В.А. Рудный, автор наиболее подробной книги (1984) об И.С. Исакове “Долгое, долгое плавание”, описал о дружбе с детства до конца жизни будущего адмирала с Х-М. Мугуевым. Мугуев был старше Исакова на год и ушёл из жизни годом позже своего друга. В 1913 году с отъездом юного Ованеса в Петербург их судьбы разошлись. Мугуев с годами стал известным писателем, а Исаков только после 50-ти лет, после тяжелейшего ранения в 1942-ом. Начинающему писателю Исакову было вдвойне интересно мнение Мугуева – и как друга юности, и как писателя. Их переписка частично представлена здесь – http://crossroadorg.info/khadji-murat-1/ В письмах другу Исаков предрекал свой скорый уход.
Рудный пишет о Мугуеве и Исакове в начале раздела “Черный гардемарин” на страницах 16-17 своей книги, в том числе и об одной из последних встреч Исакова и Мугуева “в скверике во дворе писательского дома на улице Черняховского в Москве”. Приводим ниже этот фрагмент по второму, дополненному изданию в 1984 году. Ещё один раз Владимир Александрович кратко упоминает Мугуева на странице 11: “Писатель Хаджи-Мурат Мугуев, его товарищ по реальному училищу, рассказал мне однажды, что Исаков увлекся рисованием — он посещал уроки рисования в Художественной школе, продолжая учиться в реальном. Никто его к этому не понуждал…”
В приводимом небольшом фрагменте упоминаются два дяди Исакова – Петр Лауэр и Гацунаев, а также Николай Джунковский. Последний был сыном переводчицы любимой Иваном Степановичем книги Линча. Коля вместе с Ованесом и его братом были членами редколлегии школьной газеты “Заря”. Гацунаев был также дядей и Мугуева. Даже маленький фрагмент показывает какой колоритный мир был некогда в старом Тифлисе, формировавший видных деятелей целой эпохи. Генезис этого процесса очень важен, потому поиск по указанным и другим забытым именам продолжается.
Фрагмент из книги В. Рудного “Долгое, долгое плавание”
стр. 16-17
В Петербурге, как и в Тифлисе, его тоже отговаривали: Морской корпус только для дворян. За двести лет его существования устав менялся не раз, но сословные преграды не ослабевали. Даже Коля Джунковский считал, что надо подавать бумаги в Политехнический — опять вместе учиться.
А дядя, — не Лауэр, а ротмистр расквартированного в Тифлисе Нижегородского драгунского полка Гацунаев, родственник и Хаджи-Мурата Мугуева, — дядя стал поучать племянника, что кавказцу резон служить в кавалерии, хотя сам дядя полк оставил, переехав в Петербург. Гацунаев твердил старое: флот — не для кавказца. Люди Кавказа любят коня, шашку и кинжал. Вот Мугуев правильно поступил, уйдя еще в прошлом году в кавалерийское училище, скоро получит чин хорунжего. А Вано? Теряет только время Вано: кончится тем, что возьмут в солдаты.
Наверно, дяде успела написать мать. Он то и дело ссылается на пример Макарова, знает, кто для упрямого Вано авторитет. Смотри, говорит, сам Макаров не посмел когда-то проситься в корпус, знал, что боцманского сына туда не возьмут. Отцу Исакова как кавалеру ордена Станислава пожаловано личное дворянство?.. Оно в могиле, его дворянство. Здесь ты никто. Вот в казачьем войске будешь человеком, — там и осетины, и чечены, возьмут и армянина.
Но Макаров начинал службу полвека назад. Иная эпоха, пореформенная Россия. Высшая знать опасалась, что простолюдины захлестнут офицерскую касту. Да и неужели пример с Макаровым никого ничему не научил?.. Только и твердят сейчас в обществе: России необходим флот, надо обновлять морское офицерство. В Думе дебатируют об ассигнованиях на строительство большого флота. Дядя должен же знать, что в войне с Японией ядро флота погибло. В Николаеве, в Ревеле, да и в самом Петербурге, заложены новые корабли. Кто будет ими командовать, если не допускать к учению тех, кто любит флот?!
Тысячи доводов выискивал юный Исаков не только в споре с благожелателями, но и самим собой. Потрясения русско-японской войны и революции пятого года он пережил еще мальчиком, многого не понял и не мог понять, но многое прояснилось ему вскоре. На устах у всех были Порт-Артур и Цусима.
О детских впечатлениях Исаков разговорился в шестьдесят седьмом году с Хаджи-Муратом Мугуевым, сидя с ним в скверике во дворе писательского дома на улице Черняховского в Москве. По-стариковски ворошили прошлое. Придирчиво сличали свои воспоминания, сверяя память. Сошлись на том, что одному больше запомнились известия о революционных событиях в Баку, хотя сам он тогда жил в Тифлисе, и это естественно: в Баку перед всеобщей забастовкой пострадал отец, для семьи все сплелось в один узел — смерть отца, резня, охранка, волнения на промыслах; а другому — Мугуев был на год старше Исакова — памятна всеобщая забастовка в Тифлисе, — к ней присоединились и ученики старших классов, начальство в кавалерийском училище вечно выпытывало у будущего хорунжего, не причастен ли и он к этой крамоле. Многое в памяти сместилось, такого смещения остерегался Исаков, когда начал писать рассказы. Но при всей незрелости взглядов обоих юношей, детские впечатления нашли в их душах свой закуток, и все, наверно, всплыло потом…