В 1952 году И.С. Исаков опубликовал в “Новом мире” одну из больших своих аналитических работ “Адмирал Нахимов” (К 150-летию со дня рождения).

“Хачмерук” оцифровал и впервые публикует очерк в Интернете.

Из-за большого объема (более 300 абзацев), текст для удобства разделён на три части.

Ниже представлены главы 5-6.

Главы 1-4 – http://crossroadorg.info/isakov-nahimov-1/

Главы 7-9 – http://crossroadorg.info/isakov-nahimov-3/

Адмирал Нахимов

И.С. Исаков

«Новый мир», 1952, № 7, с. 205—238.

Глава 5

 

Осенью 1853 года, командуя большой эскадрой с приданными транспортами (всего 34 вымпела), Нахимов блестяще осуществил переброску 13-й пехотной дивизии из Севастополя на Кавказ в предельно короткие сроки; это явилось небывалым и непревзойдённым образцом для аналогичных операций. 16 батальонов пехоты (16393 бойца и 827 лошадей) с приданными батареями 13-й артиллерийской бригады, «со всеми необходимыми тяжестями» и продовольствием на 20 суток, были перевезены на расстояние 380 миль и высажены в течение 7 суток. Образцовая перевозка войск, явившаяся своего рода итогом всей предшествующей деятельности Нахимова как руководителя боевой подготовки Черноморского флота, нашла своё отражение во всех специальных трудах, относящихся к тому времени, и была отмечена наградами.

Апогеем славы Нахимова как флагмана является проведённый им поиск, блокада и, наконец, уничтожение турецкой эскадры Осман-паши на Синопском рейде 18 ноября 1853 года.

Столкновение политических и экономических интересов Англии и России из-за ближневосточных рынков, борьба за проливы (Дарданеллы и Босфор) и попытки Англии захватить Кавказ турецкими руками неизбежно вели к войне. Политика царского правительства была также захватнической и стремилась к разделу Турции. Но Николай I наивно предполагал, что так называемый восточный вопрос может быть разрешён полюбовным соглашением крупных партнёров-захватчиков, и, упорствуя в своих ошибках, не заметил того, как постепенно оказался в полной изоляции. Правительство Наполеона III тоже не прочь было укрепить позиции Франции на Ближнем Востоке, в связи с интересами в Сирии и Египте. Оно не хотело опоздать к дележу добычи в случае раздела Турции, допустить чрезмерное усиление Англии и во всех случаях готово было помочь ослаблению России. Этому сопутствовали личные династические интересы Наполеона III, которому необходимы были внешнеполитические успехи и военные победы, чтобы преодолеть революционные настроения парижских и лионских рабочих.

Формальные поводы, такие, как спор о приоритете православного или католического духовенства в делах так называемых «святых мест» в Иерусалиме и сомнительные претензии русского царя на то, чтобы стать блюстителем прав и интересов христианских подданных султана, служили только внешними предлогами для дипломатов и политиков. Ими прикрывалось менее возвышенное, но более существенное соперничество из-за рынков для сбыта промышленных товаров и из-за узла морских коммуникаций, имевшего огромное экономическое и стратегическое значение.

Те же предлоги использовались сторонами для пропаганды. Наполеон III, отстаивая интересы католической церкви, привлекал на свою сторону клерикальные круги, Николай I воображал, что, становясь в позу защитника зарубежных христиан, он делает свою политику популярной в народе, не желая понять, что для народа существовал только один кровный, насущный вопрос — о земле и освобождении от помещичьего гнёта.

Что касается политики Англии, то она прежде всего отвечала положению Маркса и Энгельса, высказанному в самый разгар политической полемики, 12 апреля 1853 года: «Англия не может согласиться, чтобы Россия завладела Дарданеллами и Босфором. Это событие нанесло бы и в торговом и в политическом отношении крупный, если не смертельный удар британской мощи». (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. IX, стр. 382.) Наряду с этой главной задачей, целью Англии было уничтожение русского флота и всех учреждений, поддерживавших морскую мощь России на Чёрном море. Политики и стратеги могли проектировать поход от Варны к Дунаю или новую десантную операцию в Закавказье, но британское адмиралтейство интересовалось только одним объектом — Черноморским флотом. Однако об этом англичане открыто не писали, поскольку для достижения этой «британской» цели войны надо было обеспечить участие французского флота и французских солдат.

В Финском заливе, на Камчатке, в Татарском проливе, в Белом море, в Кольском заливе предполагаемые или действительные базы флота, верфи и пловучие единицы были главными объектами усилий английских эскадр, причём англичанам часто удавалось воевать французскими руками, как при Бомарзунде и под Петропавловском-на-Камчатке. Однако все эти предприятия немного прибавили славы Англии. «Её морские подвиги лишь позорят сё прошлое…», — писали К. Маркс и Ф. Энгельс. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. Х, стр. 599)

Окончательный выбор союзниками главного направления — на Крым, вернее на основную военно-морскую базу русского флота, так же как обстрел Одессы, Кинбурна, Керчи и попытка атаки Николаева отвечали последовательной английской линии на уничтожение русской морской мощи. Вот почему, подводя итоги войны, Маркс и Энгельс писали: «Русский флот, её самый страшный жупел, уничтожен по крайней мере на двадцать лет вперёд в том месте, где его присутствие вызывало наибольшее беспокойство». (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. т. Х, стр. 599) Что касается самих англичан, то они сознались в этом только 45 лет спустя устами историка Кларка, посвятившего специальный труд русскому флоту: «Время, — признал Кларк,— освободило удивительную дипломатическую процедуру 1853—54 годов от её искусственных вымыслов и, обращаясь назад со взглядом, не отуманенным страстями прошедшего момента, трудно отрешиться от мысли, что Англия пускалась в первый раз на открытую войну с Россией единственно из побуждений, относившихся к соперничеству флотов».

Это побуждение было, конечно, не единственным и не главным, так как в основе войны лежали экономические причины. Но то, что уничтожение флота России было основной военной целью Англии, — бесспорно, также бесспорно, как и то, что Синопское поражение турок было неожиданным для Лондона и абсолютно не входило в планы английского правительства, хотя оно само провоцировало стороны на развязывание боевых действий.

Итак, в начале ноября 1853 года Нахимов со своей эскадрой крейсировал в юго-восточной части Чёрного моря с целью пресечь высадку турецкого десанта на Кавказском берегу, о чём были получены достоверные сведения. 11 ноября русские корабли обнаружили в Синопской бухте неприятельскую эскадру. Нахимов заблокировал её несмотря на то, что в тот момент у него имелось только 3 линейных корабля; остальные пришлось возвратить в Севастополь, настолько они были потрёпаны зимними штормами. 16 ноября к Нахимову присоединился отряд контр-адмирала Новосельцева, что довело состав русской эскадры до 6 линейных кораблей и 2 фрегатов.

Сделав все необходимые приготовления, разъяснив руководящему составу замысел своего манёвра и его задачи, Нахимов в полдень 18 ноября спустился по ветру двумя параллельными колоннами на турецкую эскадру. Русские корабли стали на якоря по заранее объявленной диспозиции, и Нахимов начал решительный бой на коротких дистанциях, оставив на  флангах под парусами два фрегата.

Турецкая эскадра под формальным командованием Осман-паши, а фактически управляемая английским советником Слэдом, состояла из 2 пароходов, 7 больших фрегатов, 3 корветов и 4 транспортов. Эскадра стояла, изготовившись к бою, в одной линии, изогнутой концентрично береговой черте, причём 4 из 6 береговых батарей Синопа составляли как бы вторую линию огия.

Нахимов имел преимущество в количестве пушек — 710 против 472 бортовых и 26 береговых — и частично в качестве их, так как 76 из его орудий были бомбическими. Но он был вынужден производить тактическое развёртывание под огнём турок. (Тактическое развёртывание в данном бою включало: подход, расхождение двух колонн веером, постановку на якоря с заводом на них шпрингов и разворачиванию кораблей при помощи шпринга — бортом к намеченному противнику.) Именно в этот период боя русские корабли получили наибольшее число повреждений и понесли чувствительные потери в людях. Однако как только нахимовские корабли заняли свои позиции, а сделали они это точно, как на смотру, и открыли общий огонь, — картина резко изменилась. Несмотря на ожесточение и упорство турок в начале боя, после первых русских залпов их корабли начали выходить из строя один за другим — загораться, отклёпывать якорные канаты и выбрасываться на берег. Три корабля взорвались и взлетели на воздух. Спустя ешё некоторое время береговые батареи были сравнены с землёй. Собственно бой длился всего два с половиной часа, после чего производилось уничтожение недобитых кораблей, которые нельзя было увести в Севастополь из-за больших повреждений.

Через четыре часа турецкой эскадры и четырёх береговых батарей не существовало, как не существовало и судостроительной верфи со стапелями и складами. Население во главе с губернатором в панике убежало в горы. Спаслись бегством только батарейный пароход «Таиф», управляемый Слэдом, и около трети уцелевших матросов, добравшихся вплавь до берега. Вице-адмирал Осман-паша с двумя капитанами погибших фрегатов и значительным числом матросов попал в плен. Второй флагман утонул, добираясь до суши.

История ещё не знала столь решительного боя с такими необычайными результатами, если учесть, что Нахимов не потерял ни одного корабля и что на русской эскадре было только 37 убитых и 234 раненых. Соотношение потерь — результат не только исключительно высокого искусства самого адмирала, но и его длительного, упорного и систематического обучения комендоров, матросов и офицеров.

По мере того, как становились известными все обстоятельства и детали Синопского боя, они всё более и более удивляли современников. Даже враждебно настроенная к России газета «Таймс» — орган руководящих кругов «владычицы морей» — вынуждена была опубликовать признание, не совсем привычное для английского уха, воспитанного на рассказах о британских победах. «Такого совершенного истребления и в такое короткое время никогда ещё не было. Неравенство сил может это объяснить некоторым образом, но не вполне».

К концу боя подоспел пароходный отряд с вице-адмиралом Корниловым, безуспешно пытавшийся перехватить «Таиф», который ушёл от погони, пользуясь своим преимуществом в ходе. Застав горящие обломки турецкого флота и пожары на берегу, Корнилов должен был ограничиться оказанием помощи при приведении в порядок кораблей, имевших значительные повреждения после столь жаркого боя. «Мария», на которой держал флаг Нахимов, имела 60 пробоин в корпусе, не считая повреждений мачт и рангоута.

Ноябрь напомнил о себе надвигающимся штормом. А между тем пришлось до 20 ноября чиниться на открытом рейде, располагая для этого только корабельными средствами. После этого начался обратный переход в базу, закончившийся 22 ноября. Для кораблей, на мачтах которых частично отсутствовали стеньги (брам-стеньги отсутствовали почти у всех) и у большинства которых в трюмах высоко стояла вода, переход оказался исключительно тяжёлым. Вот почему прав был Корнилов, сказавший, что этот переход — вторая победа Нахимова, не менее славная, чем синопская.

Приступая к рассмотрению некоторых особенностей Синопского боя, надо прежде всего выяснить ряд недоразумений. Дело в том, что некоторые советские авторы, с лёгкой руки старых историографов, трактуют Синоп, как повторение Наварина. Нахимову гипотетически приписываются весьма сомнительные высказывания, обращённые к флагманам и капитанам, собранным на борту «Марии», вроде такого: «А строй их и перед Синопом такой же самый, как и в Наваринской бухте: подкова-с… полумесяц… Самый неудачный для них строй…» (С. Н. Сергеев-Ценский «Синопский бой»).

Чисто формальное, только геометрическое, да и то неполное сходство диспозиций турок завело историков настолько далеко, что исказилось всё тактическое существо этого боя. Чтобы восстановить более правдоподобную картину происходившего, достаточно указать на следующие обстоятельства.

Строй полумесяца, расположенного под берегом, был классическим для эпохи парусного флота и ничего «турецкого», кроме совпадения с символикой кормового флага, не имел. Он использовался многократно всеми флотами, когда обороняющийся считал целесообразным уклоняться от боя с превосходящими силами противника в открытом море. Говоря о строе, вернее, о диспозиции Осман-паши, надо отметить, что при Наварине турецкая эскадра была изогнута значительно сильнее, вследствие чего образовала глубокий мешок, чего в бою 18 ноября не было.

Боевой порядок турок в Синопе слагался из линии кораблей и дополнявшей её линии шести береговых батарей, из состава которых четыре принимали участие в бою до тех пор, пока не были уничтожены огнём русской корабельной артиллерии. При Наварине турецкие батареи стояли только у входа в бухту и свободно пропустили английские и французские корабли, открыв огонь лишь по русской эскадре во время её втягивания в залив. Однако, как только завязался бой, батареи огонь прекратили, так как большая часть из них не была приспособлена для стрельбы в глубь бухты и, кроме того, дистанции корабельного боя были настолько короткими, что стрелять по союзникам, не попадая в своих, турки физически не могли. Поэтому бой при Наварине был прежде всего чисто корабельным боем, без участия береговых батарей.

Основываясь на личном опыте боёв, за Тулон в 1793 году, артиллерийский капитан Бонапарт, которому удалось батареями, установленными на мысу л’Эгильет, выкурить англо-испанский флот с внутреннего тулонского рейда, утверждал: «Я предпочитаю одну пушку на берегу — десяти на борту корабля».

Соотношение сил артиллерии определяется многими элементами, такими, как калибр орудий, их скорострельность, род боезапаса и т. д. и т. п., но одно остаётся бесспорным при всех прочих равных условиях: артиллерия береговая намного сильнее корабельной и прежде всего из-за своей относительно большей живучести.

Можно привести ещё одно высказывание по этому вопросу не потому, что оно очень глубокомысленно, а для того, чтобы показать, как много самых разнообразных европейских специалистов занималось турецкими вооружёнными силами. «Ядро, пущенное с корабля в береговую батарею, в самом благоприятном случае убивает нескольких людей или сбивает одно орудие, тогда как выстрел, направленный с береговой батареи, может пустить ко дну целый корабль». Эти слова изрёк при осмотре дарданельских батарей в апреле 1836 года, то есть за 17 лет до Синопа, приглашённый из Германии консультант, молодой капитан Гельмут фон Мольтке, будущий патриарх германского генерального штаба.

Для более полного освещения обстоятельств Синопского боя надо отметить ещё одну существенную деталь: турецкие батареи стреляли калёными ядрами, представлявшими для нахимовских деревянных кораблей значительную опасность.

Выполняя социальный заказ, английские и французские публицисты, а за ними и историки, пытались умалить значение победы Нахимова и, стараясь разжечь ненависть к России, называли это сражение побоищем. При этом фальсификаторы истории неизменно подчёркивали соотношение числа бортовых орудий в бою, ни слова не упоминая о береговых батареях.

Второй ошибкой, сознательной у одних и бессознательной у других, является недооценка факта наличия двух вооружённых пароходов в составе турецкой эскадры при отсутствии их у Нахимова. Возможность маневрировать вне зависимости от силы и направления ветра даёт пароходо-фрегату очевидное преимущество перёд парусными кораблями в отношении выбора курса и скорости движения. Насколько серьёзно сам командующий русской эскадрой расценивал отсутствие в ней пароходов, явствует из текста его донесения, посланного 11 ноября: «В настоящее время, в крейсерстве, пароходы необходимы и без них, как без рук; если есть в Севастополе свободные, то я имею честь покорнейше просить… прислать ко мне в отряд по крайней мере два».

Ещё одно обстоятельство, недостаточно привлекавшее внимание исследователей, — стратегическое местоположение Синопа по отношению к району базирования главных сил сторон. Босфор, на рейдах которого стояли мощные силы соединённых флотов Англии и Франции и капудан-паши с остальной частью турецкого флота, расположен на WSW (запад-юго-запад) от Синопа, в расстоянии 280 миль. Севастополь, главная база русского флота, находится на NNW (северо-северо-запад) от Синопа, в 180 милях, и в то же время удалён от Босфора на те же 280 миль, что и Синоп. Следовательно, проблема преграждения пути Нахимова к Синопской бухте, помощи Осман-паше или пересечения отхода повреждённых русских кораблей к их главной базе сводилась для турок и их союзников к преодолению всего 280 миль в направлении, зависящем от той задачи, которую они могли себе поставить.

На деле, как это часто бывало в истории Турции и других слабых стран, полагавшихся на соблазнительные, но эфемерные «гарантии» больших капиталистических держав, ничего не было сделано ни для спасения синопской эскадры, ни для преследования Нахимова. Между тем он простоял на месте боя двое суток, занимаясь ремонтом, после чего ещё трое суток добирался до Севастополя. Это бездействие союзников тем более удивительно, что быстроногий Слэд был в Стамбуле уже 20 ноября. Ни для кого не могло быть секретом, что после такого жаркого дела корабли Нахимова были без боезапаса, с временным рангоутом, с порванным такелажем и с водой, откачиваемой из трюмов. К моменту боя, по первому донесению Осман-паши, ему на помощь могли поспеть все паровые корабли союзников, среди которых были винтовые линейные корабли, вроде «Монтебелло» (120 пушек), «Наполеон» (90 пушек) или «Шарлемань» (80 пушек) и ещё 9 пароходо-фрегатов и 4 пароходо-корвета. Чтобы отрезать ослабленного Нахимова от Севастополя, можно было использовать не только их, но и все парусные трёхдечные линкоры соединённого флота. Ничего этого не было сделано.

К сентябрю, когда политическая обстановка накалилась, союзный флот перешёл из бухты Безик к столице султана и расположился на рейдах Босфора. Таким образом, дислокация его отвечала развёртыванию на черноморское направление. Это была провокация в виде новой угрозы в сторону России. Между тем для придания туркам бодрости им неустанно твердили, что «присутствие англо-французской эскадры в Босфоре служит доказательством дружественных чувств императора французов и королевы английской. Это присутствие имеет и политическое значение, долженствуя служить нравственной подпорой».

Под эгидой этой «нравственной подпоры» турки внезапно захватили русский укреплённый пункт на кавказском побережье — пост св. Николая, усилили доставку оружия, пороха и денег горцам, перейдя к использованию для этих целей боевых кораблей, и, наконец, организовали и начали осуществлять большую десантную операцию для высадки войск в Закавказье. Эскадра Осман-паши и Слэда, застигнутая в Синопе, была первым эшелоном этой операции, которая выполнялась медленно и нерешительно по причине осенних и зимних штормов, а ещё более из-за страха перед возможной встречей с Нахимовым. Когда 18 ноября перестала существовать турецкая эскадра, это было прежде всего провалом как дипломатии союзников, так и их стратегии.

Союзники не сумели не только предвидеть и пресечь возможное поражение турок, но и задним числом исправить положение, то есть попытаться разгромить ослабленную боем нахимовскую эскадру.

Турки так это и поняли. Главные их сетования были направлены не на капудан-пашу, а на Слэда, на английских и французских дипломатов и адмиралов, престиж которых резко упал. Удар, нанесённый туркам, был настолько чувствителен, что командующие англо-французским флотом рискнули впервые выйти в Чёрное море только 3 января 1854 года. После двухнедельного весьма осторожного демонстративного плавания они возвратились на босфорские рейды, требуя подкреплений от своих правительств.

В те времена сохранение государственной тайны стояло на очень низком уровне, особенно в среде русских дворян, бравировавших своим космополитизмом и вносивших в серьёзные дела безалаберность и простодушие, которыми они чуть ли не гордились, как признаком «открытой русской души». Наряду с этим родственные связи Романовых с европейскими дворами и засилье иностранцев в России — в их числе многих министров, дипломатов, генералов и адмиралов — приводили к тому, что в салонах Петербурга можно было узнать абсолютно всё, что могло интересовать дипломатических или военных советников Наполеона III и королевы Виктории. Независимо от информации, которая как бы сама давалась в руки врагам России, они вели систематическую разведку через специально подготовленных шпионов.

В этом свете особый интерес приобретают некоторые детали биографии того самого Адольфуса Слэда, который «прославился» в синопском деле. В 1828 году, то есть после начала русско-турецкой войны, в которой Англия формально была нейтральной, молодой офицер неожиданно получил отпуск и принялся странствовать… «Путешествуя по объявлении войны между Турцией и Россией, благоразумно избегал случаев пользоваться своим званием. Как путешественник сопровождал капудан-пашу в крейсерстве со всем флотом в Чёрном море. Он был также на фрегате «Блонд» под командою капитана Лайонса и посещал на этом фрегате Севастополь, Одессу и Варну. По заключении мира в Адрианополе осмотрел всю линию русских войск от Варны до Виддина..» Так обнаружились новые интересы Слэда, а вместе с ними новые источники его доходов. В 1834 году он поступил на 120-пушечный корабль «Каледония» для оказания помощи командующему Средиземноморским флотом адмиралу Роулею в его сношениях с ближневосточными державами, где «был занят исполнением возлагаемых на него самых трудных секретных дел, касавшихся Константинополя. Посетив ещё раз Севастополь, он сделал описание этому важному порту и его адмиралтейству».

Когда с осложнением обстановки на Ближнем Востоке в 1849 году британский главнокомандующий на Средиземном море потребовал от адмиралтейства офицера, «знающего языки и обычаи Оттоманской империи», иностранная коллегия избрала для этой цели Слэда, назначив его на флагманский корабль «Куин». Далее официальная справка даёт исключительно наивную мотивировку завершения карьеры этого предтечи пресловутого Лоуренса: «По миновании в нём надобности он вступил на службу к турецкому правительству и теперь в турецком флоте имеет звание адмирала, с титулом Мустафы-паши, то есть советующего паши».

Таким образом в Англии, а соответственно и у английского командования турецким флотом, не было недостатка в разведывательных данных о Черноморском флоте, как и в людях, изучавших его арсеналы, верфи и базы. Однако, как это часто бывало с врагами России, шпионы им не помогли. Англичане, зная статистику и материальные возможности флота, о руководящем командном составе судили по дворцовым адмиралам из свиты царя, а русского матроса считали забитым рабом, темным, инертным, служащим только из-под палки. Никакая информация Слэда, если даже допустить, что он сумел дать верную оценку, не могла поколебать установившегося предвзятого мнения. Понадобились залпы Синопа, чтобы заставить Лондон признаться в своём просчёте. Забыли Нахимова! Вернее — не поняли его.

Вот почему вслед за необузданной злобой и бессильной яростью первых дней после синопского поражения хозяева Слэда начали покаянную. Нахимов, состоявший постоянным подписчиком «Таймса» (чтобы лично следить за ходом событий в Европе и Азии, поскольку подцензурная николаевская пресса давала о них исключительно скудные сведения), мог наблюдать сильную перемену в настроениях англичан.

Полтора месяца спустя после описанных событий несколько поостывший «Таймс», забыв о том, что совсем недавно печаталось на его страницах, рассудительно поучал своих читателей: «Синопское поражение подаёт повод к важным заключениям о превосходстве русского флота и о негодности турецкого. Мы, в Англии, привыкли с пренебрежением смотреть на первый из них и любоваться последним, потому что он руководим английскими офицерами… Часть русского флота держалась в море несколько дней в такую ужасную непогоду, в которую ни турки, ни австрийские пароходы… не смели показаться в море».

14 января 1854 года английская «Морская и военная газета» с солдафонской прямотой и претензией на остроумие поучала дипломатов и политиков: «У нас с нелепой надменностью унижали действия русских… безмозглые политики ребячески осудили действия русских, упрекая их в варварстве, жестокости и бесполезном кровопролитии, как будто русские воюют без пороха и ядер, стреляют подушками и конфетками. Адмирала Нахимова обвиняют в том, что он потребовал подкрепления, когда, по мнению английских газетчиков, он имел достаточную силу, чтобы атаковать синопскую эскадру. Но храбрый адмирал благоразумно рассудил, что первое ручательство за успех в войне — иметь в своём распоряжении наиболее сил на данном пункте, и что если бить, то должно бить сильнее».

Эта единодушная перемена высказываний прессы объясняется просто: надо было спасать престиж империи. Отступать, не потеряв своего влияния на Ближнем Востоке, да и во всей Европе, было поздно. Запугивания и надменность явно не годились, надо было срочно готовиться к открытой войне с Россией, у которой оказался Нахимов и его львы (как назвал он своих матросов в приказе после Синопа). Очевидно, найдутся и другие доблестные адмиралы и генералы, которых не заметили не только иностранные разведчики, но и русский царь. Что касается загадочного крепостного мужика, то он опять опрокинул расчёты союзников и Наполеона III так же, как сорок лет назад обманул надежды Наполеона I.

28 февраля 1854 гола был оформлен союзный договор Турции, Англии и Франции против России. Наконец, 15 и 16 марта Англия и Франция объявили войну России, однако до 1 сентября никаких крупных действий не предпринималось. Понадобилось десять месяцев после Синопа для того, чтобы союзники рискнули начать первую большую операцию на море, сосредоточив для этого 89 боевых кораблей, 300 транспортов и 62000 солдат при 134 полевых орудиях. На этот раз никто уже не заикался о том, что многократное превосходство в числе кораблей и в корабельной артиллерии является вероломством или нарушением обычаев войны.

Помимо ускорения политической подготовки для развязывания большой войны, Синопский бой имел и другие последствия.

Нахимов сильно ослабил морские силы Турции, так как с уничтожением 7 больших фрегатов в турецком флоте осталось только 3 корабля этого класса. Катастрофа разразилась настолько быстро и оказалась такой значительной, что вызвала большое замешательство в Константинополе. Достаточно указать, что оттоманское правительство решилось опубликовать сильно смягчённое и лживое по мотивировкам сообщение о синопском разгроме только 14 декабря.

Провал англо-турецкого плана высадки десанта и временное прекращение помощи мусульманским горцам произвели сильное впечатление на прибрежные племена. Пленённый в Синопе вице-адмирал Осман-паша уже в Севастополе рассказал, что незадолго до катастрофы адмирал Мустафа-паша «объезжал на трёх пароходах Абхазские берега и скинул там до шестидесяти бочонков пороху и много свинца в пластинах, провозглашая черкесам, что турецкий флот около 20 ноября высадит к ним многочисленный десант из Синопа и Николаевского поста»… Таким образом политическому и военному престижу Турции и её союзников был нанесён тяжёлый ущерб.

Совершенно особое значение имела победа Нахимова для Черноморского флота в связи с последующим ходом войны. Помимо патриотического подъёма во всей России, естественного после непопулярных походов 1848—1849 годов, имевших целью удушить Венгерскую революцию, синопская победа благотворно повлияла на состояние духа моряков-черноморцев; у них поднялась вера в свои силы и в своих начальников. Когда почти все синопцы, спустя десять месяцев, перешли со своими пушками на бастионы Севастополя, они – эти подлинные носители русской славы — оказались ядром личного состава гарнизона. Именно они особенно ярко явили тот особый стиль бесстрашия и презрения к врагу, который помог защитникам Севастополя в чрезвычайно трудных условиях обороняться от превосходящих сил противника.

Чтобы правильно оценить главнейшие черты флотоводческого искусства адмирала Нахимова, остаётся сказать о некоторых особенностях боя 18 ноября.

Последовательность и упорство в достижении поставленной цели — одно из основных качеств Нахимова, которое, в первую очередь, привлекает внимание. Расчёт поиска эскадры противника, правильный учет погоды и обстоятельное знание повадок врага приводят адмирала в Синоп. Последующая блокада, ожидание подкреплений, изданные приказы, личный инструктаж исполнителей, самый замысел боя, его проведение, использование победы, —нигде, ни на одну минуту не отвлекаются побочными обстоятельствами или соображениями. При самом тщательном изучении материалов, относящихся к этим событиям, нельзя обнаружить даже попытку принять другое решение — кроме генерального, решительного боя. Отдалённость от базы в период штормовых погод, при необходимости драться не только с кораблями, но и с береговыми батареями подсказывали опытному адмиралу вероятность не только повреждений, но и возможных потерь в кораблях. Реакцией на эти соображения было решение — бить быстро и сильно, так, чтобы противник не успел нанести значительный ущербу атакующим.

Две параллельные колонны (по три линкора в каждой), нацеленные в середину боевого порядка турецких кораблей, одновременно расходились веером в разные стороны; тем самым русские корабли вводились в бой почти все сразу.

Можно утверждать, однако, что не всякий адмирал, понимавший тактическую выгодность такого манёвра, рискнул бы на его осуществление. Дело в том, что синхронное маневрирование двух отрядов и манёвр каждого корабля в отдельности, при выполнении нахимовской диспозиции, были исключительно трудными даже для условий мирного времени и требовали виртуозного управления не только пару сами, но и якорными устройствами. В данном случае манёвр осложнялся тем, что он выполнялся при попутном ветре; следовательно, малейшая ошибка, перебитый или выпущенный канат — и русский корабль, дрейфуя, даже без парусов врезался бы по инерции в неприятельскую линию. Кроме того, надо помнить, что все эти манипуляции производились под ожесточённым огнём турок, ещё не расстроенных русскими залпами.

Следует отметить ещё, что в этом бою Нахимов использовал военную хитрость, которую мог применить только потому, что был безусловно уверен в безотказном манёвре своих кораблей. Турки ожидали, что русский адмирал к моменту отдачи якорей пошлёт людей на мачты для уборки парусов. Это было тем более вероятно, что дул довольно ощутительный ветер от OSO (восток-юго-восток), который гнал русских в сторону Сикопа. Предвидя манипуляции с парусами, турки изготовили пушки для стрельбы по рангоуту (придав большой угол возвышения и зарядив пушки книпелями для перебивания снастей и парусов), рассчитывая главным образом на то, чтобы уничтожить возможно больше людей. Уверенный в том, что его капитаны сумеют погасить скорость, амортизировав её якорными канатами, Нахимов обманул турок тем, что велел не убирать, а подобрать паруса на горденя и гитовы (что делается специальными снастями с палубы). Несмотря на то, что этим приёмом увеличивался разбег и дрейф кораблей, он тем самым уберёг эскадру от излишних потерь в людях.

Приказ, отданный адмиралом перед боем, весьма обстоятелен и в первый момент может показаться слишком подробным. Но его окончание всё разъясняет: «В заключение я выскажу свою мысль, что все предварительные наставления при переменившихся обстоятельствах могут затруднить командира, знающего свое дело, и потому я предоставляю каждому совершенно независимо действовать по усмотрению своему, но непременно исполнить свой долг».

В этой фразе в значительной степени кроется секрет успеха, но её мог написать только тот, кто сам много лет обучал своих капитанов и отлично знал, что они его понимали с полуслова. Единство военного мышления участников боя было обеспечено многолетним существованием так называемой нахимовской школы.

 

Глава 6

 

В специальной морской литературе давно уже принято говорить о «школе Лазарева», «школе Нахимова», когда речь заходит о проблеме воспитания и обучения русских моряков середины XIX века, хотя нигде ещё не сказано ясно и обстоятельно, что представляла собой эта школа.

Прежде всего надо заметить, что нет той границы, где кончается школа Лазарева и начинается школа Нахимова. Обобщив наследие своих выдающихся предшественников в части педагогических приёмов, Лазарев упорно и настойчиво стремился привести их в некоторую систему, которая позволила бы уверенно и в относительно короткий срок готовить офицеров и матросов к их высокому назначению. Один Лазарев не мог, конечно, создать такую систему и поэтому он опирался на своих ближайших сотрудников и учеников — Корнилова, Нахимова, Истомина и других, всецело разделявших передовые взгляды учителя. При этом Корнилов больше занимался вопросами организации флота, его штабов, тыла, подготовки баз и всего театра, Нахимов — вопросами общего воспитания флотских экипажей в духе патриотизма, уважения и любви к своему делу, посвятив себя, главным образом, боевой подготовке флота. Являясь новатором как в области морской тактики, так особенно в разработке содержания и методов воспитательной и учебной системы, он намного превзошёл своего учителя, хотя из скромности всегда ссылался на его авторитет.

Никакая школа, даже профессиональная, не может существовать и именоваться школой, если она не имеет идейного основания, то есть того фундамента, на котором зиждется её общественное значение, а следовательно, содержание и метод, обусловленные этой основной идеей. Если выделить главное из того, что зародилось ещё при Лазареве, но окончательно было оформлено и развито Нахимовым в 50-х годах прошлого века и нашло осуществление в его практической деятельности, то основу его воспитательной и учебной системы можно свести к следующим положениям.”

Любовь к Родине — главный стимул, определяющий все поступки офицеров и матросов, вплоть до готовности к самопожертвованию во имя блага и чести Отечества. Ежедневно, если не ежечасно, Нахимов не уставал внушать и демонстрировать подчинённым животворную сущность патриотизма как главной движущей силы, необходимой для развития такого государственного института, как флот или армия. Естественным следствием этого являлось убеждение, что выполнение служебного долга — священная обязанность воина.

Школа Нахимова была самобытной русской школой. Адмирал как педагог всегда старался использовать поучительные случаи из истории отечественного флота. При Нахимове все основные должности на его кораблях были заняты русскими офицерами. Возвратившись из длительной заграничной командировки, Шестаков, назначенный на бриг в кавказское крейсерство, записал впоследствии в своих воспоминаниях: «Четырёхмесячное зимнее крейсерство обрусило меня самым действительным образом».

Ни на одном иностранном флоте, как и ни на одном корабле русского флота, возглавляемом дворянином-помещиком, нельзя было бы услышать о матросах: «Вот кого нам нужно возвышать, учить, возбуждать в них смелость, геройство, ежели мы не себялюбцы, а действительные слуги Отечества». Только передовая русская школа могла так трактовать матроса.

Любовь к мужику-матросу и попытки привить подобную любовь другим офицерам были национальной чертой, свойственной целому ряду выдающихся людей русской военной истории — Суворову, Ушакову, Кутузову, не говоря уже о прогрессивных общественных деятелях.

Наиболее новаторским для того времени являлось утверждение Нахимова, что «матрос есть главный двигатель на военном корабле; матрос управляет парусами, он же наводит орудие на неприятеля; матрос бросится на абордаж, если понадобится, всё сделает матрос, ежели мы, начальники, не будем эгоистами, ежели не будем смотреть на службу, как на средство для удовлетворения своего честолюбия…» и далее: «Пора нам перестать считать себя помещиками, а матросов крепостными людьми». Такое заявление, открыто сделанное Нахимовым в кают-компании, было не только гуманным по существу, — оно было смелым, так как шло вразрез с «устоями» режима и адресовалось к представителям эксплуататорского класса — дворянам и помещикам, поскольку других офицеров в то время не существовало.

Нахимов демонстрировал своим поведением новое отношение к матросу и требовал того же от подчинённых. К удивлению консерваторов, интересы службы от этого не только не страдали, но выигрывали во много раз.

Нахимов не имел семьи и очень редко переписывался с родичами. Несмотря на это, в его приказах, в письмах и устных наставлениях часто встречаются слова «семья», «морская семья». Общительный, добрый, гуманный адмирал не чувствовал себя одиноким, так как всегда был на людях, которые платили ему преданностью и любовью. Сперва семьёй был экипаж «Силистрии», затем она выросла до экипажа эскадры. Когда же наступила страдная пора «геройской защиты Севастополя, в которой семья моряков принимала такое славное участие» (из приказа адмирала от 12 апреля 1855 года), он готов был считать своей семьёй весь гарнизон славного города. Однако единство этой «семьи», временно сцементированной общим патриотическим подъёмом, никогда не было глубоким. Слишком разношёрстными были отдельные социальные группы, входившие в её состав. Противоречий двух основных классов — помещиков-дворян и крестьян-крепостных — не могли устранить добрая воля и личное благородство одного человека.

Нет малых или незначительных должностей. Такой сложный организм, как флот, может существовать и выполнять своё назначение только при условии строгого разделения труда. Следовательно, любой матрос, отвечающий за определённое дело, как и молодой лейтенант или капитан, все нужны на своих местах, подобно взаимосвязанным частям одного механизма. Поэтому надо уважать свою должность, любить своё дело, каким бы скромным оно ни казалось.

Основным средством, главной школой боевой и специальной подготовки одиночных кораблей или эскадр являлась крейсерская служба, учреждённая для охраны Кавказского побережья. С 1830 года до начала войны, то есть в течение почти 23 лет, она составляла основное содержание повседневной боевой и служебной деятельности Черноморского флота. Большая заслуга Нахимова заключается в том, что он первым, ещё будучи командиром «Силистрии», сумел органически совместить две задачи — служебную и учебную. Он приспособил учебный процессе совершенствования и подготовки флота к будущей большой войне к практическим возможностям повседневной малой войны — с контрабандистами, лазутчиками и британскими блокадопрорывателями.

Систематическое плавание, ставшее практической школой Нахимова, совершалось от Таманского полуострова до устья реки Риони, то есть почти на протяжении 250 миль (460 километров) в течение круглого года. В политическом смысле это была морская блокада (формально декларированная, но не признанная Англией), которая показывала всем, кому знать надлежит, и в первую очередь «блистательной Порте», что Кавказ исторически находится в сфере государственных интересов России, которая не может оставаться безучастной к его судьбе и в частности к судьбе Грузии.

Конечно, в основе царской политики были захватнические цели. Но какая великая держава потерпела бы на своих границах формирование вооружённых банд и инспирирование восстаний мусульманских племён, совершавших разорительные набеги на казачьи станицы на севере и опустошавших грузинские земли на юге? Только верхушка имамата и беков, продававшая людей в Стамбул, получавшая османские фирманы и ордена, английский порох, ружья и золото, знала, кому и чему она служит. Подавляющее число бедных горцев, находившихся во власти мулл или абреков очередного имама, не подозревало, какую кабалу оно себе готовит, следуя призывам и веря обещаниям эмиссаров Лондона и Константинополя.

Отлично понимая необходимость охраны побережья, Нахимов повышал её действенность удлинением срока крейсерства отдельных кораблей и отрядов, в затем и общего срока кампании, захватывая осенние и зимние месяцы, которые по традиции считались раньше не ходовыми: во время штормов крейсирующим кораблям некуда было укрыться для того, чтобы отдохнуть, принять свежую воду и провизию или произвести ремонт.

«Крейсерство велось с неуклонной точностью и хотя, конечно, не прекратило совершенно подвоза (контрабанды), но служило отличной школой мореплавания, нигде никогда не существовавшей…» Так описывал свои впечатления Шестаков, прошедший эту тяжёлую школу.

К моменту вступления Нахимова в должность командира 1-й бригады 4-й флотской дивизии Чёрного моря, в которой он осенью 1845 года начал свою самостоятельную деятельность флагмана, происки турок и англичан особенно усилились. После захвата в конце ноября 1835 года английской паровой шхуны «Виксен» с оружием, объявленной русским призом, англичане перешли к использованию большого числа быстроходных парусных судов небольшого тоннажа, вооружённых одной—тремя пушчонками малого калибра. Это вынуждало русские корабли к высокой бдительности, особенно ночью. Стычки, при которых были убитые и раненые с обеих сторон, стали обычным явлением.

Какими установками определялись учебные и воспитательные задачи в процессе плавания у кавказских берегов?

Моряка надо учить и воспитывать в море. Через пятьдесят лет эту же мысль ещё более лаконично выразил один из последователей Нахимова — адмирал С. О. Макаров: «В море — дома!». И. А. Шестаков, назначенный командиром брига «Персей», в своих «Воспоминаниях» писал: «Службой считалось только то, что прямо вело к цели — пребывание в море или, как выражались, в походе. Таланту, энергии, страсти к деятельности открывалось широкое море; там и только там можно было ожидать служебных благ и внимания начальства…».

Учить тому, что потребуется в бою. Это положение русской военной школы было наиболее полно в своё время реализовано Суворовым, а за ним Ушаковым. Последний был ещё жив в то время, когда Лазарев закончил своё первое кругосветное плавание (на корабле «Суворов»). Так устанавливалась прямая преемственность в методах обучения черноморцев по заветам гениального новатора военного искусства. Черноморский флот, вынужденный к крейсерству для охраны Кавказского побережья и поддержки «береговой линии», имел не прекращавшуюся практику взаимодействия с сухопутными частями, обогащая свой опыт боевых стрельб, высадок десантов и т. д. Совершенно неожиданно для фельдфебельского глаза царя, прибывшего в Севастополь на смотр флота, оказалось, что черноморские эскадры ходят, как по нитке, и делают перестроения так же чётко и быстро, как гвардейские бригады на площади перед Зимним дворцом. Секрет успеха заключался в том, что сначала Лазарев, а за ним Нахимов готовили свои эскадры к бою с самым сильным современным противником — с английским флотом.

К этому времени, то есть после Ушакова и Сенявина, прорезание строя противника стало классическим приёмом для расчленения его боевого порядка с целью отсечения части сил и последующего их разгрома. Однако выполнение этого приёма требовало от нападающего умения искусно и быстро маневрировать в компактных строях. Нахимов добился согласованных движений своих эскадр почти без интервалов, так, «чтобы бушприт заднего мателота лежал на гакаборте впереди идущего».

Николай I пришёл в восторг от грозной и красивой картины такой «маршировки» на море. Посыпались награды. Нахимов был произведён в контр-адмиралы и назначен командиром бригады. Художнику Айвазовскому было приказано запечатлеть этот смотр на полотне. «Император, въехавший в Геную… посетил наш пароход. Не было конца похвалам только что осмотренному Черноморскому флоту; Николай Павлович, видимо, хотел сразу пленить наши служебные сердца и сказал графу Гейдену, что ему такой флот во сне не снился» (Шестаков).

Взаимодействие с армией в различных формах боевого сотрудничества было одним из главных разделов программы нахимовской школы.

Известно, что, перейдя на берег после альминского сражения, Нахимов в тот же день сделался фактическим руководителем обороны Южной стороны Севастополя. Он оказался вполне компетентным в организационных, тактических, артиллерийских, инженерных, санитарных и всех тыловых вопросах, связанных с использованием не только морских, но и сухопутных сил. Все формы тактического взаимодействия русских морских и сухопутных частей применялись с первых дней осады. Вот почему можно считать, что школа Нахимова подготовила черноморских моряков не только к победе при Синопе, но и к героической обороне Севастополя.

Наступательная тактика Нахимова, так хорошо продемонстрированная им в морском бою, лежала в основе всей боевой подготовки флота. Он пользовался всяким, даже незначительным случаем, чтобы внушать окружающим волю к победе. Когда летом 1846 года баркасы с корвета «Пилад» и брига «Паламед», после артиллерийской перестрелки с двумя турецкими судами, дали им уйти, Нахимов написал: «Нахожу, что главное упущено из виду, а именно: нанесши значительный вред орудиями гребных судов контрабандистам, должно было броситься на абордаж и взять их. Конечно, потеря офицеров и людей могла быть значительнее, но честь и слава остались бы неукоризнены».

Нахимов внёс в тактические приёмы обороны Севастополя дух высокой активности, благодаря чему город смог продержаться одиннадцать месяцев.

Борьба с рутиной, неустанные поиски нового характеризуют самого Нахимова и его школу. Как флагман, он всегда рационально использовал пароходы, неизменно требуя увеличения их числа в своих отрядах. Убедившись в преимуществе противника в технике, он не донкихотствовал, а согласился затопить парусные корабли. До последних дней жизни Нахимов руководил действиями пароходо-фрегатов, оставшихся в Севастополе, не только против блокадных сил, но и для огневой поддержки люнетов и редутов левого фланга Южной стороны.

Бомбическая артиллерия, представлявшая собой новшество для 50-х годов прошлого века, требовала более квалифицированного личного состава и была сложнее в обращении, чем обычные пушки, стрелявшие ядрами. Заслугой Лазарева являлось то, что он раньше других европейских флотов ввёл на вооружение бомбические пушки. Они стали предметом особой заботы Нахимова. Синоп показал всему миру, что может сделать новое оружие в хороших руках.

Оригинальный план, задуманный и осуществленный Нахимовым в этом бою, подтвердил, что над ним не довлел никакой тактический шаблон или образец.

Стремление к совершенствованию являлось непременным условием школы Нахимова. Это подтверждают и следующие строки Гюббенета: «С какой готовностью выслушивал он всякое предложение, могущее повести хотя к малейшему улучшению».

Ни в одном большом деле нет мелочей. Сохраняя способность выделять главное, основное, Нахимов требовал досконального знания всех сторон порученного дела. Он не терпел поверхностного отношения к работе или пренебрежения к мелочам. Личным примером адмирал показывал, как надо сочетать главное с менее важным.

Сохранился интересный документ, наглядно характеризующий эту особенность стиля работы адмирала. Речь идёт о его записной книжке, которая находилась у него в момент смертельного ранения. Вот некоторые выписки из неё:

«Пирогову или Гюббенету освидетельствовать или поверить аптеки».

«Колодцы очистить и осмотреть — как в южной, так и на городовой (стороне)».

«О провизии в городе, для жителей, будет ли недели на три, о чем и озаботиться».

«Чайники для раненых».

«Нет мелких денег — удерживают в церквах, на почте и в откупе, а также мелкие торговцы» и т.д. и т. п.

Казалось бы, какое дело до всего этого адмиралу? Но если вспомнить, что он был военным губернатором города, а состояние раненых и жителей имело прямое отношение к боеспособности гарнизона, то станет понятной его высокая служебная добросовестность.

Особый интерес представляет группа вопросов, относящихся к методам руководства людьми. Нахимов внёс в эти методы много своеобразного и нового, хотя первое время и опирался на опыт адмирала Лазарева.

При рассмотрении этой стороны деятельности Нахимова мысль невольно обращается к привычному советскому выражению: живое руководство. Характерно свидетельство хирурга Гюббенета: «Неумолимый враг всякого педантства, всякой бумажной деятельности, он отверг все стеснительные, при настоящих бедственных обстоятельствах, формальности и этим только достиг возможности быстро и успешно осуществлять свои намерения».

Личному общению с подчинёнными Нахимов уделял исключительно много времени, можно сказать, всё своё время. После него осталось очень мало приказов и совсем не осталось каких-либо инструкций или наставлений. Там, где обстановка позволяла лично разъяснить задачу и способ её выполнения, он считал излишним писать, и такова была сила его авторитета и обаяния, что ему почти никогда не приходилось повторять сказанного.

Перенос своего флага с одного корабля на другой Нахимов практиковал много лет. Это был способ оставаться в море, когда его флагманский корабль вынужден был уходить в базу на отдых, ремонт и пополнение запасов. С другой стороны, последовательно плавая на всех кораблях своего соединения, Нахимов имел возможность изучать людей, прививать им свои взгляды, проверять организацию боевой подготовки и наблюдать за тем, как заботятся о матросе.

Личный показ подчинённым, как надо выполнять полученное задание, был одной из основных заповедей лазаревской школы с её требованием, чтобы офицер был лучшим боцманом, лучшим матросом и лучшим комендором на корабле.

«Из трёх способов действовать на подчинённых: наградами, страхом и примером, последний есть вернейший», — записал в своих воспоминаниях ученик Нахимова, контр-адмирал Стеценко. Сам Нахимов, как и его последователи, широко пользовался показом как основным методом обучения.

Ещё выше ценился метод личного примера. Это относилось к внешнему виду и нормам поведения не только в сложных штормовых условиях или в бою, но и в повседневной жизни. Некоторые авторы увлекаются описанием того, как Нахимов сам наводит пушку, лично обучает молодого матроса отличать ядро от бомбы, сравнивая их с булкой и пирогом, и т. д. Такими примерами полна большая часть биографий флотоводца, авторы которых не понимают несостоятельности попытки личного обучения всех матросов. Кроме того, это было не педагогично, так как вело бы к подмене прямых начальников, офицеров. В действительности же Нахимов не только учил замешкавшегося комендора или растерявшегося новобранца, но на частном, конкретном примере показывал присутствующим офицерам, боцманам и унтер-офицерам, как надо обучать матросов.

Естественным следствием этого метода была повышенная требовательность к офицерам, которую Нахимов начинал с самого себя, работая больше всех и лучше всех.

«Я привык видеть при каждом вызове команды наверх или движении судна, днём ли то или ночью, офицера первым и всегда самым дельным и необходимым лицом на своём месте». Так писал Нахимов в своём приказе ещё в 1846 году.

Одной из серьёзных задач нахимовской школы являлось воспитание самостоятельно мыслящих и инициативных командиров. Это достигалось предоставлением им значительной свободы в выборе способа действий, конечно, каждый раз с учётом индивидуальных особенностей и личного опыта исполнителя.

Общительность Нахимова не была беспредметной и определялась прежде всего заботой о людях. «Внимание его к своим ближайшим подчинённым офицерам и матросам… было неисчерпаемо. Он следил за ними не только в Севастополе, но и на Кавказе, и за границей» (Асланбегов). Больше того: «Всякий морской офицер, сколько-нибудь обративший на себя его внимание своею привязанностью к службе, мог вполне рассчитывать на его готовность научить, облегчить, заступиться, ходатайствовать, на его протянутую руку помощи и даже на его кошелёк».

Не менее интересны — воспоминания Ухтомского об отношении адмирала к «главному двигателю»: «Заботливость Нахимова о матросах доходила до педантизма: ни за что, например, не позволялось потребовать матроса во время отдыха…». Матросы это понимали и ценили несмотря на то, что в отведённое для занятий время Нахимов был строг и очень требователен.

Больше всего ценил адмирал человеческую жизнь и добивался от своих офицеров, чтобы заботу о сбережении жизни подчинённых им матросов они считали своей «священной обязанностью». Никогда сам не укрывавшийся от опасности, постоянно находившийся на виду у противника, он утверждал, что «заботливый офицер… всегда отыщет средства сделать экономию в людях и тем уменьшить число подвергающихся опасности» (из приказа по Севастопольскому гарнизону от 2 марта 1855 года).

Высокие личные качества, гуманность и правильно выбранный метод воспитания привлекли к Нахимову лучших людей флота, в частности молодых. Став его единомышленниками и последователями, они образовали целую школу. Её влияние было весьма благотворно, но не могло получить широкого распространения из-за общественно-политических условий того времени.

 

Главы 7-9 – http://crossroadorg.info/isakov-nahimov-3/