В 1966 году И.С. Исаков напечатал журнале “Новый мир” два рассказа под общим заголовком “Из давних былей”. Второй рассказ – “Как «Гебен» и «Бреслау» прорвались в Чёрное море”. Обращает на себя внимание “инверсный” приём автора: первый рассказ назван шутливо, но в рассказе мало смешного. В то же время, прочитав серьёзный заголовок второго рассказа (он внизу), читатель вряд ли предположит, что в конце чтения будет смеяться.

“Хачмерук” оцифровал и впервые опубликовал эти рассказы в Интернете.

Как «Гебен» и «Бреслау» прорвались в Чёрное море

И.С. Исаков

«Новый мир», 1966, № 4, с. 134-142.

 

Случай. который с полной достоверностью описан в этом рассказе, произошел в Севастополе в те давние времена, когда Черноморский флот состоял из одного старенького крейсера да ещё из двух или трёх маленьких миноносцев и тральщиков. Это было всё. что осталось в наследство от сбежавшего «чёрного барона» Врангеля.

Вспоминая те дни, я до сих пор продолжаю недоумевать, откуда у наших моряков было прекрасное расположение духа и значительная доля веселой беспечности, хотя не дальше как в Босфоре периодически появлялись дредноуты Антанты, флоты которой раздулись к концу войны до невероятных размеров. Любая крейсерская эскадра новейших кораблей без особых усилий могла бы расправиться с соединением, которое носило громкое название: Морские Силы Черного моря.

Ещё недавно арифметическая численность этого исторического флота была не так мала: в него входили бывшие землеотвозные шаланды («грязнухи») и несколько пароходов и буксиров торгового флота, наспех вооруженных орудиями малого и среднего калибра. Эти пушки подчас становились опасными для их носителей в большей степени, чем для белогвардейских и английских дестройеров (турбинных контрминоносцев), так как деревянные основания под орудия, на глаз сооруженные в Николаеве или в Мариуполе, часто проседали при выстреле — в строгом соответствии с расчетами академика Эйлера, выведенными ещё в XVIII веке, — так называемой «Эйлеровой нагрузкой».

Как только молодая республика вступила в восстановительный период, декретом, подписанным Лениным, было приказано всё плавающее хозяйство торгового флота возвратить соответствующим владельцам, объединенным в «Совторгфлот».

Откуда же этот задорный дух, боевое настроение и морской военный гонор, который, казалось бы, должен был угасать по мере спуска бое флагов и вымпелов с убывающих шаланд, пароходов и буксиров?

Трудно делать окончательные выводы и заключения, но, очевидно нельзя не учитывать следующие обстоятельства.

Приказ сжаться в небольшую, но тугую пружину исходил от самого Ленина. На судостроительных верфях начали срочно достраиваться те подводные лодки, крейсера и эсминцы, которые врангелевцы затопили наспех, совершенно не допуская мысли, что большевики сумеют их поднять и когда-либо достроить. В Цемесской бухте водолазы ЭПРОНа (Экспедиция подводных работ особого назначения) начали подводить стальные полотнища под кили кораблей, потопленных нашими же руками в трагический день 18 июня 1918 года.

Итак, состав Черноморского флота обещал наращиваться со дня на день. Поговаривали даже о модернизации старых боевых единиц.

Однако могли ли только эти еще полугадательные факторы повлиять на возрождение флотского боевого духа и лучших военно-морских традиций?

Конечно, нет. Думаю, что главной причиной являлось горделивое сознание недавней победы над четырнадцатью государствами, объединенными Уинстоном Черчиллем на базе организованной ненависти к «красным». Того самого известного всему миру Черчилля, который содержал огромный штат советников (помимо английских) — вроде Савинкова, Врангеля, Кутепова, Юденича, Колчака и иже с ними.

Карикатуристы тех времен изображали красноармейца при входе в Кремль, насаживавшего на штык пропуска толпящейся очереди джентльменов в цилиндрах, причем на бумажках стояло только одно слово: «Признание». И действительно, те, кто еще вчера посылал свои экспедиционные войска в Архангельск, Владивосток, Баку и в Крым, сегодня спешили признать РСФСР не только де-факто (что под сурдинку ухитрялись делать. еще не успев погрузить своих карателей на уходящие корабли), а по всей форме: де-юре.

Однако это не всё. Возможно, что решающую роль играло то обстоятельство, что мизерный Черноморский флот был укомплектован матросами, имевшими опыт не только первой мировой войны, но и всей гражданской. Теми самыми матросами и немногими офицерами, которые топили свои советские корабли в Новороссийске, а затем воевали с белыми и интервентами, пробравшись на флотилии Волги, Каспия, Северной Двины и Азовского моря, или дрались в десантных отрядах Кожанова, послуживших прототипом «Красной морской пехоты».

Принято думать, что моряк-одессит, заброшенный судьбой в Бразилию, Австралию, на мыс Горн или острова Микронезии, пройдя огонь, воду и медные трубы, в конце концов обязательно доберется к «дюку». (Герцог Арман Эммануэль де Ришелье (1766—1822), французский эмигрант, бывший градоначальник Одессы с 1803 до 1814 года, памятник которому стоит до настоящего времени на верхней площадке исторической Одесской лестницы.)

Севастопольские моряки показали образцы не менее стойкого регионального патриотизма и, постепенно просачиваясь на Корабельную сторону, стали опять оседать на кораблях или в пригородах легендарного города.

Отсутствие возможности проводить сложные морские учения и полноценные маневры компенсировалось усиленной боевой подготовкой, походами в сторону Батуми или Тендры и Одессы, а в остальное время теоретическими занятиями. Причем особое внимание уделялось офицерской учебе, сосредоточенной в добровольных научных обществах, так называемых ВНО. Очень модным и небесполезным почиталось периодически устраивать военно-научные диспуты, лекции и доклады. Вот где можно было и себя показать, и других послушать…

Начальство всецело поддерживало такого рода самодеятельность, благо она отвлекала хотя бы на короткое время скучающих командиров от разнообразных состязаний вроде дегустации крымских вин, от серенад под окнами командования или от остроумных, но небезопасных пари и прочих эскапад, объединяемых собирательным термином «шуток моряка». А для того, чтобы взрослые мальчики не варились в собственном соку, периодически выписывались квалифицированные лекторы из Москвы или Петрограда, вплоть до степенных профессоров Морской академии. Надо отдать должное — до тех пор, пока это дело не обюрократили, оно, бесспорно, приносило пользу.

В гарнизонных или портовых городах вроде Кронштадта, Владивостока или Севастополя существует одна особенность, истоки которой пока еще не исследованы. Речь идет о почти полной невозможности сохранить в тайне какую-либо интимную затею, или дерзкий умысел, или хотя бы замышляемый «втихую» так называемый «проворот».

Более примитивные натуры объясняют подобное явление особой склонностью к сплетням аборигенов, умирающих от однообразия и скуки размеренной жизни или остро завидующих чужим радостям (что, по сути, одно и то же). Другие, склонные ко всему загадочному, объясняют способность офицерских жен к ясновидению особым инстинктом или чутьем, возникающим у жителей замкнутых поселений (включая, конечно, штабных писарей, вестовых, домработниц и особенно нянек).

Существуют и другие версии, однако нельзя согласиться до конца ни с одной из них. Одно ясно: почти невозможно добиться полной конспирации в тех случаях, когда дело касается сосредоточения для картежной игры, как нельзя скрыть время и место пробы нового бочонка из Массандры или затуманить встречу с особой другого пола, о чем вы не хотели бы извещать даже самого близкого друга.

Бывают исключения, но очень редкие.

Об одном из таких я и хочу рассказать.

Время и место действия — кают-компания крейсера, приготовленная с утра под лекционный зал простым добавлением кресел из кают, так как привинченные обеденные столы стронуть невозможно.

Спокойное начало дня крымского лета прорывается через иллюминаторы внутрь корабля освежающим бризом и веселыми зайчиками отраженного от воды солнца.

Не то пушистые и прозрачные зверьки, не то светящиеся медузы непрерывно гоняются друг за дружкой по белоснежному подволоку и празднично преломляются в хрустале плафонов.

В середине подволока безостановочно и неумолчно жужжит громадный вентилятор, так как, несмотря на относительно ранний час и ласкающий сквозняк, в кают-компании тепло и душновато…

Прямо за председательским столиком — самодельный плакат из ватмана, на котором корабельные чертежники, очевидно еще с вечера, вывели тушью красивым и крупным «рондо»: «Как «Гебен» и «Бреслау» прорвались в Чёрное море в 1914 году». Лекция профессора В. А. Белли».

Справа от места председателя наискось подвешена большая карта Средиземного моря с расчетом: богу — богово, а кесарю — кесарево, то есть карта и столик лектора повернуты так, чтобы: командиру крейсера было бы ясно не менее половины докладываемого, а остальное предназначалось начальствующему составу, независимо от званий и специальности, плотно заполняющему довольно просторное помещение.

Действующие лица… Конечно, начинать приходится с командира, известного не только здесь, в Севастополе, но и на всех флотах и флотилиях, — Николая Николаевича Несвицкого. Да, известного, если не знаменитого, тем, что, встретив Октябрьскую революцию в Гельсингфорсе лейтенантом, в должности старшего минера эскадренного миноносца «Самсон», он, не задумываясь, перешел на сторону народа и с тех пор безупречно служил в РККФ, связав своё имя с многими славными эпизодами гражданской войны и борьбы с интервентами.

Достаточно было назвать его фамилию, чтобы любой военный моряк тотчас вспомнил легендарный «ледовый поход», потопление английской подводной лодки «L-55» эсминцем «Азард» (4 июля 1919 года совместно с эсминцем «Гавриил») и трагическую ночь гибели трех эсминцев Балтийского флота (в ночь с 21 на 22 октября 1919 года в Капорском заливе), взорвавшихся на минах, когда Несвицкий благодаря выдержке и умелому маневру спас четвертый эсминец, которым оказался тот же «Азард», и многое другое. Вспоминали и говорили о Несвицком с уважением, но и с опаской. Дело в том, что, относительно замкнутый, молчаливый и категоричный в своих суждениях, оценках и поступках, он не признавал ни уточнений, ни разъяснений и обычно принимал решения лаконичные и безапелляционные. Он очень редко выходил из своей каюты, за исключением дней походов.

Уважали его безусловно, но побаивались не меньше.

Что касается остальной массы слушателей, то нет смысла их перечислять, разве только отметить, что «духи» (то есть механики), лекаря и часть политработников считали, что они потревожены зря, так как прорыв немецких крейсеров в 1914 году к их роду деятельности отношения не имеет. Роптали, но вслух сказать никто не решался.

А старший артиллерист, окончивший академию, считал, что знает эту операцию не хуже германского адмирала Сушона, который осуществлял прорыв. Кроме того, он накануне познакомился с чертовски интересной дамой, женой известного в городе врача, с которой догулялся по Примбулю (сокращение: Приморский бульвар) до того, что гудели ноги, и — по условиям службы — выспаться не успел. Вот почему сейчас артиллерист выбрал себе место во втором ряду с явным расчётом вздремнуть, пока Белли будет докладывать.

Уместно представить и самого лектора, приехавшего в специальную командировку из Ленинграда.

Моряк до мозга костей, по семейной традиции он принадлежал к знаменитому роду выходцев из Англии, о предке которого в анналах Российского адмиралтейства сохранился совершенно достоверный исторический анекдот, увековеченный в официальных томах.

В 1799 году капитан-лейтенант Белли с небольшим отрядом (всего шестьсот человек) морских пехотинцев из экспедиции капитана Сорокина пересек Апеннинский полуостров от Манфредонии и с хода взял атакой Неаполь, защищаемый наполеоновскими войсками и королевскими молодчиками, обогнав при этом своих союзников — англичан и португальцев. Прочтя реляцию об этом беспримерном деле, Павел I написал такую резолюцию: «Белли думал меня удивить? Так я его удивлю!» И пожаловал капитан-лейтенанту ленту Анны 1-й степени, что было беспримерно, потому что по статуту этого ордена им можно было награждать персону, имевшую звание не ниже адмиральского.

Последующие Белли честно служили в русском флоте, но повторить что-либо подобное неаполитанскому штурму не имели возможности. Впрочем, всё же новый анекдот, связанный с этой фамилией, дошёл до наших дней.

Когда осенью 1913 года были заложены новые турбинные эсминцы типа «Новик», то один из них приказом морского министра наименовали «Капитан Белли» с расчетом, чтобы это имя и связанный с ним подвиг не забывались на флоте, а сберегались по традиции.

Главный морской штаб пошел дальше и назначил на строящийся эскадренный миноносец капитана 2-го ранга Белли В. А., последнего оставшегося в живых из этого рода.

Произошел редкий случай: кораблем «Капитан Белли» командовал капитан Белли.

Это и был наш лектор — моряк царского флота, с первых же дней Октября перешедший на сторону социалистической революции. В.А. Белли работал в комиссии по изучению истории первой мировой войны при Военно-Морской академии РККФ и, как блестящий лектор, стал преподавателем, когда первые «красные» слушатели первого набора своеобразного рабфака академии на девять десятых состояли из вчерашних матросов и боцманов, в бушлатах и тельняшках, с бескозырками, на которых золотом отблескивали имена таких кораблей, как «Аврора», «Гангут» или «Олег» (хотя последние два уже лежали на грунте Финского залива).

Сейчас он должен был проанализировать один из самых дискуссионных вопросов первой мировой войны.

Начало войны застало в Средиземном море два новейших германских корабля — линейный крейсер «Гебен» и легкий крейсер «Бреслау». В условиях, когда британский флот хозяйничал в Средиземном море, опираясь на Гибралтар — Мальту и Александрию, весь мир следил за германским отрядом, считая его судьбу предрешенной. При этом гадание на кофейной гуще предусматривало три варианта: 1) англичане сразу же настигнут и потопят германские корабли, для которых Средиземное море оказалось мышеловкой, 2) немцы могут прорваться в Адриатическое море и укрыться в портах Австро-Венгрии; 3) наконец самое непопулярное предсказание предусматривало возможность прорыва в Дарданеллы, где германский флаг оказался бы в водах нейтральной Турции.

Жизнь продемонстрировала всю сложность этой драматической ситуации. Но прежде хотелось бы сказать несколько слов об аудитории размещенной в кают-компании черноморского крейсера.

В наши дни, в канун пятидесятилетия советской власти, многим, особенно молодым, военным читателям, возможно, покажется нелепой описываемая картина. Сейчас каждый офицер обязан знать направление и напряжение хода международных событий и готов сделать доклад о положении в юго-восточной части Азии или провести собеседование о внутренней политике КПСС. И все это в условиях очень усложнившейся боевой техники и тактики атомного века.

Сейчас офицер уже не тот — он более политически образован и активен. Суть в том, что подчиненные ему матросы изменились в ещё большей степени. Это уже не те «братишки», которых мы привыкли видеть на сцене и особенно часто на экранах. Сейчас почти все молодые матросы —комсомольцы. Но главное — в том, что образовательный уровень новобранцев редко опускается ниже семи классов средней школы, а есть экипажи, в которых много окончивших десятилетку, что предъявляет к офицеру флота очень высокие требования. Иначе нельзя завоевать себе тот авторитет, без которого невозможно уверенное и авторитетное командование боевой частью или кораблём.

Не легче приходится политработникам, потому что, при общем уровне образования не ниже офицеров-специалистов, они должны ещё владеть знаниями и навыками воспитателей, что также является своеобразной и трудной специальностью.

Эпизод на крейсере двадцатых годов, описываемый мною, может служить как бы индексом, своеобразным мерилом того, как далеко шагнули мы за последние годы, в особенности после Великой Отечественной войны.

Нелепым может показаться и такой отнюдь не академический вопрос: «Можно ли незаметно спать, сидя на совещании?»

Многие опытные товарищи, в свое время немало часов проспавшие стоя на часах, утверждают, что можно. Раз можно спать стоя, то очевидно, что сидя — тем более. Все зависит от удобства позы и от того, нет ли помех со стороны.

Вот почему старший артиллерист, выбрав низкое кресло во втором ряду, устроился так, чтобы целиком укрыться за спиной трюмного механика, который, очевидно, очень хотел попасть в поле зрения строгого командира, с тем чтобы продемонстрировать повышенный интерес даже к оперативным проблемам, лишь бы они были выдвинуты уважаемым шефом.

С этого момента все зависело от искусства не менять пеленга на председателя так, чтобы трюмный механик все время экранировал «отдыхающего» от глаз командира. Что командир, как всегда, будет сидеть с неподвижностью Будды — артиллерист не сомневался: он служил вместе с Несвицким несколько лет.

Наконец послышалось разрешение начать доклад: в ту же минуту прекратилась возня с курением и размещением приглашенных.

Опытный лектор сделал краткое вступление о запутанном международном положении, сложившемся перед началом войны, после чего плавно поплыл по страницам истории десятилетней давности, почти не заглядывая в конспект. Следуя за концом указки, плавно поплыли к берегам Северной Африки германские крейсера под командованием контр-адмирала Сушона, оказавшегося хорошим дипломатом, отличным моряком и изрядной лисицей.

О фактическом открытии военных действий с Францией Сушон узнал по радио и 4 августа нахально обстрелял порт Бон и Филиппвиль, в которых грузились французские колониальные войска, направлявшиеся в метрополию. Налёт был дерзким, совершенно неожиданным и остался абсолютно безнаказанным. Затем — скачок в Мессину, принадлежавшую пока ещё не воюющей Италии, где адмирал уговорил дать ему топливо. Там же он узнал об объявлении войны Англией. Ложными маневрами Сушон запутал и французский флот, и англичан, но в конце концов на горизонте показались английские броненосные крейсера «Индефетигейбл» и «Индомитейбл» в сопровождении легкого крейсера «Даблин».

Началась погоня.

Международная обывательская молва всегда приписывала немцам — особенно военным — исключительную пунктуальность и организованность: Сушон вряд ли мог согласиться с этим ходячим мнением, так как сперва он получил радиодирективу прорываться в Атлантику, а через несколько часов — в австрийские порты, со специальной оговоркой, что переход в Дарданеллы запрещается.

Но хитрый адмирал смотрел дальше Оберкомандомарине (ОКМ) и знал, что в правящих кругах Турции грызутся две группировки: одна — за союз с Германией и войну с Россией, а другая — за позицию нейтралитета.

Инсценировав неполучение последней директивы, Сушон начал отходить на восток. Маневр был очень рискованным. Так как из-за незаконченного ремонта котлов «Гебен» мог давать максимум 22,5 узла, а именно в скорости было всё его преимущество перед англичанами, вооруженными двенадцатидюймовыми пушками.

Небезынтересно, что английский историк Корбетт, ссылаясь на немецкие источники, писал: «Попытка пройти в Дарданеллы представлялась настолько сомнительным предприятием, что большинство офицеров написало завещание».

Сушон оказался прав и по другой причине. Хотя он и знал, что за ним неизбежно будет организована погоня, еще яснее он понимал, что англичанам его корабли были бы значительно более опасны в Атлантике или Адриатике, так как в обоих случаях они угрожали бы британским коммуникациям — этой ахиллесовой пяте островной империи. Усиление же турецкого флота увеличивало хлопоты для русских. Правда, последние являлись союзниками, — но не в традициях Великобритании было помогать России тянуться к Босфору (хотя это и было оговорено в тайных соглашениях Антанты).

Когда справа по траверзу показался еще один британский крейсер, следовавший неотступно, — казалось, что петля затягивается все туже и рискованное решение приведет немецкие корабли к гибели. Однако «Глочестер» уже под вечер, «обменявшись залпами», как говорят моряки, скрылся в темноте. Остальные отстали ещё раньше.

Не помню, какая погода была у мыса Матапан, пройдя который немцы беспрепятственно пересекли Эгейское море, но аудитория в кают-компании явно стала дифференцироваться на увлеченных искусным изложением охоты за немецкими крейсерами и на тех, кого сморила духота, теснота, однообразное жужжание вентилятора и голос ленинградского профессора.

К числу вторых явно относился и артиллерист.

«К черту «Гебена»!.. К черту «Бреслау»! Но их ещё можно стерпеть. А вот проклятые зайчики, без устали мелькающие в глазах, и коварный вентилятор, размахивающий своими длиннющими лопастями, — пересилить невозможно»…

Артиллерист закрыл глаза, предварительно из-под уха трюмного механика проверив сосредоточенную неподвижность командира. Так удачный проход «Гебеном» и «Бреслау» мыса Матапан явился критическим не только для хитрого Сушона, но и для артиллериста, который сразу же заснул, как только сомкнул веки.

Утром 7 августа 1914 года немецкий отряд вошел в территориальные воды Турции, а германский официоз объявил всему миру, что «Гебен» и «Бреслау» проданы османскому правительству. Последнее назначило адмирала Сушона командующим турецким флотом.

На Британских островах разразилась буря общественного негодования.

«Как?!. Мы держали в Средиземном море значительную часть королевского флота и не можем потопить каких-то два немецких крейсера, из которых один даже не имеет полного хода?

Позор! Плохое начало войны для владычицы морей».

Адмиралтейство старалось заглушить шум вокруг этого эпизода, но оскорбленная национальная гордость англичан все же вынудила начать следствие, а затем передать разбор прорыва «Гебена» и «Бреслау» на решение специального суда.

Козлом отпущения решено было сделать контр-адмирала Трубриджа, следившего на крейсерах за Отрантским проливом.

Тем же размеренным голосом докладчик продолжал:

— По этому поводу Корбетт пишет: «Суд оправдал действия Трубриджа, не найдя в них состава преступления, так как он действовал строго в соответствии с полученными инструкциями». Инструкции путаные и не соответствующие фактическому ходу поиска и погони давал старший адмирал Мильн, однако последний к суду и следствию привлечён не был.

Строго уложившись в обусловленное время, профессор Морской академии перешел к интригам Сушона-паши, закончившимся внезапным обстрелом Одессы, Севастополя, Новороссийска и Туапсе, чем оппозиционная «партия нейтралитета» во главе с великим визирем в Константинополе (от которой скрывалась подготовка к предательскому удару) была поставлена перед совершившимся фактом и тем самым выведена из политической игры. Военные действия на Черном море начались — фактически без объявления войны — в 3 часа ночи с 28 на 99 октября 1914 года.

Белли эффектно закончил свой доклад — после краткой паузы он сказал (при этом в негромком голосе далекого потомка британской фамилии прозвучала нотка сарказма):

— Сэр Юлиан Корбетт, несмотря на оправдание Трубриджа, всё же вынужден был признать в своем многотомном труде: «Случай с уходом «Гебена» остаётся тенью в нашей морской истории…»

В кают-компании наступила облегчающая пауза, и до того неподвижные слушатели зашевелились, тихонько вытаскивая портсигары в ожидании, когда командир (сам некурящий) наконец разрешит подымить.

Внезапный шум отодвигаемых кресел разбудил артиллериста, жгучая мысль пронзила его: «Заметил ли?.. Видел ли?»

Трюмный механик оказался в двух или трёх градусах в стороне от исходного пеленга, но лицо председательствующего ничего не говорило.

После томительной паузы с председательского места раздался суровый, но спокойный голос:

— Какие будут вопросы к докладчику?

Опять пауза.

То ли утомление и истома, охватившая всех после полуторачасового доклада. то ли сказалось приближение установленного часа обеда, привычного, как и другие элементы строго уставного распорядка дня, и выработавшего условный рефлекс, — но все молчали.

Однако дальше произошло непредвиденное. Когда пауза себя исчерпала и командир крейсера захлопнул папку, готовясь закрыть научное собрание, неожиданно для всех, а главное — для самого себя, вытянувшись в стойке «смирно», старший артиллерист громко, но почтительно произнёс:

— Разрешите вопрос к докладчику?

— Пожалуйста!

Но, собственно, никакого вопроса он ещё не подготовил. Движение было чисто импульсивное, чтобы показать свою активность и заинтересованность темой.

За плечом председательствующего висело объявление. И тогда артиллериста осенило, и, как бы бросаясь в холодную воду, но голосом почтительным и проникновенным он произнёс:

— Было бы очень интересно узнать, а как же всё-таки «Гебен» и «Бреслау» — прорвались в Чёрное море?

Случись такое на другом корабле — последовал бы гомерический хохот, но в присутствии Несвицкого это было невозможно.

Наступила какая-то церковная тишина.

Даже показалось, что маховик вентилятора стал быстрее работать, а зайчики забегали в веселом восторге.

Больше всех потрясен был лектор, который, слегка приподнявшись, смотрел вопросительно на председательствующего.

Но тот, не меняя в лице ни одной черточки, сделал рукой движение ленинградскому профессору и спокойно изрёк:

— Не беспокойтесь — отвечу я!

Затем. повернув голову к любознательному артиллеристу, с той же интонацией добавил:

— Трое суток ареста при каюте, с исполнением служебных обязанностей.

— Есть! — последовал чёткий ответ, сопровождаемый стуком сомкнутых каблуков.

— Будут ли еще вопросы к докладчику?

Больше вопросов к докладчику не было.