Вторая часть повести. Первая – http://crossroadorg.info/isakov-kronshtadt-1/
11
В истории всякого флота есть мрачные страницы, о которых все хотели бы забыть. Одной из таких страниц для молодого Рабоче-Крестьянского Красного Флота был переход на сторону врага тральщика «Китобой».
Первый дивизион тральщиков, состоявший из бывших малых китобойных судов, купленных в Норвегии в начале первой мировой войны, нес дозорную службу на подходах к Кронштадту в районе Толбухина маяка.
Когда на форту Красная Горка 13 июня 1919 года был спровоцирован мятеж, в дозоре находился тральщик «Китобой», который в этот день должен был сменяться однотипным тральщиком «Якорь».
Начальник дивизиона (бывший армейский офицер, переведенный в 1915 году после экзамена во флот) мичман Николай Моисеев находился в Кронштадте и, конечно, узнал о происшедшем. Тяжелое положение на фронте, почти ежедневные налеты англичан, гибель «Олега» и провокационные радиопередачи белоэстонской пропаганды внушили этому человеку, что мятеж главного форта — переломный момент в ходе войны; он решил его использовать и встал на путь изменника.
Обманув комиссара, Моисеев вышел без него на «Якоре». В районе Толбухина маяка предатель перешел на «Китобой», а сменному кораблю приказал возвращаться в главную базу. Начались препирательства: это приказание нарушало порядок смены дозорных кораблей, но споры прекратились, когда почти рядом упали два двенадцатидюймовых снаряда с Красной Горки.
«Якорь» двинулся в порт, радируя о происшедшем в штаб, а «Китобой» пошел в сторону восставшего форта, причем многие видели, как на нем был спущен советский военный флаг.
Сказав «а», предателю пришлось сказать и «б». В Батарейной бухте, находившейся в расположении белых, он передал карты минной обстановки, коды и шифры командиру 1-го Ингерманландского полка. Очевидно, Моисеев рассчитывал, что его примут с распростертыми объятиями. Но мятеж скоро был подавлен, и никто, кроме обманутого им «Китобоя», изменять не собирался.
А на фронте 7-я советская армия продолжала нажим в обход мятежного форта. Моисеева сняли с корабля, разжаловали в матросы и назначили рядовым в белобандитский полк, носивший громкое название «Полк Андреевского флага»; в нем было до пятнадцати матросов из Ревеля и два или три дезертира из Кронштадтского района.
Через несколько дней предатель уже командовал нестроевой ротой этого полка, а когда положение на фронте для белых ухудшилось еще больше, ему дали боевую роту. Однако ни рота, ни тем более он сам уже изменить положение не могли. Вместе со всем своим воинством в одном из боев он был захвачен красноармейцами в плен.
Балтийские моряки об этом не подозревали. Только 9 августа Реввоенсовет флота, узнав о пленении, обратился в штаб 6-й стрелковой дивизии с просьбой передать им изменника для следствия и суда. Армейцы не торопились. Только 24 августа, то есть через неделю после английского налета на главную базу, в Особом отделе 7-й армии, в Детском Селе, состоялся последний допрос Моисеева в присутствии моряков, приехавших специально для этого случая из Кронштадта.
Имя Моисеева еще с 13 июня было синонимом Иуды. Его ненавидели, и, конечно, каждый готов был отомстить за предательство и обман команды «Китобоя». Потопленная база «Память Азова» и поврежденный «Андрей» казались делом его рук. Тем более что офицеры и матросы ДОТа не знали о его судьбе: пребывание Моисеева за решеткой в Детском Селе было служебным секретом ВЧК и Особого отдела фронта и Балтфлота.
Удачная диверсия или военная хитрость врага очень часто связываются с мыслью об измене. 18 августа не было исключением. Правда, в данном случае дело обошлось без Моисеева. Он даже не знал об операции английских катеров против Кронштадта. Моисеев получил то, что положено предателю.
12
Перехожу к событиям, мало освещенным в нашей печати. В первое время, до обмена английских пленных на советских граждан, многое сохранялось в тайне и не публиковалось.
— Будь проклят этот Кронштадт! — заявил командир катера № 24 лейтенант Лоренс Нэпир. — Мы много раз были в серьезных переделках, таких, как атака Зеебрюгге или Остенде, и не потеряли ни одного катера. А в этом большевистском гнезде погибли три «СМВ», кроме того, один не дошел до Кронштадта. Британский флот на Балтике потерял пятьдесят процентов своих торпедных сил, а несколько офицеров попали в плен. Невероятно!.. Но лично для меня есть утешение. Мой прадед, знаменитый адмирал Чарльз Нэпир, который в 1854 году блокировал Кронштадт, не сумел в него прорваться. А я смог! Я как бы завершил начатое нашей семьей!
— Да, но вы в плену и потеряли половину катеров. Вряд ли вашего прадеда устраивал такой конец.
Лоренс Нэпир молчал.
— Скажите, лейтенант, ведь не вы командовали отрядом катеров? Кто был старшим в операции?
После неловкой паузы командир катера № 24 нехотя назвал комендэра Добсона и комендэра Эгара как начальников, которые руководили подготовкой и выполнением налета.
— Почему мы не имеем чести их видеть здесь?
Нэпир еще более неохотно выдавил:
— Я полагаю, что огонь вашего миноносца не дал им высунуться из-за угла гавани.
— Значит, они в атаке на корабли не участвовали?
— Очевидно… — И, как бы сбросив с себя какие-то сдерживающие оковы, прибавил ехидным тоном: — И если на обратном пути их не утопили ваши батареи, они сейчас пьют какао в Бьорке и составляют донесения в адмиралтейство о… своем героизме.
— Ну, хорошо! Расскажите, на что была рассчитана операция?
— «Шорты»… «Шорты» приходят раньше за тридцать минут, шумят и отвлекают внимание обороны. Катера, пройдя между северными фортами на малых оборотах, атакуют базу со стороны Петрограда, откуда, безусловно, меньше всего ждут нападения. Каждый катер имел свою цель: два линкора, две подлодки, «Рюрик», ботопорты — в соответствии с аэрофотоснимком, сделанным 13 августа. Два катера выделялись в резерв. Катера и самолеты имели инструкции о взаимной поддержке (по зеленой ракете) для спасения экипажей. Кроме того, мой катер имел специальную задачу — утопить дозорный миноносец, если он окажется перед входом в Среднюю гавань.
— Как вы оцениваете итог налета?
— Комендэр сделал ошибку, что все построил на снимке 13 августа. Оказалось, что подводные лодки, стоявшие у борта «Памяти Азова», переменили свое место. Утром, когда нас вели, я видел со стенки гавани,
что «Андрей» поврежден, но находится на плаву, а «Петропавловск» невредим. Что же касается дозорного эсминца «Гавриил», его стрельба решила нашу судьбу. Блестящая работа!
— Имеете претензии к его команде?
— Наоборот! Они подобрали нас из горящей воды, сделали первые перевязки, переодели и даже предлагали — еду, но сегодня утром у нас был не совсем хороший аппетит. Подводя итоги налета, можно сказать, что они оказались для нас плачевными. Предполагалось подорвать ботопорт большого дока, тогда ни «Петропавловск», ни «Андрей», даже оставшись на плаву, не смогли бы пройти ремонт, и ваш отряд перестал бы существовать. Получилось не совсем так, как мы рассчитывали.
— Скажите, имелись ли какие-либо соображения, чтобы операцию предпринять именно в ночь на 18 августа?
— Специально нет, но мы очень торопились. Дело в том, что особенно после 30 июля рабочие комитеты «Руки прочь от Советской России», комитеты старост и оппозиция в парламенте создали затруднения не только адмиралтейству, но и самому кабинету. Мы должны были возвращаться в Англию. Добсон с Эгаром решили выполнить эту «прощальную» операцию.
— Можете ли вы ответить на такой вопрос? Наш офицер, попадая в плен, считает своим долгом скрывать все, что возможно, от противника. Вы же… простите… рассказываете весьма обстоятельно. Как это понимать?
— Очень просто. Я не считаю, что между нами состояние войны.
— Но позвольте! Как же это совместить с потоплением нашего «Олега» или подрывом «Андрея»?
— А это вы обратитесь в британское адмиралтейство. Я получил приказ командира атаковать, и я атакую. А кто и с кем воюет и почему — это дело старшего командования. — И, очевидно пробуя шутить, Нэпир добавил: —Вы можете предъявить счет за убытки британскому королю! Хэ-хэ!
— Относительно счета британскому королю мы еще поговорим, а пока ответьте: известно ли вам, что 1 августа, в воскресенье, в разгар гуляния в кронштадтском Летнем саду, ваши «джентльмены» сбросили бомбы на гуляющих и покалечили около двадцати человек, среди них есть женщины и дети. Объясните!
— Да тут и объяснять нечего. Буквально за два дня до очередного выпуска молодых летчиков в офицеры (в последний период их готовили наспех и отвратительно) было заключено перемирие с немцами, и оказалось, что бедные парни опоздали на войну! Кому были нужны плохо подготовленные летчики, тем более что драка кончалась? И вот тогда одному из наших политиканов пришла в голову «гениальная» мысль — послать их попрактиковаться против большевиков, конечно, на добровольных началах. И нашлось достаточно идиотов, чтобы укомплектовать ими одну или две эскадрильи. Вот они и «практикуются» сейчас по Кронштадту. Отличившимся обещано производство в сублейтенанты! Отсюда и все качества этих асов.
— Значит, добровольцы руководствовались не политическими соображениями?
— Какие могут быть политические соображения у кандидатов в сублейтенанты? Сэр! Вы не знаете Англии!
— Еще вопрос. Скажите, нам не совсем ясны ваши взаимоотношения с комендэром Эгаром. Как будто на восемь катеров не нужно двух старших офицеров?
— На этот вопрос я отвечать не могу.
— Ну что ж, подождем.
В это время раздался вой сирены ПВО с Пароходного завода и отдаленные хлопки зенитных батарей.
Насколько англичанам важно было знать итоги ночного налета, говорит тот факт, что в течение 18 августа над Кронштадтом три раза летали «шорты», не сбрасывая бомб. Стало ясно, что фоторазведка была главной целью этих полетов. Сами комендэры раньше первой атаки ретировались обратно и не видели результатов налета; те же, кто уцелел после выпуска торпед, докладывали свои впечатления не британскому начальству, а следственной комиссии в Кронштадте.
13
Было получено приказание отправить пленных в Москву.
Перед отправкой Блинов вновь разговаривал с ними в присутствии членов Военного совета Балтфлота.
— Где вы базировались? — спросил Блинов Нэпира.
— Финское правительство любезно предоставило нам свою базу Бьорке, а в качестве передового и скрытного пункта базирования — Териоки. В помещении яхт-клуба мы расположились весьма сносно, особенно если учесть заботы финских друзей.
— Привлекались ли вами офицеры старого русского флота для помощи в навигационном отношении или…
— Сэр! Британский морской офицер не нуждается на море в чужой помощи! А кроме того, если у вас много таких офицеров, как командир «Гавриила», то я вас поздравляю. Что же касается тех русских моряков, которых приходилось видеть там (жест большим пальцем через плечо), вряд ли они могли быть полезны. Я английскому фотоснимку верю больше, чем клятвенным заверениям эмигрантов.
— И все же английский фотоснимок подвел вас?
— Я уже признался в этом. А у нас в Англии не принято вторично напоминать человеку его ошибку!
Нэпир еще гуще задымил английской трубкой, набитой советским табаком, и с демонстративным видом отвернулся к окну. Он старался изобразить на лице пренебрежительное равнодушие к происходящему и высокомерное отношение ко всему русскому, вернее, советскому, но не мог скрыть своего минорного настроения из-за того, что попал в плен.
Невольно возникла мысль: ради чего погибли молодые и храбрые моряки с «СМВ»? Похоже, даже Нэпир начал задумываться над этим вопросом.
Поскольку следующий по старшинству, лейтенант Бремнер (Вильям Гамильтон), командир потопленного катера № 79, имел несколько ранений и ожогов и его пришлось оставить в госпитале, председательствующий приказал ввести моториста унтер-офицера Бенджамена Рейниша.
— Скажите, как относится население Англии к войне с Россией?
— Все рабочее население против этой войны!
— Зачем же вы топили наши корабли?
— Нам объяснили (взгляд в сторону Нэпира, изучающего флюгера на смежных зданиях), что мы этим защищаем молодые республики — Эстляндию и Финляндию от нападения большевиков. Но лично я, сэр, думаю, что все это не так. Русских надо предоставить самим себе. Они разберутся без нас. Тем более что у них есть Ленин. А это большой человек для людей труда. — И, смущенно улыбаясь, добавил: — Я давно на флоте. Был на катерах в Зеебрюгге и Остенде, когда участвовало до сорока катеров, и мы не потеряли ни одного. Думаю, что лейтенант на меня не рассердится, если я скажу, что в Англии чертовски удивятся, когда узнают о таких больших потерях под Кронштадтом… Честное слово, сэр, ваша артиллерия действовала превосходно!
Когда председатель повернул голову в сторону Нэпира, тот кисло сказал:
— Ну что ж! Пожалуй, Рейниш прав.
Опрос девятнадцатилетнего «сосунка» сублейтенанта Османа Хотин-Гидди не мог дать ничего полезного. Он заявил, что «много слышал о зверствах большевиков; теперь убедился, что это выдумки». Он пошел на катере в Кронштадт «ради чести и наград».
Более интересно было ознакомиться с его письмами к родителям.
Тщеславие и наивность этого молодого вояки видны из таких фраз: «Как бы я хотел знать, что пишут в английских газетах о нашем нападении на Кронштадт… Сохраняйте вырезки для меня…» Но подобная просьба была невыполнима. Даже факт пребывания британских торпедных катеров в Балтийском море скрывался от парламента, а тем более от широкой публики. Когда же, еще через несколько недель, Гидди начал всматриваться в окружающую жизнь, имея, как и все пленные англичане, исключительные льготы, он написал домой: «… Эта несчастная страна, кажется, воюет со всеми…» А ему пора было понять, что на эту страну напали четырнадцать стран под руководством кабинета Великобритании и вынудили ее защищаться.
Еще меньше дал разговор с мотористом Генри Данклеем. Этот рыжий детина оказался настолько неразвитым, что было непонятно, как мог он окончить школу специалистов.
Не обращаясь специально к замкнувшемуся Нэпиру, а как бы ко всем пленным, председатель комиссии напомнил:
— Вы, кажется, говорили, что с претензиями надо адресоваться к английскому королю? Хорошо, что вы шутили. Вряд ли вам будет выгодно, если Советская власть предъявит счет на ремонт «Андрея» и подъем «Памяти Азова», за погибшего «Олега» и за все строения, разрушенные на Пароходном заводе, не считая человеческих жертв. Но дело в том, что, не ожидая этого возмещения, Балтийский флот сам рассчитался с вами, и, пожалуй, с избытком. Ведь королевский флот может предъявить контрсчет, так как, «не воюя с Россией», как вы говорите, помимо крейсера «Кассандра», погибшего на мине в декабре прошлого года, лишился крейсера «Кюрасо», потерял подводную лодку «Л-55», потопленную советскими эсминцами, большие тральщики «Гентиан» и «Миртль», также погибшие на минах, три торВ педных катера «СМВ», потопленных артогнем эсминца «Гавриил» и, наконец, эсминец «Виттория»…
Нэпир сделал удивленную мину:
— Позвольте, но до восемнадцатого августа я ничего не слышал о гибели эсминца «Виттория»!
— Увы, джентльмены, пока вы сидите у нас в гостях, должен оговорить — сидите без приглашения, советская подводная лодка «Пантера» 31 августа у острова Сескар послала на дно еще одного непрошеного гостя, с которым мы не находимся в состоянии войны! (Еще через трое суток, в ночь на 4 сентября, однотипный английский эскадренный миноносец «Верулам» погиб на нашей мине заграждения.) Наверное, это будет вам особенно досадно, если я прибавлю, что Юденич двигается не в том направлении, которое было бы вам приятно, а 26 августа после Ямбурга нами взят Псков.
— М-м-да! Пожалуй, пока счет в вашу пользу.
— Надо подтвердить, что действительно с 1 января по 31 августа общий счет был не в пользу интервентов, особенно если учесть, что наступление белой армии на Петроград провалилось, а это было тяжелым ударом для контрреволюции, которую здесь поддерживал английский флот.
Умелое планирование операции 18 августа, смелость и неплохая выучка исполнителей обеспечили успех демонстрации; шум моторов «шортов» действительно отвлек внимание наблюдения и прислуги зенитной артиллерии от воды почти на тридцать минут; однако эта военная хитрость не была полностью реализована катерами из-за бдительности дозорного миноносца. Вообще успех кронштадтцев был значительно больше, чем они сами его оценивали на первых порах. На них не произвели ошеломляющего впечатления ни внезапность, ни новизна использования торпедных катеров и светящихся пуль. Попытка атаковать «Гавриил» и прорваться на рейд со стороны Петрограда также входила в арсенал внезапности и была осуществлена удачно, однако в итоге не дала англичанам никакого практического результата.
Англичанам, как выяснилось позже, помогали предатели и в штабе крепости, и в штабе базы (задержка сообщений лишними переспросами; отсутствие бона, закрывающего вход в Среднюю гавань; успешный проход мимо северных фортов в обе стороны — на четвертом форте, например, орудия не были установлены и по англичанам стреляли из винтовок). Остается добавить, зто такие налеты удавались англичанам с большим успехом, и не один раз во время войны против немецкого флота в 1918 году, и что эта операция была последней для торпедных катеров, присланных из Англии в Балтийское море.
14
— Будь они прокляты! — закончил свой четвертый или пятый рассказ мой друг Загуляев. — Меня больше всего бесит, что их содержат в прекрасных условиях, кормят превосходно, пожалуй, лучше нас, и разрешают каждому кроме официальной телеграммы посылать домой письма.
— Вряд ли мы имели бы такие же льготы, влипнув к ним в плен? А?
— Да! Навряд ли. Поэтому лучше уж не попадать. А насчет кормежки — это дело большой политики.
Позднее все англичане были обменены на советских граждан, и только много лет спустя из-за страсти старых разведчиков к писанию мемуаров мы имели возможность прочесть кое-что новое.
Уже по цитированной статье Торникрофта и Бремнера можно видеть, как беззастенчиво врут эти авторы, прославляя успехи своих катеров. Они заявили, что 18 августа потоплен «Андрей» (на самом деле подорван), а затем «Петропавловск» (остался абсолютно невредимым).
Отнесем это преувеличение к рекламной привычке главы известной фирмы и к нервному шоку пострадавшего Бремнера.
Но вот 15 февраля 1928 года комендэр Эгар, делая «научный» доклад в «научном обществе», оперируя теми же ложными данными, рассказал дополнительно кое-что интересное. Оказывается, он с двумя «СМВ» был скрытно проведен в Бьоркезунд 8 июня через шведские и финские воды для обеспечения связью постоянного резидента в Петрограде Поля Дьюкса. (Поль Дьюкс — матерый разведчик. Жил в Питере с 1909 года. Здесь окончил консерваторию. Вторично срочно заслан в ноябре 1918 года через финскую границу после провала и ареста органами ВЧК главого резидента Брюса Локкарта.) Он лично несколько раз ходил на катере от Териок до Петрограда, к островам в устье Невы, поэтому никаких проводников ему не требовалось для прохода ночью к Лахте между северными фортами. Участвуя в операции Добсона, он сам мог служить проводником. Из его опыта и родилась идея захода к нашей базе со стороны Петрограда. Всего было восемь катеров, но на головном произошел взрыв в моторном отделении еще при начале движения от Териок, на нем и был проводник, выпавший из игры вместе с катером.
Утверждение англичан, будто они не пользовались иностранными офицерами, тоже ложно. При атаке «Олега» за штурмана был финн, ранее служивший в царском флоте.
Примечательно, что в докладе Эгар скромно умолчал, как кое-кто из комендэров, увидя результаты первых выстрелов «Гавриила», повернул назад, предоставив молодым лейтенантам и сублейтенантам таскать для них каштаны из огня. Есть такой деликатный военный термин «ретироваться». Так вот, комендэры вовремя и благополучно ретировались из этого «проклятого Кронштадта».
Упоминание о каштанах, хотя и фигуральное, имеет все права: Добсон и Эгар были награждены высшим боевым орденом Британии — «Виктория Кроз», в то время как Нэпиру и Бремнеру пришлось довольствоваться орденом «За отличную службу».
Разбор доклада Эгара и статьи Бремнера невольно вызывает в памяти написанное Энгельсом:
«Ни один народ, даже французы, не могут сравниться с англичанами в способности к самопрославлению — особенно, когда дело идет о храбрости. А между тем анализ фактов в 99-ти случаях из ста сводит быстро этот героизм к весьма банальным результатам». (Ф. Энгельс. Избранные военные произведения. Т. II, стр. 201. М., 1936 г.)
Нет надобности опровергать ложь о «благородной миссии» защиты молодых буржуазно-демократических республик от большевистской России, но нельзя оставить без внимания новый вариант политико-стратегической легенды, рожденной в королевском обществе.
Оказывается, «наступление Юденича сорвалось из-за того, что тылу белогвардейской армии угрожали германские войска (!) во время мятежа на Красной Горке». Сам мятеж живописуется не как предательский, а как героический акт защитников форта. Что касается германских войск, действовавших в тылу Юденича и против него в августе 1919 года, эту выдумку разоблачать смешно. Остается только удивляться научному уровню королевского научного общества.
Англичане явно недооценивали боеспособность Балтийского флота, будучи обмануты своей разведкой. Обычная ошибка, в которую неизбежно впадали все «спасители России», спешившие въехать в Москву на белом коне так же, как и поддерживающие их генералы и адмиралы США, Японии, Франции и всех четырнадцати государств, участвовавших в так называемом первом походе Антанты. Организатором этого крестового похода на большевиков не без основания считал сам себя пресловутый Уинстон Черчилль, которого Ленин назвал величайшим ненавистником Советской России.
В этом отношении очень показательно признание, сделанное несколько лет спустя бывшим премьером английского кабинета Ллойд Джорджем, которое прямо относится к рассматриваемому событию:
«… Сведения, которые мы получали от разведывательного отдела военного ведомства, говорили, что… 60 процентов состава Балтийского флота дезертировало…» (Ллойд Джордж. Военные мемуары. Том 5, стр. 98. Соцэкономгиз, М., 1938 г.)
Если считать с 25 октября 1917 года, то действительно к середине следующего года больше половины балтийцев недосчитывалось на своих кораблях. Но они были не в бегах, как считали английские пинкертоны, а дрались с белогвардейцами и интервентами в составе морских отрядов на нескольких фронтах. Вот почему, выполняя свой революционный долг, оставшиеся в Кронштадте так бесстрашно и упорно защищали Петроград со стороны Финского залива, не считаясь с общим некомплектом флота.
А что могли сделать моряки ДОТа, англичане убедились за полгода своего пребывания на Балтике.
Если бы британское морское командование правильно оценивало боеспособность нашего флота, операция 18 августа была бы спланирована иначе, а может быть, не состоялась вовсе. Вряд ли нашлось бы достаточное число желающих добровольно гореть в бензине только «ради орденов и чести».
15
Когда много лет спустя удалось разобрать записки и систематизировать архивные справки и выписки из иностранных источников, стало ясно, что для полноты картины не хватает еще одного звена — «Гавриила».
Ведь бесспорно, что и мы и англичане, каждый по-своему, конечно, должны отнести эффектный финал этой ночи к экипажу дозорного корабля. И хотя кое-что помнилось из рассказанного командиром «Гавриила» В. В. Севастьяновым, все же автор счел необходимым дополнить этот рассказ впечатлениями фактических участников отражения, бывших на борту «Гавриила». В памяти встала печальная дата 21 октября того же года, когда прославленный эсминец погиб на минах в Копорском заливе почти со всем экипажем. Вспомнилось и то, что двое спасшихся гавриильцев — В. И. Цыганков и С. Н. Качкин — позже были назначены на «Изяслав», где мы и познакомились.
Первым на письмо отозвался Василий Иванович Цыганков, бывший машинный старшина 1-й статьи. Сейчас он персональный пенсионер, живет в Ленинграде. Вот что он сообщил:
«… В ночь на восемнадцатое августа для отвода внимания был налет самолетов, которые сбросили несколько бомб… Затем три катера прорвались со стороны Петроградской пристани настолько близко от нас, что их волна хлестнула о борт «Гавриила», а было темно… Пошли кривотолки: одни говорили, что гидросамолеты, другие — что катера. В гавани раздался один взрыв, затем второй. Командир снялся с якоря при первом обнаружении катеров, чтобы иметь свободу маневра, разворачивая корабль для стрельбы и для уклонения от торпеды, даже несмотря на то что машины на эсминце не были вполне готовы… Вдруг катера выскочили из гавани и открыли пулеметный огонь светящимися пулями. Команда прижалась к палубе. Торпеда, пущенная в «Гавриила», взорвалась снаружи у стенки против линкора «Петропавловск». В это время артстаршина Сергей Буховец ползком добрался до третьего орудия, зарядил его и дал выстрел. Зарядил второй патрон и, поставив прицел на глаз, еще раз выстрелил. Снаряд попал в катер — разорвало бак с бензином, который, воспламенившись, разлился по воде. Заревом осветило еще два катера, развивавшие полный ход. На помощь Буховцу сел в седло четвертого орудия комендор Андрюшихин и тремя выстрелами потопил второй катер… Плавающие на поверхности воды англичане стали кричать: «Камрад, спасай!» У нас была спущена шлюпка, и матросы подобрали несколько человек. Их переодели в наше обмундирование,
а раненых перевязали… Вот кратенько и все. Я не участвовал при их первом опросе на эсминце. Он происходил в кают-компании. Жаль, что нет в живых машиниста Жигоцкого, который хорошо владел английским языком и был при опросе переводчиком. Из комсостава «Гавриила» никто не спасся 21 октября… Трудно за сорок лет все удержать в памяти, могут быть и ошибки».
Нет, память не изменила старому гавриильцу. Его воспоминания совпадают со сведениями архивных материалов, а некоторые штрихи хорошо дополняют историю участия королевского флота в борьбе против первой социалистической республики.
Остается добавить, что, когда команда легла на палубу, чтобы не нести напрасных потерь, а Буховец и за ним Андрюшихин взялись за штурвалы наводки, сразу нашлись и помощники для подачи патронов, в числе которых можно назвать комендора Хазова, артстаршину Лукьянова, содержателя Лихушу и других.
Немного погодя отозвался бывший электрик «Гавриила» — полковник в отставке Семен Никитич Качкин.
Сохранившийся дневник позволил тов. Качкину написать очень обстоятельное письмо с любопытными подробностями. К чести корреспондента, надо отметить его предпосылку, приведенную в начале послания: «… Правда, дневник иногда требует проверки… Только на память полагаться нельзя». И все же удивляешься, что его воспоминания так мало расходятся с картиной, которую удалось восстановить после анализа многих других источников.
Оказались и расхождения. Так, например, вместо трех С. Н. Качкин насчитал четыре катера, потопленных огнем «Гавриила». Но если учесть ночную темноту, скорость катеров, маневр миноносца, уклоняющегося от торпеды, когда атакующие показывались то с одного, то с другого борта, и если вспомнить мерцающее освещение (вернее, ослепление) от горящего на воде бензина и блеск выстрелов «Гавриила», то подобная ошибка станет вполне понятной. А таких заблуждений, как производство командира № 24 Нэпира в командира дивизиона и в лорда, не избежал почти никто. Результаты работы следственной комиссии не опубликовывались, а Нэпир оказался старшим из офицеров, взятых в плен, и был потомком лорда Чарльза Нэпира. (Сэр Чальз Нэпир имел бурную биографию честолюбивого и неуживчивого человека. Он четыре раза исключался из списков британского флота. Будучи наемником португальского флота, получил звание вице-адмирала и титул Карлоса де Понза, графа Сен-Винсента. Назначенный командовать блокадным флотом на Балтике, в 1855 году хвастливо обещал «позавтракать в Кронштадте, а пообедать в тот же день в Петербурге». За неудачи был подвергнут резкой критике в парламенте и в народе.)
Вот почему нецелесообразно приводить полностью воспоминания бывшего электрика и хочется показать только те места, которые подтверждают наиболее существенные факты и позволяют глубже понять боевое мастерство гавриильцев и сомнительные моральные качества наших противников.
Итак, слово предоставляется С. И. Качкину, боевой пост которого позволял многое видеть лично: Качкин был хозяином «керосино-динамо» — вспомогательного агрегата, который помещался в надстройке около миделя (середины корабля).
«…С наступлением темноты вышли из гавани в очередное дежурство и бросили якорь на малом рейде против входа. Объявлена часовая готовность…
Долго не расходились в эту ночь (разговоры, песни и даже танцы под баян). Но к трем часам все, кроме вахты, спали…
Сначала был дан сигнал воздушной тревоги, когда в гавани раздался взрыв бомбы, а в небе послышались звуки пропеллеров…
Сигнальщики, которые слышали разговоры командиров на мостике, подтвердили, что появившиеся из-за угла военной гавани катера были приняты в первые секунды за гидросамолеты. Поэтому позже поданный сигнал боевой тревоги оказался неожиданным…»
Интересен вывод тов. Качкина на основании этих наблюдений. Он убежден, что если бы англичане не послали самолеты раньше катеров, то атака последних оказалась более внезапной и, возможно, принесла бы интервентам значительный успех.
«На мостик, где уже был командир В. В. Севастьянов, спокойно поднялись начальник дивизиона Ростовцев и дивизионный комиссар Флягин…
Нам ясно были видны огненные шнурки светящихся пуль… Приходилось нагибаться или ползти на брюхе… но все добрались до своих постов…»
Далее, когда катера были опознаны, прозвучали первые выстрелы пушек «Гавриила».
«… У «керосинки» я обернулся и увидел: взвилась ракета густо-зеленого цвета и, раздвоившись вверху на два ярких шарика, исчезла в воздухе…
Катера мчались бешеным ходом вдоль нашего левого борта, поливая нас из пулеметов фосфорическими пулями…»
Затем описывается такая же картина с правого борта.
«Еще выстрел… Вспыхнул бензин и, разливаясь по воде, горел, ярко освещая нас, свои катера и водное пространство… Англичане, стоя в воде, продолжали строчить из пулеметов…
Новый выстрел, и комендор кормового орудия Антон Кронберг (латыш), подпрыгивая, радостно кричал: «Есть третий! Есть!»
Срочно спустили шлюпку, на которой в три очереди доставили девять пленных англичан… в том числе командира дивизиона, которого наши ребята приняли на борт и осторожно провели в кают-компанию. Еле передвигая ноги, он печальным взглядом окидывал нас, стоящих коридором.
Англичане, наверное, думали, что большевики сейчас начнут их есть живыми. Глаза блуждали, и было заметно, что они мучались неизвестностью.
Наш фельдшер перевязал раненых… У каждого на правой руке блестела золотая массивная браслетка с пластинкой, на которой выгравирована принадлежность к флоту и адрес.
Переодели в наше чистое белье. «Совсем стали, как наши», — улыбаясь, сказал один из кочегаров. Комиссар распорядился, чтобы им подали горячий чай с черным хлебом…»
Дальше следует беседа Ростовцева с Нэпиром (о попытках дедушки последнего; о том, что за всю войну с немцами они потеряли только один катер и им неясно, каким образом большевикам удалось утопить несколько).
«В дальнейшем англичане упорно отрицали наличие у них торпед, так как они якобы пришли для обеспечения гидросамолетов, чтобы подбирать летчиков с аэропланов‚ подбитых зенитной артиллерией…»
Гавриильцам пришлось показать Нэпиру зияющий свежий пролом в наружной стенке гавани, который мог быть сделан только взрывом торпеды. Но англичане упорствовали.
«Видя, что они явно врут, Ростовцев не пожелал больше с ними разговаривать…»
С. Н. Качкин не дает разъяснения этому факту, но он по-своему характерен и заслуживает внимания.
Ясно‚ что напуганные своей же собственной пропагандой, интервенты ожидали стихийную реакцию со стороны «свирепых и некультурных большевиков». А в таких случаях (на практике колонизаторов с дикарями) важно погасить первый импульс, затянуть развязку, чтобы победители остыли. Отсюда эта нелепая ложь, которая все равно должна была раскрыться. Но убежденные в наивности и технической неграмотности наших моряков, в их фанатизме и в отсутствии дисциплины, интервенты показали себя настоящими дикарями и рабами буржуазных предрассудков. Они совсем не знали, с кем имеют дело и не представляли себе, как революционный энтузиазм сочетается с высокой дисциплиной и сознанием революционного долга. Да и что они могли знать о гуманных идеях марксизма-ленинизма, на основе которых строилась новая жизнь в новой России!
Человечное отношение при полном отсутствии не только ругани, но даже упреков заставило англичан сразу же отказаться от глупой лжи. И для этого не потребовалось, чтобы «остыли» большевики, а достаточно было немного проясниться мозгам у добровольцев флота его величества.
«… Только приготовились попить чайку и немного отдохнуть, как вдруг слышим воздушную тревогу. Командир Севастьянов отдал в рупор приказание: «Лишним укрыться вниз!» В воздухе над Кронштадтом, над местом ночного боя и над нами, на большой высоте кружились самолеты, которые затем пошли обратным путем восвояси…
21 августа к пристани Петровского парка ветром пригнало обгорелый труп английского моряка. Образовалась толпа. Кто-то пытался снять золотую цепь — браслет с правой руки, но проходившие мимо наши ребята о трупе сообщили в госпиталь, а браслет сдали командованию…»
Теперь на основе архивных материалов можно подтвердить, что это был командир «СМВ» № 62 лейтенант Брэд, которому удалось проскочить в гавань, но не удалось прорваться обратно мимо «Гавриила».
Браслет (кстати сказать, не золотой, а позолоченный), с опознавательным номером был позже передан по приказанию командования старшему из пленных — Нэпиру. А кусок красного дерева от обшивки катера Брэда до сего дня экспонируется в Центральном музее Советской Армии, чтобы наш народ не забывал о сюрпризах, которые могут внезапно преподнести капиталистические державы, даже «не находящиеся в состоянии войны» с Советским Союзом. Ведь фашистское нападение 22 июня 1941 года заимствовано из того же арсенала империалистов, только осуществлено оно было в более грандиозном масштабе.
Концовка письма тов. Качкина может послужить концовкой для этого рассказа:
«Вечером 22 августа я увидел на рейде, недалеко от ворот гавани, буксир с краном, который поднимал затопленный английский катер… Из воды показалась поврежденная рубка, в которой стоял обгоревший моряк, зажатый у штурвала, не успевший снять правую руку с рычага. Так и застыл на своем посту.
Зрелище поистине ужасное! Вдали от родины сложил голову, и за какое дело?!»
Итак, комбинированная операция британского флота, внешние эффектная, неплохо задуманная и порученная очень смелым людям, по сути дела, провалилась.
Предполагалось не только взорвать лучшие корабли Балтики, включая две подводные лодки, но даже, разрушив ботопорт большого дока, лишить нас возможности ремонта линкоров, если бы они не взлетели на воздух, а отделались подводными пробоинами.
В случае удачи операции не только морское направление на Петроград оказалось бы открытым (противник учитывал и захват Красной Горки), но даже эсминец «Виттория» продолжал бы счастливо плавать, так как после 18 августа не существовало бы ни подводной лодки «Пантера», ни командира А. Н. Бахтина с замечательным экипажем.
Этот боевой эпизод наши моряки окрестили кронштадтской «побудкой», вложив в название иронический оттенок‚ потому что вспомнилось, как разбегались по боевой тревоге, спросонья, без бушлатов, а то и без брюк. Но когда прояснилась история этой операции и были сделаны соответствующие выводы, оказалось, что 18 августа мы проснулись от беспечности, от недооценки возможностей врага и увидели много недостатков своей системы обороны.
Но проснулись не только кронштадтцы.
Неожиданные потери и срыв выполнения почти всех задач (кроме подрыва «Андрея», которого хотели потопить, и старой базы «Память Азова», затонувшей вместо подводных лодок) заставили задуматься не только уцелевших английских матросов и офицеров, но и тех, кто их послал. Во всяком случае, о налете и гибели катеров адмиралтейство не рискнуло объявить открыто, и английский народ долго оставался в неведении (до публикации лживых статей в специальных журналах и то много лет спустя).
Еще более неожиданным оказалось прояснение от дурмана европейской и американской пропаганды, твердившей о зверствах большевиков и самых страшных из них — балтийских матросов.
Гуманизм кронштадтцев, соблюдение общепринятых обычаев войны и международно-правовых норм в отношении военнопленных пробудили сознание британских катерников. Эту метаморфозу можно последовательно проследить по тем письмам, которые англичане посылали домой.
Сподвижникам Нэпира и ему самому не разрешили в Англии публично рассказывать о том, что они видели в Советском Союзе, прикрывая этот запрет военной тайной. Но когда Эгар и Бремнер наконец написали о действиях флота его величества на Балтике; они не рискнули лгать о большевистских зверствах. Для 1923 и 1928 годов это было совершенно необычным, и секрет такой сдержанности объясняется тем, что их могли разоблачить другие офицеры и матросы, побывавшие в плену у советских людей.
Таково было влияние кронштадтской «побудки» на инициаторов этой операции, и мы можем считать его нашей политической и моральной победой.
Что касается вещественных итогов налета, то выше был показан своеобразный баланс потерь не в пользу интервентов. К этому надо добавить, что девять лет спустя Эгар мог позволить себе в ограниченной среде военно-научного королевского общества сказать: «К этому времени все наши предприятия против большевиков уже стоили нам 70 миллионов фунтов стерлингов».
Английский народ, конечно, об этом не знал.
Невольно возникает вопрос; зачем были истрачены такие громадные средства, выжатые из налогоплательщиков, причем истрачены безрезультатно? Принося тяготы и страдания советским людям, подобные операции не могли остановить победного строительства первого пролетарского государства.
Последнее замечание.
Всем известно, что для советской доктрины главной ценностью являются не фунты стерлингов, а люди. Если подвести итоги операции под этим углом зрения, то оказывается, что кронштадтцы потеряли двух человек (один на «Памяти Азова» и один на «Андрее Первозванном»), а британский флот сгоревшими и убитыми — девять, взятыми в плен — тоже девять.
Пленные, после того как залечили у нас свои раны, были обменены на советских граждан. Остается открытым вопрос, заданный балтийским электриком Качкиным: ради чего сгорели три молодых и храбрых лейтенанта и шесть не менее отважных и здоровых матросов, брошенных британской политикой под дула советского дозорного миноносца «Гавриил»? Очевидно, ради политики твердолобого правительства Великобритании, по секретной директиве которого адмиралтейство тайком послало эти катера на Балтику.
Воровато пришли они в Бьорке и спрятались в Териоках, где втайне задумали операцию, торопясь, чтобы комитеты «Руки прочь от России» не смогли сорвать их планов. Скрытно напали, потеряв людей и катера. А те, которые уцелели или избежали плена, повернули вспять и позже тайком ушли в Англию. Секретно выдавали награды, скрывая от народа действия флота, и стыдливо обошли этот эпизод в официальной истории: нечем было гордиться.
Это и есть подлинный итог кронштадтской «побудки».