В 2024 году 130-летия И.В. Исакова также исполняется и 50 лет самой главной книге о нём – книге “Долгое, долгое плавание” В.А. Рудного. Рудный – писатель, журналист, редактор, военный корреспондент, в 1944-45 гомах у него было два боевых ордена. Общий тираж изданных им книг был около миллиона. В Интернете во многих местах есть текст названной книги. Однако в 1984 году автор выпустил второе, дополненное издание. Судьба распорядилась так, что Владимир Александрович не увидел эту свою книгу. В декабре 1983 г. она была сдана в набор, но подписана в печать только в марте 1984 г. 18 января же автора не стало. Текста этой дополненной книги, последней книги Рудного в Интернете нет. “Хачмерук”, отдавая дань памяти Рудному, Исакову, а также адмиралу Кузнецову (многое в дополнениях было с его упоминанием), частично исправляет это положение. (Известный портал военной литературы “Милитера” предлагает скачать текст книги 1984 года издания, но скачивается текст 1974 года)
Из 8 глав книги мы взяли пока последнюю (13 страниц), сделали построчную сверку 13 страниц, выложили текст с выделением жирным шрифтом дополнений Владимира Александровича. Этого не было сделано 40 лет после выхода книги. И вроде можно было и не делать такой “мелочи”, как и не делать много другого…
Историки и специалисты давали и дадут оценки в том числе и взаимоотношениям друг к другу трёх в истории Адмиралов Флота Советского Союза – И.С. Исакова, Н.Г. Кузнецова, С.Г. Горшкова, их человеческим качествам. Мы же, исходя из дополнений Рудного, обратим внимание на то, что Кузнецов и Исаков искренне, по-человечески уважали друг друга помимо профессиональной стороны. Уважение и честь перевешивали соблазн гордыни. Так, старший из троих, “Иван Степанович вспоминал с горечью тот январский день сорок шестого года, когда недостало у него сил поддерживать до конца Кузнецова…” (Кузнецов был в опале дважды)
Напомним несколько дат:
1966 – Н.Г. Кузнецов издаёт книгу “Накануне” (фрагменты об Исакове здесь)
1967 – скончался И.С. Исаков
1974 – первое издание книги В.А. Рудного
1974 – скончался Н.Г.Кузнецов
1984, 18 января – скончался В.А. Рудный
1984, после марта – второе издание книги В.А. Рудного
1988 – “Даже посмертно Н.Г. Кузнецова не удавалось восстановить в звании, пока С.Г. Горшков был жив. Лишь 26 июля 1988 года, через несколько месяцев после смерти С.Г. Горшкова, Кузнецов посмертно был восстановлен в звании Адмирала Флота Советского Союза” (источник). Заметим, что в 140-страничной книге Рудного упоминания Горшкова нет, хотя с 1956 по 1985 годы Сергей Георгиевич был Главнокомандующим ВМФ — заместителем Министра обороны СССР.
Корабли имени трёх выдающихся адмиралов:
С.Г. Горшков
Его имя носил тяжёлый авианесущий крейсер (бывший «Баку»), проданный Индии и переименованный в «Викрамадитья».
Имя «Адмирал Флота Советского Союза Горшков» носит головной фрегат проекта 22350 Северного флота ВМФ России.
И.С. Исаков
Названный в 1970 г. его именем большой противолодочный корабль «Адмирал Исаков» был продан в 1994 г. на металлолом Индии, но по пути туда затонул.
В сентябре 2024 г. в Петербурге планируется спуск на воду фрегата”Исаков”.
Н.Г. Кузнецов
Крейсер “Кузнецов” начат в 1982, на воду спустили в 1985. С 2018 года – в ремонте.
И еще одна война
8-ая глава второго, дополненного издания книги “Долгое, долгое плавание” В.А. Рудного (дополнения выделены жирным шрифтом)
Она началась для него 4 октября 1942 года и продолжалась ровно четверть века. Часы, дни, месяцы, годы и десятилетия невыносимых страданий, преодоления мук и героического труда.
В «Хронике Великой Отечественной войны» Черноморского флота от 16 октября 1942 года записано: «В 0 ч. 35 м. базовый тральщик БТЩ‑412 с тяжело раненным заместителем народного комиссара ВМФ адмиралом Исаковым на борту в охранении двух катеров вышел из Сочи и в 6.00 прибыл в Сухуми. Оттуда адмирал Исаков на специальном поезде выбыл в Тбилиси».
Его еще нельзя было перевозить – шли девятые сутки после ампутации. Но противник, очевидно, узнал, что в Сочи, в санатории Наркомзема, лежит раненый военачальник, – участились полеты разведчиков именно над этим районом. Следовало ожидать налета. Пришел приказ эвакуировать.
От причала в Сухумском порту до специального вагона раненого несли осторожно и за ним следовала пешая процессия – член Военного Совета и командиры. Впереди и позади вагона прицепили платформы с зенитками, поезд тронулся. «Остановите, остановите», – вскоре потребовал Исаков – так ему стало больно. Поезд остановили, дали передышку и снова поехали – так медленно, как позволял график военного времени, когда еще в разгаре была битва за Кавказ и за Сталинград. Но ему стало хуже. Тогда профессор Джанелидзе, бог флотской хирургии, приказал налить Исакову стакан коньяка. Он выпил, боли утихли. Поезд помчался в Тбилиси.
Три месяца продолжался сильнейший сепсис. Вечером температура подскакивала за сорок, утром падала ниже тридцати шести, изнурял проливной пот. Профессор Петров понимал: от этого человека не надо ничего скрывать, надо подготовить его к горькой правде. Иван Степанович сам читал приговор себе в глазах врачей. Они хотят, но не могут ему помочь. Но он должен жить, война еще только на переломе. Он знал все, что происходит на фронтах и флотах — Черноморском и Каспийском, за них считал себя в ответе. Ольга Васильевна с трудом сдерживала посетителей, умоляя не оставаться у него больше пяти минут — «тигра лютая» называл ее Коккинаки, получивший разрешение Ставки прилететь в Тбилиси и навестить дорогого человека. Они успели переговорить коротко, как на перекрестке фронтовых дорог: «Что у тебя?» — «Ой трудно… Но моряк не должен показывать»… А в душе — об этом сужу по его записям того времени — тревога: а что дальше? Оставят ли в строю? «Нельсон — без руки и глаза?..» Был рад, но весь спружинился, когда прилетел его навестить Кузнецов. Шутили, переходили то на «ты», то на «вы» — «Не выпаду ли из тележки?.» Решено, отпуск на полгода?..
И опять он собрал все силы и стал выздоравливать. «Ок» была рядом неотлучно, как и все четверть века последующей борьбы за жизнь…
Зимой Исаков, не покидая палаты, начал работать, и может быть, в этом было его спасение. А в мае сорок третьего года, отбросив изготовленный для него, но неудобный при такой ампутации протез, он вернулся на костылях в Москву. На костылях прошел в кабинет, провожаемый восторженными взглядами. Как обычно, встречая посетителей, вставал за столом, костыли в сторону. Руками опирался о столешницу, но навстречу не шел, как прежде. Храбрился, еще не научась, да и не желая прыгать без костылей. Как ни уговаривали, отвергал протез — неврома, опухоль нервной ткани, защемленной рубцом. Через полтора месяца — в июле — упал, сломал шейку ампутированного бедра. И опять — все нервы в кулак, чтобы никто не заметил мук. Дел так много, что обязан чувствовать себя в строю.
И.С. Исаков и Н.Г. Кузнецов (сидит)
Он писал генералу Тюленеву осенью: «Сегодня исполнился год со дня моего ранения, когда я выпал из тележки. Конечно, я предпочел бы быть на двух ногах и работать с тобой или на другом фронте, но даже то, что я сейчас могу работать в Москве и как-то приносить пользу общему делу разгрома врага, — и то хорошо. Могло бы это кончиться небольшим памятником в Сочи или в Тбилиси. Я доволен и признателен тем, кто отодвинул немного устройство памятника, и хорошо
понимаю, что кроме Петрова или Джанелидзе много обязан тебе… Первое время я очень тосковал без ответственной работы. Быть на положении почетного зама тяжело, а в военное время особенно. Но к моему удовлетворению, неожиданно получил назначение в правительственную комиссию (по совместительству), работа исключительно интересная… Сейчас под моим водительством печатают (впервые) и будут выходить сборники по опыту войны (морские). Зная твой интерес к флоту, буду посылать тебе».
Один за другим в морских журналах и отдельными изданиями появляются его труды-исследования опыта второй мировой войны — «Авантюризм германской морской стратегии», «Рейд на Дьеп», а потом и «Военно-морской флот в Отечественной войне», выпущенный большими тиражами в Госполитиздате и в Военно-морском издательстве в 1944 и 1945 годах. Одновременно он поглощен капитальным трудом о «Приморских крепостях» — старая его тема подкреплена свежим опытом.
Объем сделанного им в последние годы войны огромен. Научные труды по-прежнему сочетаются с разностороннней военной и государственной деятельностью. В сорок четввертом году ему присваивают высшее воинское – адмирал флота. Правительство вводит его в комиссию, готовящую условия капитуляции Германии, – победа близка.
Легенда сопутствовала ему на каждом шагу. Я еще служил на флоте, когда услышал трогательную историю про черноморского матроса, будто явившегося на роликовой тележке к адмиралу флота в Главный штаб. Там, под Туапсе он был ранен в обе ноги, оперирован в том же госпитале, что и адмирал, за ними ухаживала одна и та же красавица сестра, грузинка, ставшая женой матроса; конечно же его пропустили в штаб без пропуска, и адмирал принял его, как друга. А когда вышел проводить, то все офицеры застывали «смирно» на широкой лестнице Главного штаба и отдавали честь двум ветеранам войны — адмиралу на костылях и матросу на роликовой тележке…
В этой легенде истиной было то, что к Исакову обращались — и тогда и позже — многие инвалиды войны и соратники времен революции, и не было отказа, особенно если человек в беде. Истина еще в том, что, помогая, он щадил самолюбие просителя. Я прочел немало писем, где, посылая деньги, он объяснял, что детей у него нет, думали усыновить ребенка, да беда не позволила, вот он и делится излишками с теми, кто ему необыкновенно дорог.
Ходила легенда, связанная с его отказом вторично занять пост начальника Главного морского штаба,— надо ездить на флоты, а у него только одна нога. Будто ему было сказано, что лучше с одной ногой и светлой головой, чем с двумя ногами, но без головы. Был ли такой разговор? Иван Степанович не подтверждал, но и не опровергал столь лестный для него каламбур. Предложение снова занять должность начальника ГМШ действительно было, оно совпало с решением разделить Балтфлот на два самостоятельных флота, о чем рассказано Н. Г. Кузнецовым в книге «Накануне». Идея внезапно возникла вне стен наркомата, нарком и его заместители, включая Исакова, доказывали нецелесообразность такой реорганизации в тесной Балтике. Но это не помогло, флот был разделен и только десять лет спустя снова объединен. Исаков, конечно, чувствовал во всем этом и свою вину: он не смог до конца столь же твердо, как Кузнецов, противостоять бессмысленному разделу, ему внушали, а то все равно все произойдет, как предложено свыше. Вот тогда — в январе 1946 года — его, вопреки отказу, назначили в ГМШ. И он стал работать с безумным желанием все преодолеть, оправдать надежды, компенсировать свою физическую неполноценность не просто трудом, а умом, напряжением воли, всеми ресурсами светлой головы. Врачи разрешали ему сидеть за столом не более двух-трех часов в сутки. Он работал по 16—18 часов, пока девять месяцев спустя его снова не свалила мучительная болезнь.
«Ты знай, — писал он Ольге Васильевне уже из больницы, — что в последнее время я невероятно тяготился своим положением из-за капризов культи. Когда обстановка требует полного напряжения сил, ходить на работу через день или сидеть полдня — нельзя. Хотя чувствовал, что дело у меня неладно — но не мог отделаться от ощущения отставания, неполноценности. И для других зазорно, так как я не скулил, никому ничего не говорил, то нод аккомпанемент «как вы чудно выглядите» сам себе казался саботажником. А сейчас всё это отпало. Все ясно. Головко вернулся загорелый, успокоенный и с охотой к работе. Значит, дело не пострадает. С другой стороны, на консилиуме 6 человек единодушно сказали, что надо резать, «так как, не будем скрывать, ваше положение серьезно…». И здесь все ясно, как в октябре 1942, года». Не каждый, к сожалению, способен на такое
открытое признание своей физической непригодности для иного поста. Единственно, что Исакова страшило, чтобы «после Сочи не получился снова Тбилиси», где он провел, умирая и воскресая, больше полугода. Он при его природной подвижности не мог лежать пассивно, без дела. Вся свойственная ему с юности жажда деятельности устремилась сейчас в активность умственную. Он всегда любил широкое общение с люьми, личное и эпистолярное. «Сегодня набросал план и всю суть (исписал 10 листов) статьи, можно книги — «Крушение британского морского могущества», — сообщал он Ольге Васильевне за три дня до операции. — Если скоро буду работоспособным, то надо довести до конца Но черт его знает, когда смогу реализовать».
Врачи определили, что из-за многомесячной большой нагрузки у Исакова началось тяжелое воспаление седалищного нерва. Неврома приросла к рубцу. Его боялись трогать. Решили пересечь седалищный нерв значительно выше рубца, а в неврому по ходу нерва впрыснуть спирт и новокаин. Никакого положительного результата операция не дала. Через месяц на месте рубца образовалась трофическая язва. Закрылась язва через полгода, потом снова открылась. После операции он потерял сон, жил на снотворном, редко на пантопоне. Боли рубцовые, ампутационные и фантомные донимали, едва он позволял себе сидеть за столом больше двух часов. И все же он работал, трудно вообразить, как много он работал — в госпиталях, между консилиумами, в палате, дома, на службе, в научных учреждениях, следы этой бурной деятельности богатейшие, и только жена знала, какова плата за эту деятельность.
Четверть века его второй жизни удивительно выявили его многосторонний дар. Но главное — в полную меру открылся талант его характера. Да, талант характера, вобравшего огромный запас жизненной энергии и ясных воззрений на мир и обязанности человека перед обществом за годы двух революций, четырех войн и последней, самой мучительной и долгой, но и самой радостной войны с самим собой, с недугами, с природой, кажется, не уступающей ему ни пяди пораженного организма. Воли, одной воли человеку мало в этой войне, если нет внутренней насыщенности убеждениями, знаниями, культурой и потенциальных способностей ума. Необходимость выбора стояла перед ним не раз, совесть, опыт, интуиция не раз подсказывали ему верный курс. Теперь, в зрелом возрасте и на взлете фортуны, решала выбор возможность самоотдачи.
Как честно и с максимальной самоотдачей использовать остаток жизни? Ради чего существовать? Что он, вопреки недугам, способен сделать в полную силу? Он член‑корреспондент Академии наук СССР, увенчан лаврами, орденами, Золотой Звездой Героя, маршальской звездой, полученной в один день с Адмиралом Флота Советского Союза Н.Г. Кузнецовым, когда правительство вручило эти знаки все маршалам; но не в его правилах занимать место, где другой, более сильный и свежий талант может дать больше. Он щедро советовал, отдавал накопленный опыт другим, не терпя скопидомства и собирательства, щедро одаривал редкими находками каждого, кто не праздно, но глубоко вникал в историю или подхватывал идею, им выношенную, но теперь для него непосильную.
«Знаешь, что сейчас смущает? — писал он однажды Бекману.— Наш с тобой багаж знаний уже недостаточен. Помню, как с появлением теории относительности Эйнштейна я начал смущаться. Ведь глубоко изучать кибернетику, строение атома, космогонию и т. д.— поздно. А без них двигаться вперед нельзя. Поэтому главное занятие для таких, как мы с тобой, «осмысливать прошлое» и показывать другим, что из этого прошлого еще сгодится для будущего…» Что он вкладывал в понятие «осмысливать прошлое»? Не фиксацию фактов, а широту осмысления в свете сегодняшнего опыта и, главное, завтрашнего дня.
Кажется, частность — 30 лет Северного флота и экспедиций ЭОН-1 и ЭОН-2. Его реакция на письмо участника экспедиций: не только — юбилей, необходима разработка монографий об этих экспедициях на самом высоком научном уровне — политическом, историческом, техническом, с приложением карт и чертежей, тогда будет смысл и польза встреч участников, работы в архивах, чтобы не утратить и не похоронить один из значительных эпизодов истории флота. Капитану 1 ранга Н. Н. Старову – тот самый Кокос из ОГК — тоже неспокойно уносить с собой в небытие опыт и размышления из той области оперативно-штабной работы, в которой он силен; он присылает Исакову наметки монографий, оттиск статьи, проспект – все успевает адресат прочесть, анализирует, вышелушивает главное, советует: «Ваш проспект слишком «общо» охватывает много проблем. Надо более целеустремить на главную тему, на влияние в экономической области… Общими рассуждениями о коммуникациях заняты сейчас тт. в двух академиях и в Москве». И прилагает к ответу планпроспект труда «Влияние борьбы на морских коммуникациях на экономику воюющих стран».
Казалось, нет границ его желанию всем помочь, каждого выслушать. Так, выслушав убедительный рассказ Александра Крона о тяжелой и героической судьбе Александра Маринеско, он тут же вступает в активную защиту личности этого знаменитого подводника, рассылает телеграммы, запросы, составляет план совместной с Кроном книги, потом отказывается из-за «дефицита времени», но весь материал, все переводы из иноземных источников, ему доступные, отдает писателю, передает и Н. Г. Кузнецову, лишь бы был толк.
М.И. Калинин вручает Адмиралу флота И.С. Исакову правительственную награду. Справа от Исакова – Н.Г. Кузнецов и Л.М. Галлер.
Так он написал в соавторстве с офицером Леонидом Еремеевым книгу «Транспортная деятельность подводных лодок», задуманную, вопреки господствовавшим взглядам, еще до войны и, по его убеждению, остро необходимую в наше время. Так он передал другим завершение всемирно признанного «Морского атласа» – им задуманный, им организованный труд – и сильный коллектив, пущенный в славное плавание – до последнего тома. Так он заметил и поддержал таллинского инженера Корсунского, любителя истории кораблей, не только открывшего ему судьбу «Изяслава», погибшего в Локсе в сорок первом под именем «Карл Маркс», но и вовлекшего всех выживших изяславцев в благородную борьбу за очищение от наветов доброго имени приморских жителей Локсы, спасших из огня последний экипаж эсминца.
Так он раздавал людям — по выбору! — книги, реликвии, сюжеты, свои замыслы, ничуть не заботясь об авторстве и приоритете, больше озабоченный продолжением начатого или найденного, — он понимал ограниченность срока жизни. «Мой совет,— писал он однажды, — если что задумали, делайте сейчас. Падение напряжения и оборотов подкрадывается настолько незаметно, что с легким сердцем откладываешь на завтра. А завтра может и не быть».
К нему пришел однажды Михаил Ромм, человек темпераментного ума и честной души, для разговора о будущем фильме «Адмирал Ушаков». Иван Степанович был в штатском, на костылях. Постепенно, слушая Исакова, режиссер обо всем прочем забыл. Он видел ироничные и очень умные глаза, чуть‑чуть грустные; если собеседник, рассказывая, становился серьезным, «то только для того, чтобы стать серьезным». Ирония, улыбка были в каждом его рассказе непременно. Об Ушакове, о Нельсоне, о короле Фердинанде, Вильяме Питте или о Гамильтоне Исаков рассказывал, как о личных знакомых. Он настолько все это знал, что у слушателя не возникало даже мысли, откуда он это знает.
Став консультантом картины, он написал для съемочной группы уникальное сочинение – «Морская служба XVIII века», описав все, что надо знать актерам и постановщикам: обязанности матроса на корабле того времени, обязанности командира, все, вплоть до походки, заряжения оружия. По его чертежам построили макет корабля XVIII века, верх водрузили на стальную баржу. Она болталась с высокими деревянными надстройками в одесском порту. Люди с волнением следили, как по крутому неудобному трапу поднимается на нее адмирал флота – на костылях. Режиссер позабыл, что у этого человека нет ноги, что ему ежедневно делают какие‑то инъекции, что он мучительно болен и его жена временами спит около его кровати на полу, чтобы не оставлять его ни на секунду. И вот однажды в съемочной группе просматривали материал. В темноте зала Ромм не видел Исакова. Но когда внезапно зажегся свет, он увидел, что Исаков сидит пепельно‑серый, с бесцветными губами и пот течет с его лба. Но едва тот почувствовал, что режиссер на него смотрит, он спросил: «Больше материала нет? Кажется, мы еще должны зайти к директору студии? Пойдемте».
В госпиталях — а Иван Степанович часто попадал в госпитали на повторные, но бесплодные операции — он не расставался с карандашом и бумагой. Утром ли, ночью ли,— а ночи были бессонные, хотя часто он притворялся спящим, чтобы избавиться от уколов или чтобы угодить экспериментаторам лечения электросном,— он записывал беспокоящие его мысли, адресуя их Ольге Васильевне: «…хочу домой!»; «…отброшен назад в момент, когда хотел совсем отказаться от «панта»…»; «В тысячный раз шел в тупик и очередной раз убедился, что дело утопающего…»; «…кость болела и болит больше. Терпежу становится меньше и меньше»; «В душу к себе я никого не пускаю». Только ей он мог открыть такое. Полвека он так её любил, что никому не простил бы малейшей обиды, нанесенной ей.
23 мая 1954 года он записал: «Воскресенье, утро. Все‑таки неисправим. Размечтался – сколько сделано во время отпуска, а сколько после. И это не патологическое. Потребность: без осуществления замыслов – неоправданно, ради чего все переносил? ради чего остался живой?.. Надо обязательно успеть сделать много полезного для народа, для государства… и тем самым для себя и тебя. Только надо вытравлять остатки тщеславия от своей полезности. Надо успеть помочь другим».
И вот он пришел к решению – писать рассказы. Чтобы принести наибольшую пользу молодым и флоту. Так он и объяснял в письмах, отвечая на вопросы друзей: почему он, человек такой большой и сложной биографии, к тому же искусно владеющий пером, не пишет мемуаров? Доктор технических наук, профессор И. Г. Ханович, известный специалист по кораблестроению, в воспоминаниях, опубликованных в «Вестнике архивов Армении», привел такие слова Исакова: «О мемуарах. Вы правы. Но у меня есть такие нарушения из‑за культи и невромы, что рискую не получить причитающегося мне гонорара от издательства… В этих условиях браться за 2–3‑летнюю работу – нецелесообразно. Заведомо идти на неоконченную повесть. Остаюсь при убеждении, что надо писать от частного. По кирпичику. А крупноблочное и секционное по возможности. И учтите – этих возможностей почти нет, так как в строю и в Академии наук».
Его литературные дебюты горячо поддержали Александр Твардовский и Константин Симонов. «Новый мир» ввел его в литературу, рассказы печатали все ежемесячники. Он писал мне однажды: «Научные начал писать в 1924 г. Новелетто и фацеции только с 1959 г… Рассказы читают, знаю по получаемым письмам (даже от отставного майора из Бугуруслана – «только теперь понял, что делал флот в В. О. войну»). Это – высшая награда».
Избранный им жанр писательского труда требовал частого обращения к архивам, в библиотеки, на это не было ни времени, ни сил. Его выручали Ольга Васильевна – она работала в Академии наук – и ее заместительница, большой друг их дома, Анна Павловна Епифанова, обе библиографы. Иван Степанович называл их «мои библио‑графини».
В шестьдесят третьем году Иван Степанович был принят в Союз писателей. Выходили сборники его рассказов, его блестящие эссе о Евгении Петрове, литературные портреты заслуженных моряков, имена которых он считал своим долгом вернуть поколению. О «крупноблочном» он не забывал. В его черновых записях есть и планы автобиографии и даже предполагаемое заглавие: «Записки мичмана Исакова, скорректированные адмиралом флота Советского Союза Исаковым». В одном из писем, за два месяца до кончины, летом 1967 года, Иван Степанович перечислял рассказы, «брызги», «досуги старого адмирала» и биографические работы, готовые на восемьдесят, девяносто и девяносто пять процентов, и спрашивал совета у друзей, на чем сосредоточить сейчас внимание. Некоторые рукописи удалось найти и опубликовать, но многое еще надо найти.
Но дел флота, будущего нашего флота, он ни на минуту не забывал. Еще в середине пятидесятых, лежа на госпитальной койке, И. С. Исаков записал карандашом: «Надо воспитывать океанское мышление». А в 1962-м он же набросал план работы, которую не успел осуществить: «Океанское мышление — одна из важнейших современных проблем для всего советского народа». Занимаясь всегда наукой, Исаков видел, сколько людей потребует океан и как важно всем понять, что нам там надо, как важно преодолеть психологию континентальную, психологию «каботажную». Каждая строка его записей, этих и последующих, хотя и отрывочных, углубляет замысел, расширяет его историческое и современное обоснование и передает ощущение путей нашего океанского будущего…
Ну а как же с обещанием назвать его именем эсминец?
Иван Степанович не зря написал саркастический рассказ «Крестины кораблей». Он пришел к убеждению, что давать кораблю имя здравствующего человека недопустимо. Незадолго до смерти Исаков встретился с Николаем Герасимовичем Кузнецовым «как пенсионер с пенсионером». Поехали на Ленинские горы. Прошли к обрыву, у парапета смотровой площадки остановились. Исакову было о чем поговорить по душам с человеком, которого он, несомненно, уважал, возможно, ревновал не только к его успехам, но и к его гражданскому мужеству, твердости, ясности поведения. Оба талантливые моряки, один — прекрасный организатор, другой — выдающийся ученый, но два разных характера, разные натуры. Может быть, Иван Степанович вспоминал с горечью тот январский день сорок шестого года, когда недостало у него сил поддерживать до конца Кузнецова…
Но разговора не получилось. Исаков показался Кузнецову рассеянным, отрешенным, не слушающим собеседника. После неловкой паузы он заговорил вдруг, что детей у него нет, никого не останется, так будет ли назван его именем корабль…
Человек есть человек. От собеседника это не зависело, но Исакову хотелось, чтобы его имя сохранил флот. И он знал, что Кузнецов не забудет его желания.
Флот, у колыбели которого Исаков провел молодость, сохранил его имя. В океанах плавает большой противолодочный корабль «Адмирал Исаков».
Доброго и долгого ему плавания.