Приводим фрагменты (стр. 121, 123-132) Главы 8 “Походных записок артиллериста в Азии с 1829 по 1831 год” И.Т. Радожицкого.
Написание некоторых слов сохранено (например, Император с большой буквы, Арзерум вместо Арзрум).
(В декабре 1829 г.)
(с. 121)
С этой площади, переходя через больное татарское кладбище, вступал я в кирхбулахское предместье; в первой улице встречались нищие и свеклопродавцы, т. е. старые бабы, сидящие с пареной свеклой в горшках, которую персияне любят мимоходом брать и есть, вместо завтрака, причем уделяют по корешку и нищим. Потом проходил я мимо бани, в которую по субботам приезжали верхом женщины. Все они здесь ходят в полосатых или пестрых чадрах, в зеленых и синих шароварах, и кажутся живее турчанок; вообще здесь более деятельности, нежели в Арзеруме. Персияне и татары тонки, ловки и проворны, а турки и армяне жирны, ленивы и неповоротливы. Некоторые татарки попадались мне в переулках врасплох: открытые, с черными, лукавыми глазками, с высокою грудью и привлекательной стройностью; но армянки и здесь длинноносы. Потом вступал я в узкую, водяную улицу, по средине которой течет ручей, расходящийся по ближайшим садам; наконец около стенок пробирался в темную и теплую квартиру князя.
В этой части города помещалось Армянское Правление и все гражданские чиновники. Здесь летом приятнее: везде свежесть от воды и садов.
Перед домом и на дворе у князя всегда много народа; но часовые, один у ворот, а другой у дверей дома, впускают людей по достоинству — с разборчивостью.
В облегчение князю назначен комендантом в крепость подполковник Якшин, а ему предоставлено одно управление областью. Князя Аргутинского жители полюбили. Он охраняет их…
…
(с. 122)
…
(с. 123)
Теперь эта перевозка очень затруднительна без фуража и без подножного корма; но у азиатов везде есть саман, т. е. мятая и рубленная солома, которою они кормят свою скотину зимою.
На сенной площади в Эривани всегда можно видеть куртинцев при вьюках; только здесь их очень не любят: мальчики кидают в них каменьями и грязью, припоминая их грабительство.
Еще замечательную особу видел я у князя: мусульманского секретаря-кадия, седого 80-летнего старика, недавно произведенного в прапорщики, чем он очень гордился, потому что чин русского офицера придает ему между своими единоверцами более важности, нежели звание хана. Этот восьмидесятилетний прапорщик управлял всеми тяжебными делами по азиатской части в Армянском Правлении, и подготовленные им бумаги приносил к князю для подписи. Такая должность для него была очень прибыльна. В награду заслуг князь его сына отправлял с афганским принцем в Петербург посмотреть нашу столицу, потому что афганец говорил только по-персидски, а этот знал и по-русски. Но отец его, 80-летний прапорщик, плакал, не желая расстаться с сыном, который помогал ему в должности.
У меня около квартиры, в соседнем дворе завелось сватовство; каждый вечер давалась около дома пронзительная серенада: один музыкант пищит на гобое, другой гудит на бубнах, а третий с персидской гитарой поет романс, как давленый козел, заунывным аллегро-ажитато в три восьмых, наблюдая верный каданс, — может быть и хорошо, потому что серенада продолжалась до полуночи и ее не прогоняли. По крайней мере это показывает здесь народ живой, страстный и не без нежных ощущений.
(с. 124)
Навестил меня Князь Аргутинский, которого я посадил у себя на пол, не имея никакой мебели. Он обрадовал, меня известием, что главнокомандующий разрешил давать моим волам по 15 фунтов сена в сутки.
Я часто обедал у князя. Последний, проведенный мною у него вечер был особенно приятен, потому что тут случились советники Петриков, Шопен и Хворостов — целое Армянское Правление — с которыми беседа без карт была очень любопытна и занимательна. Я узнал много подробностей относительно здешнего края.
Ныне Армянское Правление занималось в особенности приведением в известность всех источников дохода, получаемого сардаром эриванским. Многие ханы, беки и сам сардар, при завоевании нами этого края, продали задними годами свои земли оставшимся в наших границах,
а эти перепродали своим родственникам, предполагая, что русские оставят их пользоваться землями в таком порядке, какой найдут; но когда чиновники казенной палаты стали поверять земли, жители указали на действительных владельцев, бывших при сардаре, и как их на лицо не явилось; то все ложно перепроданные ими земли отбирались в казну. Персияне или татары при тяжбах не совестятся ложно присягать, как и всякие другие бессовестные мошенники. У них челобитные начинаются притчами и аллегориями, так что покуда рассказ дойдет до настоящего дела, то надобно выслушать или прочитать много вздора. По словам Петрикова, сардар содержал всех азиатов здесь как губку: позволял им напитываться, разбухать, потом вдруг выжимал из них сок богатства и бросал, оставляя только необходимое для жизни.
Занимательное всего была беседа с Шопеном, весьма образованным чиновником.
(с. 125)
Он рассказывал про здешние древности, которые лично обозревал, и тем подтвердил мою догадку, что Арарат и Аллагез были некогда огнедышащими вулканами. Вот что он нам рассказывал.
Юго-восточная покатость Арарата очень крута, и только северо-западная сторона, прилегающая к хребту Агридагских Гор, будучи отложе, представляет возможность достигнуть вершины. По мере приближения к Арарату с юго-восточной стороны, по солончаковой долине, показываются камни малые, большие, и наконец черные скалы. Путь, верст 6 между этими скалами, ведет к деревне Таш-бурун (каменный мыс), в которой живут более пятидесяти семейств старожилых армян. На точке соединения баязитской и макинской границ с нашей, у подошвы Арарата, расположена деревня Ахуры. Речка Кара-су, вытекающая из подошвы Арарата, разделяется, верстах в 30 ниже, на два рукава, которые идут к Араксу, образуя по всему течению непроходимые болота, покрытые камышом и обитаемые дикими зверями, особенно кабанами; в лесу, между Большим и Малым Араратом, водятся тигры, а на Араксе, около Нахичевани, иногда являются даже львы. Берега Кара-су покрыты развалинами, куртинских кишлаков, потому что куртинцы всегда тут зимуют, пользуясь тучными пастбищами. От речки до Арарата, на солоноватой земле, растет только колючий кустарник, водятся большие ящерицы и большие тарантулы; частые круглые дыры в земле обнаруживают пребывание множества змей; большие змеи, обвиваясь около скал, нередко висят над пропастями, и когда снег тает, они поднимаются выше, ища прохлады.
Ахуры есть значительная деревня, и некоторые памятники дают ей видь глубочайшей древности.
(с. 126)
Она лежит против Эривани, в лощине, между двумя крылами Арарата, из которых главное имеет направление к северо-западу до Таш-буруна, а другое к северо-востоку оканчивается несколько верст ниже Ахур. Верхняя часть ущелья, по-видимому, древнего кратера, образовавшегося этими двумя крылами — покрыта огромным обвалом, из-под которого вытекает Кара-су. Деревня, лежащая на северо-восточном крыле, несколько ниже обвала, обитаема 175-ю семействами старожилых армян, довольно зажиточных, которые, кроме торговли, промышляют садоводством и землепашеством. Сады без оград состоят почти из одних абрикосовых дерев, которых здесь отечество, почему и названо дерево Турнефором по латыни Armeniaca. Здесь начинают разводить виноградник, что прежде было строго запрещено сардаром. Церковь в деревне очень древняя; по преданию, она построена на том месте, где после потопа Ной, вышед из ковчега, остановился для принесения благодарственной жертвы. Кладбище украшено древними памятниками, между которыми один сооружен в 711 году каким-то Кирикосом. В Ахурах есть сардарский дворец, в котором он всякое лето проводил с семейством. Дворец обведен четвероугольной стеной с башнями, заключает в себе три двора и 98 комнат; тут были сад, баня и все удобства для жизни роскошного азиата. Это здание, по возобновлению, могло бы служить временным пребыванием областному начальнику и всем членам Армянского Правления; летом жить здесь прохладно и здорово.
Выше Ахур в 4-х верстах, существует небольшой армянский монастырь Св. Иакова, в котором живет только один монах, назначаемый из Эчмиадзина. По преданию, монастырь построен на том месте, где Ной стал разводить первый виноград.
(с. 127)
Хранившийся здесь кусок Ноева ковчега, говорят, перенесен в Эчмиадзин. Выше монастыря есть знаменитый колодец, которого воде приписывают чудесное свойство привлекать к себе белобоких дроздов, истребляющих саранчу. Этот колодец в большом уважении не только у армян, даже у всех здешних татар и куртинцев. Вода показывается на песчаном скате Арарата. Над колодцем поставлена каменная часовня и внутри в задней стене сделано углубление. Вода приятна вкусом, но чрезвычайно холодна. Шопен застал тут молодого куртинца, привезшего старую изнемогающую мать свою, и который заколол в жертву Св. Иакова ягненка с испрошением ей выздоровления: большой, окровавленный камень служил ему алтарем. Это живо напоминает Ветхий Завет. Выше есть другая часовня, в которой отправляется молебствие в торжественные дни; она древнее первой: стены ее испещрены разными надписями.
От колодца Св. Иакова, по ту сторону ущелья, есть еще млечный источник, вытекающий из трещины скалы и несколько ниже теряющийся в песке. Тут растет замечательное дерево, вышедшее, как полагают, из доски, оставшейся от Ноева ковчега: это обыкновенная ива или верба, которая, будучи некогда придавлена огромным каменным обвалом, продолжает расти в таком положении и кажется выходящею из доски; прикосновение к этому дереву почитается святотатством.
Путь к млечному источнику идет через обвал, вероятно от обрушившейся, несколько десятков столетий назад, стены кратера с самой вершины Арарата, на котором и поныне чернеет ее место; она занимает верст 15 в длину, рассыпавшись по всему углублению кратера.
(с. 128)
Обвал состоит из огромных обломков дикого гранита, перемешанных со льдом и снегом; внешность его покрыта трещинами, а внутри таящие снега произвели три протока, которые проточили себе пути в самом обвал и образовали весьма правильные своды чрезмерной высоты. Трещины сверху открывают бездонные пропасти, в которых ревут волны протоков. В одном месте перед Шопеном вдруг свод провалился, и открылась пропасть, сажень 500 глубиною, где было озеро — дно кратера. Топот лошадей производил по сводам сотрясение, от которого изнутри отделялись огромные камни, низвергавшие их в подземную воду с громким ударом. Отважный Шопен из ученого любопытства сам рисковал провалиться в бездну.
На западной стороне, в полугоре Арарата, есть развалины древнего города Кургана; между скалою, увенчанною остатками крепости, и Араратом, простирается лощина, в которой существовал город: множество развалин всяких зданий наполняют ее до самой крепости амфитеатром, причем образуется большая прямая улица, и от нее несколько правильных переулков. Против города, в крутой лощине, видно семь мельниц без воды, несколько далее обширный маслобойный заводь с уцелевшими жерновами, а вслед за ними ряд больших глубоких ям, в которых стены были оштукатурены: это цистерны для хранения в летние месяцы воды от таящих снегов, потому что иной воды здесь не могло быть. Древнее кладбище означено многими памятниками и крестами с армянской надписью. Сардар эриванский намеревался город снова заселить и для провода воды приказал вырыть обширные бассейны, чтобы весною вода, переливаясь из одного в другой, достаточно снабжала бы жителей. Эти бассейны сохранились в целости.
(с. 129)
Около Сардар-Абада, у подошвы горы, на которой стоят развалины древнейшей столицы Армении, Гаика, есть деревня Шарияр, от которой до речки Кара-су, против Эчмиадзина, Шопен видел ряд бугров, означающий древний берег Аракса. Следовательно, моя догадка и здесь подтвердилась, что древний Аракс был гораздо значительнее нынешнего. В этой деревне у Шопена армяне украли часы. Он два дня стращал их, уже хотел выезжать, как явился к нему старшина с часами, объявляя каким образом отыскал часы: он созвал всех жителей в церковь, и после убедительного увещания велел каждому принести в полу кафтана по нескольку земли; когда нанесли землю, в ней нашлись часы-—и никого виноватого. Это остроумно.
Древнее Эчмиадзинского монастыря, по уверению Шопена, есть церковь в деревне Кичик-Карпи, выше по Абарани. Только в этой деревне, в Ширияре и в Кульпах армяне имеют при собственных именах фамилию, что означает их преимущество перед другими в древности происхождения.
Шопен ездил также около Аллагеза и говорил, что эта гора у подошвы своей окружена развалинами древних городов, деревень, монастырей, замков, крепостей, большей частью построенных из красного вулканического камня. Выше Эчмиадзина есть полушаровидная гора с четырьмя расщелинами, вся состоящая из такого же пережженного камня, и называется Карпи-Ярых (распоротое брюхо).
Аллагез имеет глубокий кратер, тоже обрушившийся с северо-восточной стороны, где жители находят самородную серу; но лучшую они добывают, стреляя из ружей в стены кратера, на которых она висит сосульками, накипная, чистая.
(с. 130)
В 50 верстах от Эривани, за Сардар-Абадом, и в 3 верстах за Араксом, на небольшой возвышенной долине перед агридагским хребтом гор, находится армянская деревня Кульп, и в ближайшей горе у деревни производится ломка каменной соли. Гора, в окружности около 8 верст, состоит из гипса, глины, песчаника и разных наносных валунов. Соль выламывается из одной копи, длиною более 70, шириною 20 и высотою 2 сажени. На арбу кладется соли по 32 плиты, весом каждая от 8 до 12 батманов. Покупщики за арбу такой соли платили по 3 рубля 40 копеек серебром, а за вьюк, на который кладется по 4 плиты, платили по 84 копейки. За ломку соли жители получали себе с каждой арбы по рублю серебром, а со вьюка по 16 копеек.
На вершине соляной горы есть остатки небольшой часовни, в которой, по преданию армян, жил первый сын Ноев Сим, начавший первый ломать здесь соль. Около часовни лежат кучи оленьих рогов. По преданию, это значит: некогда приходили сюда стада оленей лизать соль и в благодарность за то оставляли добровольно одного из своего общества в жертву. Недалеко от Кульп есть еще развалины одного города с обширным храмом, который, как видно, подорван порохом, а город, и теперь показывающий около тысячи развалившихся домов, был, по преданию, разрушен Тамерланом.
Переходя от одного предмета к другому, разговор дошел до эриванских мошек, которые ядовитее тифлисских. Если они накусают кому-либо ноги или руки, то эти члены, при несносном зуде, краснеют, пухнут и покрываются струпом. Мошки сии являются в мае и живут до августа.
(с. 131)
Особенная порода ивы способствует их размножению. Они не держатся па открытом воздухе, а переселяются в сакли, и прячутся в стенные щели; поэтому вероятнее кажется, что они и родятся в саклях от сырости и нечистоты. Это такие же мошки, о которых говорит Гумбольдт, что он есть и в Сибири, и на мысе Доброй Надежды, в Африке; только в Сибири они, видно по климату, безвредны. Простым глазом их нельзя видеть, но в микроскоп они кажутся желтоватыми и с белыми, торчащими крылышками.
Однако мне надобно было проститься с добрыми собеседниками. Завтра афганский шахзаде хотел отправляться отсюда чрез Гумры по одному пути со мною, и мне надлежало его предупредить. Этот шахзаде целый год пробирался чрез Персию инкогнито: будучи внуком Шах-Надира, он претендовал на персидский престол, а потому опасался и избегал преследований царствующей династии Каджаров. Переправляясь через Аракс, и вступая в наши границы, он сбросил с себя странническое рубище и на коленях благодарил Аллаха, что вынесет его из царства врагов невредимо.
Так, наговорившись досыта о разных предметах, я редко имел приятнее этой беседы. Время пролетело до полуночи — без карт, без убийственного виста. Князь Аргутинский, на возвратный путь до квартиры, дал мне лошадь и казака. Я среди глухой ночи пробежал под темными сводами опустевших рядов базара, которым тусклый свет фонарей и крик караульных придавали много романтического ужаса. Тут, конечно, одному и без оружия опасно было бы возвращаться. Мне советовали носить, по крайней мере, кинжал под сюртуком, потому что азиатские злодеи, если видят оружие, бьют издали, а если нет его, то подходят смело грабить на лицо, и тут-то ему кинжалом в зубы.
(с. 132)
Декабря 20, поутру рано привели мне чепарханских лошадей. Что за несчастные клячи! Хуже я не видывал: маленькие, тощие, костистые, избитые. Когда навьючили их, и я поехал верхом на лучшей, она упала; потом беспрестанно спотыкалась, угрожая ежеминутно разбить мне нос, или выломить руку и ногу. Сверх того, бурдюк с вином, который я купил у губернаторского сына Григория, не укладывался и ссорился с моим чемоданом. Раза три на дороге мы останавливались, мирили их, и связывали неразрывными узами дружбы; однако бурдюк, как живое брюхо, налитое умом, чванился над глупым пентюхом чемоданом и чуть не спрыгивал с лошади. Я думал ночевать в Мастерах, но от этой ссоры бурдюка с чемоданом приехал в Эчмиадзин уже по полудни в 9 часа, и не заставши лошадей принужден был остаться ночевать: афганский шахзаде успел прежде меня забрать отсюда всех животных. Но я радовался, что освободился от смертной Эривани, где чума грезилась мне во сне и наяву, со всеми ее ужасами. Перед моим выездом умер в крепости от чумы капитан артиллерии князь Чхезе, отлично хороший офицер.
От скуки пошел я прогуляться по монастырскому базару, где около 30 лавочек в один ряд, перед окнами патриарха и архимандритов, торгуют всякою всячиною. За монастырем много толпилось народа: тут продавали баранину, а у фонтана девки и бабы набирали в кувшины воду. Армянки здешние круглолицы, с большими черными глазами и с холодным бараньим взглядом; губы и носы у них толстые, тело смуглое; одеты в теплые халаты без чадр, в шароварах и в туфлях на босую ногу.