирена и старый адмиралтейский якорь, вытатуированные на его груди. Но как он, профессиональный моряк, доплыл до службы на реке Куре, оставалось неизвестным никому, кроме помощника тифлисского полицмейстера, ведавшего уголовным розыском и отделом нештатных сыщиков.
Духанщик Васико, очевидно, сам исполнявший обязанности осведомителя полиции, в сильном подпитии рассказывал, что Штринк — беглый каторжник, пойманный в дебрях Ортачальских садов, где он скрывался, занимая почетный пост вышибалы в заведении «святой Нины». Богатый опыт не уберёг Штринка от ареста после убийства «в состоянии аффекта» одной из сирен с Пересыпи, по имени Кармен, по паспорту Агафьи.
Штринк, появившись в одних холщовых штанах на берегу Куры, соорудил крестовину со спасательным кругом и бухточкой бросательного линя. После часа этого изнурительного труда он влил в себя полбутылки казенной водки и заснул, раскинув ноги и руки наподобие «розы ветров».
Очевидно, по причине непрочности холщовых штанов и карманов в них, документы Штринка хранили в полицейском участке. Таким образом, спасатель Штринк был всегда налегке и по первой надобности бросался в реку, предварительно пробежав по берегу столько, сколько ему подсказывал математический расчет, слагающийся из скорости течения и возраста, комплекции и одежды кандидата в утопленники. При этом он не пользовался бросательным линем и спасательным кругом, которые так и пожухли под лучами ослепительного тифлисского солнца.
Когда требовалось, Штринк делал искусственное дыхание, предварительно обшарив карманы спасенного, если тот был в костюме. Эпизод заканчивался у стойки духана, так как не было случая, чтобы спасенный отказался выпить за здоровье спасителя и околоточного надзирателя. Десяток удачных операций создал вокруг имени Штринка легенды.
Герой легенд имел невзрачный вид: низенький, сухонький, но жилистый и очень сильный, с несменяемым загаром, выдубившим его кожу «под араба». Ругался он на всех языках мира; скитания по разным континентам и архипелагам оставили в его памяти все местные фамильярные обращения к той или иной божественной даме. Но никто не мог до конца оценить этой стороны его талантов, так как среди его почитателей не было полиглотов.
На Штринке не осталось места, свободного от татуировки. Кроме обычных поверхностей тела, употребляемых для наколки туземцами, уголовниками и великими князьями Российской империи ради удовлетворения личного тщеславия, Штринк ухитрился использовать кожные покровы шеи, подмышек, паха — все, вплоть до мест, для украшения не предназначенных. «Прочесть» Штринка в один прием не представлялось возможным из-за обилия надписей и из-за того, что пришлось бы его переворачивать со стороны на сторону, на что он не всегда был согласен. Но иногда Штринк разрешал штудировать себя всесторонне — мужчинам не моложе жениховского возраста, из педагогических соображений.
Помимо аксессуаров морской профессии и перечня женских имен, на нем обнаруживались десятки фигур, афоризмов, стишков, изображения зверей, птиц, жучков, бабочек, скорпионов, земноводных, акул, китов и, наконец, целой железной дороги со станцией, рельсами, шпалами и семафором, вдоль которой было написано: «Куда ведет сия железная дорога?..» Словом, в течение купального сезона интерес к Штринку у отдыхающих не исчезал, так как всегда оставалась возможность прочесть или увидеть на нем что-то новое. Штринку льстил повышенный интерес к его личности, почему он и удостаивал нас короткими былями, относящимися к произведениям его нательной графики.
Эти воспоминания о спасателе на Куре были мною записаны много лет назад, без намерения когда-либо их опубликовать. Постепенно материалы, относящиеся к истории татуировки, ее назначению, стилям, технике и различным происшествиям, связанным с этим обычаем или многовековой модой, накапливались в виде различных записей, вырезок, рассказов и писем для разработки специального трактата, а для друзей и сейчас составляют богатую основу честолюбивого человека — и диссертации на соискание магистерской степени.
Было бы странно, если бы А. Грин, отдавший большую часть своей души морю, обошел бы этот вопрос. В своей «Автобиографической повести» он вспоминает об одном безработном матросе: «Его… тело было почти сплошь покрыто чудно сделанной, красной, черной и синей татуировкой, большей частью непристойного содержания…»
Просматривая августовский номер «Нового мира» за 1966 год, я окончательно убедился в ошибочности своего первого впечатления о Штринке как личности неповторимой. В рассказе С. Славича «На морской дороге» на советском сейнере действует моряк по имени Жорка (также из Одессы): «Какой-то народный умелец разрисовал его наколками во всех измерениях — даже на ягодицах была изображена кошка, играющая в мяч… С каждым шагом кошка протягивала лапу, а мяч откатывался. Такую иллюзию создавало движение мышц и кожи…»
С тезисом об уникальности Штринка отныне покончено; кстати, еще с мичманских лет я достоверно знал о «художественной росписи» великого князя Кирилла Владимировича, но элементарный такт не позволяет мне включать в одну компанию с Жоркой незадачливого местоблюстителя романовского престола.
Лев Шейнин в рассказе «Месть» так описывает труп участника уголовной драмы: «В кармане пиджака убитого — золотой хронометр. На груди — татуировка. Сложный рисунок изображал пронзенное сердце, каких-то зверей, кинжал, женскую головку.
Татуировка указывала, что покойный принадлежал к преступному миру. …Через час дактилоскоп сообщил, что покойный зарегистрирован в угрозыске…».
В данном случае версия о принадлежности татуированного к миру преступников подтвердилась. Однако нам кажется, что такое заключение, сделанное до проверки в лаборатории, только по факту наличия наколки, предвосхищает события и несколько преждевременно увенчивает лаврами профессора Чезаре Ламброзо. В жизни мне приходилось видеть татуировку у самых разнообразных людей, многие из которых
никогда не посягали на спокойствие общества и вынесли изрядные мучения во время самого процесса наколки только из тщеславных побуждений или в незрелой юности, из хвастливого соперничества с товарищами по запретным забавам.
Мне кажется, было бы все же несправедливым отказать в татуировочном приоритете морякам. Историческая логика подсказывает наиболее близкую к истине догадку: именно представители нашей странствующей профессии могли первыми заимствовать у аборигенов экваториального пояса их ритуальную «tatoo». Склонность к незатейливым развлечениям, рожденная утомительностью и однообразием частых и долгих плаваний, вызвала у былых мореходов живейший интерес к самоукрашению подобным образом. Таковы были истоки, превратившиеся ныне в бизнес, вредный, кое-где ограниченный законодательным путем, но весьма доходный, распространенный во многих портах мира. Это целые «ателье», с
особым штатом мастеров иглы и туши, зазывал, толкающихся на причалах с альбомами образцов разных рисунков, фотографиями уже выполненных шедевров и, естественно, прейскурантами. Сам автор некогда в порту Хакодате отдал дань этому вреднейшему поветрию, перенеся мучительное воспаление и случайно избежав заражения крови, а сделал-то мизерную наколку — маленькую веточку японской хурмы!
Мало кто знает историю индийской гетеры Рахатме Умфал из Гейдерабада. Эта дама полусвета собирала автографы своих высокопоставленных клиентов, а затем поручала мастеру татуировки воспроизводить тушью эти подписи на ее смуглой коже. Каждый из ее новых почитателей мог собственными глазами убедиться, что стал преемником весьма значительных людей. «Ведь в космополитической коллекции Рахатме встречались подписи магараджей, немецких князей, британских лордов, испанских грандов, известных ученых, а в одном укромном месте было проставлено имя английского короля Эдуарда VII, правда, тогда еще принца Уэльского»,— писал Г. Эверс в книге «Индия и я».
Известны сенсационные случаи, когда безработные моряки продавали авансом свою разрисованную кожу респектабельным коллекционерам. Об этом не раз со смаком сообщала буржуазная пресса.
Я считаю необходимым вспомнить о моряках Черноморского Флота, застигнутых врангелевцами в Крыму. Скромная традиционная наколка на кисти левой руки — маленький якорек с цифрами года призыва — была для белых достаточным основанием для расстрела без проверки личности и допросов!
Вспомним и о трагедии коммунистов, людей, всем сердцем принадлежавших делу борьбы за революцию, которые по недомыслию в юности разукрасили свою грудь двуглавыми орлами или нестираемой надписью «Боже, царя храни». Это могло при обнаружении превратить их в «лазутчиков», засланных в красный стан врагами! Какой пыткой стало присутствие подобного клейма на груди большевика, дослужившегося до звания адмирала, но по ошибке и малодушию скрывшего этот грех молодости при вступлении в партию… Былое легкомыслие во многих случаях делалось на всю жизнь худшим злом.
Докапываясь до причин, толкающих людей на болезненные и опасные процедуры, я выяснил, в частности, что, помимо культовых, традиционных, тщеславных и многих других побуждений, к татуировке прибегают и с деловой целью. Шотландские рыбаки татуируют свои руки, потому что раки и комары в первую очередь объедают у утопленников лицо и уши. Отличительная татуировка на руках помогает опознавать трупы погибших, извлеченные из воды или выброшенные прибоем. Об этом рассказал Диккенс в «Путешествиях не по торговым делам». Пожалуй, этим и ограничивается число примеров некоторой целесообразности татуировки.
Я обращаюсь к юношеству, мечтающему об океанах. Друзья мои, вам принадлежит весь этот синий простор, вам водить все корабли. Стремитесь и готовьтесь к этому, учитесь плавать, владеть секстаном, дизелями, рациями, покоряйте любую технику. Но не портите себя глупыми рисунками, а они глупы, как бы красиво ни выглядели, Штринк даже полвека назад выглядел уникальным воплощением нелепости и ограниченности.
Не в этом состоит романтика моря.
Рисунок Л. Филипповой.