Борис Друян (род. 1936 в Ленинграде) – многолетний коллега Михаила Дудина и соредактор сборника воспоминаний о Дудине, вышедшем в 1995 году. Борис Григорьевич писал: “Я очень дорожил его дружбой, но так до конца и не смог внутренне преодолеть возрастную дистанцию, ведь он был старше меня не просто на двадцать лет, но и «на Отечественную войну», старше мудростью своей и тем, как глубоко чуждо было ему все мелкое, суетное, преходящее. А он подчеркнуто не желал замечать разницу в возрасте, старался показать мне свое искреннее душевное расположение, был предельно откровенен.”
В книге “Будьте пожалуйста! Друзья вспоминают Михаила Дудина” статья Бориса Друяна на 11 страницах 163-173. Восемью годами позже в 2013 г. эта статья была несколько изменена, дополнена и опубликована автором в новой книге “Неостывшая память”. Приводим её в этом новом варианте из источника на ВикиЧтение: удалённые из книги 1995 года части помечены (начало и конец блока) [[ … ]], а добавленные помечены //== ==//.
Ссылки на другие статьи из книги 1995 г. – здесь.
Борис Григорьевич продолжает регулярно делиться с подрастающим поколением о Дудине. На фото: встреча 5 декабря 2022 г. в Библиотеке имени Михаила Дудина в г. Шлиссельбург Ленинградской области.
На внешней фотографии: М. Дудин выступает перед ветеранами Ладоги в Ленинградской телестудии.
«Здравствуй хорошенько!»
Борис Друян
1995-2013
Давным-давно, на рубеже 50-х – 60-х годов минувшего века, Михаил Дудин написал шутливое послание своему другу Сергею Орлову. Начиналось оно так: «Орлов Сергей в “Неве” руководил Поэзии убыточным отделом…».
С конца 1980 года «убыточным» отделом журнала пришлось руководить мне. Едва ли не ежедневно мы с Михаилом Александровичем встречались в редакции, или у него дома, или разговаривали по телефону. Вот раздается звонок, в трубке – высокий неторопливый голос: «Здравствуй хорошенько! Послушай-ка, что я тебе почитаю…» Я представляю, как он одной рукой держит телефонную трубку, а другой листает очередную рукопись очередного стихотворца, приславшего ему свои творения. Я всегда поражался дудинскому искусству безошибочного выбора немногих удачных стихотворений, строф и строчек из объемистых и, как правило, посредственных рукописей. А сколько стихотворной продукции приходило на его имя! Переварить все это одному, понятно, было немыслимо, и он частенько обращался за помощью в «Неву», где состоял членом редакционной коллегии на протяжении многих лет. Мы отвечали по его просьбе авторам, наиболее назойливых просили помилосердствовать, учесть возраст и занятость Дудина, не пользоваться беззастенчиво его добротой и отзывчивостью.
По правде говоря, наши оценки не всегда совпадали. Я горячо возражал. Михаил Александрович столь же горячо настаивал, сердился, иногда в сердцах бросал трубку. Однако, поостыв, снова звонил и примирительно говорил, что был не прав, что виной всему портящийся с возрастом характер, чтобы я не серчал, как-нибудь поласковее письменно отказал несчастному (слепому, больному) автору.
Случалось, не застав меня в журнале, М. А. оставлял мне чьи-то стихи с краткой «сопроводиловкой».
[[
«Борис Григорьевич!
…
М. Дудин»
]]
Однажды на моем редакционном столе он увидел рукопись стихов Татьяны Галушко, поэтессы яркой, умной, талантливой. Она была смертельно больна и знала, что ей жить осталось совсем немного. Я был когда-то редактором ее первой, «кассетной», книжки. Вот почему она так откровенно и доверительно написала мне на первой странице подборки:
«Я очень больна. Мне бы очень хотелось увидеть стихи опубликованными. С любовью и надеждой
Т. Галушко».
М. А. прочитал эти строки. Глаза его стали печальными. Взял авторучку и приписал к последнему обращению Тани:
«Обязательно напечатать. М. Дудин. 22.Х.87».
Стихи Татьяны Галушко вскоре появились в «Неве».
С легкой руки Дудина в нашем журнале печатались многие поэты: Даниил Андреев, Измаил Гордон, Иван Елагин, Геннадий Алексеев, Амо Сагиян, Владимир Жуков, Эмилия Александрова, Рубен Ангаладян, Людмила Ефлеева, Владимир Куковякин, Александр Щуплов…
Ну и, конечно, мы в «Неве» ждали новых стихов самого Дудина. Когда он уезжал в Дом творчества (в Ялту или в Пицунду) или в Михайловское, где ему особенно хорошо работалось в гостях у давнего друга Семена Степановича Гейченко, мы в надежде, что он привезет новый цикл стихов, заранее резервировали ему место в очередном номере. И – привозил. По возвращении тут же звонил, читал все, что успел написать. На следующий день в редакции или у него дома опять читал все целиком, внимательно выслушивал наши впечатления.
//==
Прошедший от начала до конца две войны – «незнаменитую», суровую советско-финскую и Великую Отечественную, – он вновь и вновь возвращается в своем творчестве к теме памяти о миллионах простых солдат, не вернувшихся с кровавых полей сражений, о тех, кто к нашему общему стыду остался неизвестным. Их кости истлели в неисчислимых безымянных могилах. И на посту председателя Ленинградского комитета защиты мира, и в своих стихах он старался не дать людской совести уснуть, чтобы и ныне живущие, и новые поколения помнили защитивших Родину ценой собственной жизни.
В 1942 году он написал «Соловьи» – стихотворение-реквием о погибшем товарище.
Я славлю смерть во имя нашей жизни.
О мертвых мы поговорим потом, —
так завершается это стихотворение, сразу же ставшее значительным явлением во фронтовой поэзии. «Потом» – всю оставшуюся жизнь – он говорил и писал о них, мертвых, находил точные, полные горечи, весомые слова.
Однажды по телефону он прочитал стихотворение, которое меня ошеломило. Оно как будто и о моем отце, останки которого покоятся с февраля 1944 года в ненайденной безымянной могиле где-то в районе Красного села под Ленинградом:
Я всей жизнью своей виноват
И останусь всегда виноватым
В том, что стал неизвестный солдат
Навсегда неизвестным солдатом.
И в сознании этой вины
Собирая последние силы,
Я стою у старинной стены,
У его беспощадной могилы.
И гудят надо мной времена
Дикой страсти войны и разрухи.
И погибших солдат имена
Произносят святые старухи.
Чудо жизни хранят на земле
Смертным подвигом честные люди.
Но грядущее мира – во мгле.
Но печальная память – в остуде.
И тоска мою душу гнетет,
И осенние никнут растенья,
И по мрамору листья метет
Оскорбительный ветер забвенья.
Стыдно, печально, но это факт: оскорбительный ветер забвенья сегодня уже ощутимо коснулся холодным дыханием поколение фронтовиков, подаривших нам жизнь…
==//
Чаще всего первыми слушателями стихов Дудина, помимо меня, были его самый близкий, закадычный друг Борис Федорович Семенов, человек большого обаяния и культуры (много лет он был главным художником «Невы»), и Наталья Борисовна Банк, к которой М. А. долгие годы относился преданно и нежно и о которой говорил, что она «знает Дудина лучше самого Дудина». Кстати, говорил он так хоть и в шутливом тоне, но совершенно искренне. Она довольно много, интересно и тонко писала о творчестве М. А., составляла и редактировала его книги. Вот на квартире эН Бэ Бэ, как называл Дудин Наталью Борисовну, мы чаще всего и собирались. За чаем с фирменными пирогами хозяйки всегда было весело и интересно. Звучали стихи, эпиграммы, шутки, дружеские подначки. «Наталья, ты вовсе не Банк, – говорил Дудин. – Банк был твой отец, а ты просто Сберкасса». «Мишенька, а помнишь?..» – говорил Бэ эФ Семенов. И тут начиналось самое интересное, Вспоминать им было что. Их дружба началась еще в блокадном Ленинграде. Мы с эН Бэ Бэ слушали их рассказы о войне, о литературно-художественной жизни послевоенного Ленинграда, о встречах с Михаилом Зощенко, Ольгой Берггольц, Николаем Тихоновым, Александром Гитовичем, Анной Ахматовой, эпизоды смешные, печальные, веселые, трагические…
Потом Борис Федорович уехал на чужбину и вскоре там умер. М. А. очень тяжело переживал смерть друга.
Но это было потом. А пока все еще были живы, все рядом, и каждой весной шли в «Неву» письма.
«20 мая 1985 г., Ялта
Дорогие Борисы
Федорович и Григорьевич
Семенов и Друян
Посылаю Вам цикл стихотворений Ваана Терьяна «Страна Наири», который я успел перевести по приезде в Ялту. Посмотрите его вместе. Мне, грешному, кажется, что этот цикл по своей трагической тревоге – современен, и вы, при согласии с этой моей мыслью, можете предложить его для вашего почтенного журнала.
Живу я здесь хорошо, читаю, гуляю. И слушаю Черное море.
Будьте!
Обнимаю вас
М. Дудин»
«3. V.90.
Ялта
Дорогой Бэ Гэ Дэ!
Здесь в новом доме мы с Ириной Николаевной живем в двух больших комнатах. Три окна – и все на море. Зелено. Солнечно. Прекрасно.
Каждое утро я сижу за столом и с удовольствием перекладываю неуклюжие слепки со стихов Амо Сагияна на русский язык. Числу к 5–10 мая все это дело закончу и пошлю тебе все 20 стихотворений. Это примерно 250–300 строк.
Мне очень хочется, чтобы эти грустные человеческие размышления о судьбе человечества и человеке в человечестве были тебе по душе.
Кланяйся Б. Ф.
М Д.»
…
«13. V/90.
Ялта
Дорогой Бэ Гэ Дэ!
Будь другом, исправь, пожалуйста, первую строку в двенадцатом стихотворении Амо Сагияна. Надо так: «Я прожил жизнь. Я видел жизнь в упор».
…Хожу, разговариваю с морем, с горизонтом и с деревьями. Все цветет – жасмин, магнолия и девушки.
Будь!
Кланяйся Бэ Фэ и эН Бэ Бэ.
М. Д.»
Я не случайно процитировал эти письма. Михаил Дудин много сделал для сближения литератур бывших республик СССР. Особой любовью, а в последние годы и нестерпимой болью была для него многострадальная Армения.
//==
То геноцид, то Сумгаит,
То гром землетрясения.
Все кровь и кровь. И все болит
В твоей судьбе, Армения…
На форзаце книги «Земля обетованная» крупно белым на черном:
АРМЕНИЯ СТАЛА МОЕЙ НЕОБХОДИМОСТЬЮ
Михаил Дудин
Весь гонорар за книгу автор передал в фонд помощи пострадавшим от страшного землетрясения в 1988 году. В самые трагические для Армении дни М. А. писал письма, звонил своим друзьям в Ереван, трижды прилетал к ним повидаться, ободрить, был в разрушенном Спитаке, фронтовом Степанакерте…
==//
Он был добрым, я бы сказал, активно, деятельно добрым, щедрым и бескорыстным. Близко к сердцу принимал горе тех, кто обращался к нему за помощью. Ему писали сотни людей. И почти в каждом письме – драматические истории, исповеди и – просьбы, просьбы.
Он помогал как мог, пользуясь своим авторитетом, писал представления, звонил, заходил в высокие чиновничьи кабинеты, добивался для кого-то квартиры, для кого-то справедливого начисления пенсии, для кого-то запоздалой реабилитации. Накануне перестройки над черногорским поэтом, политэмигрантом Йоле Станишичем, живущим в нашем городе с начала 60-х, нависла смертельная угроза. Дело в том, что власти Югославии добились в самых высоких инстанциях руководства СССР согласия на выдачу поэта, немало сделавшего для разоблачения тогдашнего югославского режима. Вопрос был решен, и, казалось, никто и ничто не сможет спасти положения. И все-таки решительное заступничество Дудина, в ту пору депутата Верховного Совета РСФСР, привело к тому, что Станишича не выслали из нашей страны.
А сколько «рядовых» добрых поступков совершал М. А., знают лишь те, кому он помог. К примеру, благодаря ему и председателю Литфонда поэту Льву Гаврилову выдающийся ученый Лев Николаевич Гумилев, мыкавшийся всю жизнь по коммуналкам, наконец-то стал обладателем отдельной квартиры. Сделать это было чрезвычайно трудно, поскольку соседи Гумилева никак не хотели переезжать куда бы то ни было. М.А «пробил» для них очень хорошее жилище, а Лев Гаврилов оказался блистательным переговорщиком, который смог убедить соседей переехать. После кончины ученого в квартире был создан музей Льва Николаевича Гумилева.
Как-то в очередной заход в редакцию он неожиданно попросил: «Слушай, сделай милость, составь мне компанию, сходим к старой слепой блокаднице. Она живет рядом». Я отложил все дела, и мы отправились на улицу Халтурина.
Дверь нам открыла сама хозяйка. Поняв, кто перед нею, взяла за руку М. А., ввела в прихожую-кухню, говоря при этом, что узнала его голос, что все это так неожиданно и хорошо, сейчас она будет угощать нас чаем, мигом соберет на стол. М. А. мягко отказывался, ласково поглаживая слепую женщину по плечу. Потом смущенно и настойчиво вложил ей в руку конверт с деньгами. Я молча наблюдал за всей этой сценой. Женщина растерянно и сбивчиво начала благодарить, но Дудин тут же прервал ее: «Да не надо благодарить, пожалуйста, не надо, деньги эти у меня не последние, вам ведь нужнее, а я только что получил большущий гонорар, вот и Борис Григорьевич подтвердит». Мне ничего не оставалось, как подтвердить то, чего в действительности не было.
Убедив хозяйку в том, что оба опаздываем на писательское собрание, поспешно откланялись. Шли молча в сторону Марсова поля. «Как хорошо, что вытащил тебя из редакции, – вдруг сказал М. А. и без перехода: – Господи, сколько горя на земле… А блокадников с каждым днем все меньше и меньше. Никак не можем им по-людски помочь. Одни разговоры, обещания… Болтовня. Горько все это, стыдно!»
Как М. А. умеет помочь, я хорошо знал по себе.
…
Издание книги стихов Глеба Горбовского «Тишина» в 1968 году чуть не стоило мне увольнения из Лениздата. Благополучную развязку этой крайне неприятной истории во многом определила демонстративно открытая позиция Дудина в поддержку книги. А я, стыдно признаться, так никогда и не поблагодарил Михаила Александровича за тот давний его поступок. Да и один ли я такой… Слишком многие принимали бескорыстное участие и помощь Дудина как должное, само собой разумеющееся.
…
…
…
Менялись времена. Менялся Дудин как поэт. Трагичнее становилась его лирика, жестче – суждения о былом и нынешнем. Не заставила себя ждать реакция тех, кому это, мягко выражаясь, не нравилось. Так, в начале 1989 года в «Неву» пришло письмо из Москвы от некой Г. И. Летовой. Это был своеобразный отклик на опубликованное в журнале стихотворение Дудина «Марш победителей». Сам ритм стиха – упругий, четкий – передавал зловещую поступь, жуткую сущность конвойных войск:
Весь мир объемлет сразу
Смертельная тоска.
Выходят по приказу
Конвойные войска.
Идут железным строем
С редута на редут
И Время под конвоем
В Историю ведут.
Их постоянный спутник —
Решительный успех.
Весь мир для них – преступник,
Они превыше всех…
Стихотворение было написано после трагических событий в Тбилиси в апреле 1988 года, когда войска применили против демонстрантов саперные лопатки и слезоточивый газ. Но, думается, отозвались здесь и впечатления поэта от пребывания на Крайнем Севере, куда задолго до тбилисских событий летал Дудин вместе с другом Давидом Кугультиновым. Здесь – под конвоем – отбывал свой срок в сталинских лагерях Кугультинов.
Письмо москвички начиналось гневно и безапелляционно:
«Уважаемая редакция! Неужели больше нечего напечатать, кроме стихотворения Дудина (№ 1, 1989 г.)? Кто давал ему право огульно обливать грязью конвойные войска?..»
Далее редакции настоятельно рекомендовалось напечатать стихотворный ответ курсантов Ленинградского высшего политического училища МВД СССР. Приведу лишь несколько строф длинного обличительного сочинения двух курсантов, фамилии которых называть не хочется:
Забыл товарищ Дудин
Историю ЧК
И судит-пересудит
Конвойные войска!
В войну, среди пожарищ,
Не сломлены нигде
На всех фронтах сражались
Войска НКВД!
Честолюбивой касте
Вы пишете, пока
Стоят на страже счастья
Конвойные войска!..
Михаила Александровича очень расстроил не столько агрессивный тон послания, сколько явное нежелание автора письма и юных «стражей счастья» понять, осмыслить, что же происходило в стране за всю историю власти большевиков и что происходит теперь. Ведь стихи написали молодые люди, написали в разгар гласности, когда в печати широко освещались «заслуги» ЧК – НКВД – КГБ в борьбе с собственным народом. А в это же время какой-то корреспондент военной газеты звонил Дудину по телефону и упорно хотел выяснить с ним отношения по поводу все того же «Марша победителей». Тут уж Дудин не только расстроился, но и заметно рассердился. Я предложил М. А. опубликовать в «Неве» письмо и стишок «оппонентов» и обстоятельный комментарий к ним самого поэта. «Ни объяснять, ни комментировать, ни тем более оправдываться не стану, – жестко сказал М. А. – А вот стихотворение напишу. О вологодском конвое. Слыхал о таком? Это был самый беспощадный, зверский конвой!»
Вскоре он написал «Вологодский конвой»:
Вологодский конвой,
Вологодский конвой.
Через тундру по снегу
Кровавой канвой.
Не смотри в темноту,
Не рассеется тьма.
Не видать Воркуту,
Далеко – Колыма.
Не крути головой,
Головой не крути!
Вологодский конвой
Беспощаден в пути.
Или выстрел в упор,
Или штык под ребро.
И окончится спор,
И иссякнет добро.
И снегам будет сниться
Тот сон без конца.
И оближет волчица
Лицо мертвеца.
А еще года через полтора в печати появилось одно из самых сильных, на мой взгляд, стихотворений Дудина последнего периода – «Осталось жизни мало…» В нем сконцентрирована беспощадная правда о минувшей кровавой войне, поколении фронтовиков, горькая правда сегодняшнего бытия:
Осталось жизни мало,
И жизнь идет не так.
О чем душа молчала,
О чем душа кричала,
Нельзя начать сначала
В последней из атак.
Пред совестью пехоты
Ты смертной честью чист.
На взорванные ДЗОТы
Летишь, не помня, кто ты,
А впереди – комроты
И сзади – особист.
И бесполезна жалость
Бессмысленных потерь.
Как много нам досталось!
Как мало нас осталось!
И с жизнью – эта малость
Прощается теперь.
Мы ничего не просим
И не дрожим как лист.
Нас с древа жизни осень,
Как листья, рвет и косит.
…А славу мертвых носит
Бессмертный особист.
//==
Осенью 2006 года широко отмечалось 90-летие Дудина. Прошли многолюдные вечера его памяти, пресса, радио, телевидение не обошли молчанием дату поэта, так много сделавшего для города и горожан. У меня дома телеканалы «Россия» и «Культура» снимали сюжеты о Михаиле Александровиче. Я показывал множество рисунков, автографов, фотографий, книг Дудина, рассказывал о нем, читал любимые мною стихи. Хотел прочитать и стихотворение «Осталось жизни мало…» Однако предложение мое было мягко, с некоторым смущением отклонено. А ведь стихотворение написано в 1991 году, почти за десять лет до назначения Ельциным своего преемника.
==//
Частенько в дверях своего кабинетика в «Неве» я находил шутливо-укоризненные записки М. А. Одна из них связана с забавным случаем:
Дно у стаканчика,
Дно у стаканчика
Пусто и чисто на свет.
Нету Друянчика,
Нету Друянчика,
Нету Друянчика. Нет!
Прочитал я эти грустные стихи, и, помнится, в тот же день телефонный звонок: «Боря-а-а! Здравствуй хорошенько! Я ведь не просто так написал тебе про стаканчик. Приходи ко мне после работы, ладно? Посидим, поговорим. Мне тут прислали диковинную бутылку настойки на золотом корне. Надо бы тебе пробу снять…».
Мы сидим у него на кухне. Сам М. А. давным-давно «завязал», но очень любит угощать. На столе действительно редчайший напиток в оригинальной бутылке. Мы давненько не виделись. Я целый отпускной месяц провел у себя в садоводстве в Скачках. М. А. все туда собирался приехать, чтобы посадить на память мне маленькую яблоньку.
Сегодня он в хорошем настроении, улыбается, подливает мне в солидную граненую стопку, а его жена Ирина Николаевна рассказывает приключившуюся с Дудиным историю.
Оказывается, он решился наконец приехать ко мне за город, но забыл, как называется станция, где надобно выходить. Помнил лишь, что поезд – на Гатчину. Сел на гатчинскую электричку, только на Варшавском вокзале вместо Балтийского, и поехал, думая, что по пути все-таки вспомнит название нужной станции. Станции мелькали одна за другой, а той, что надо, все нет как нет. Пришлось смириться с мыслью, что поисковая затея провалилась. Сошел на какой-то платформе, решив погулять, подышать чистым воздухом, довольно далеко отошел от станции и не заметил, как натянуло тучи. Зарядил нудный, мелкий дождик. Вот тут-то, как это часто случалось, его узнали прохожие, поздоровались, пригласили к себе переждать дождь, усадили за стол, напоили чаем. А когда развиднелось, отпустили гостя, подарив ему банку варенья.
М. А. с видимым удовольствием слушает рассказ Ирины Николаевны, изредка что-то уточняет, посмеиваясь над своей незадачливостью. «Это эН Бэ виновата, – улыбается он. – Она твои Скачки смеха ради всегда называет Шапки. Это меня и сбило с толку. Знал, что не Шапки, а как на самом деле – из головы выскочило. Ну, да ничего, обязательно приеду к тебе в Скачки!»
Не приехал…
Да, его часто узнавали на улице, в магазине, на стадионе, в кинотеатре. Вот мы втроем – М. А., эН Бэ Бэ и я идем по Фонтанке от Дома прессы. На углу Гороховой недавно открылся частный ресторан «На Фонтанке». Решили зайти. Стучимся. Дверь чуть приоткрывается, и кто-то из обслуги говорит, что принять нас не могут, поскольку сейчас обедает Алла Борисовна. «Какая Алла Борисовна?» – недоумеваем мы. «Пу-га-че-ва», – по слогам для доходчивости разъясняют нам, и дверь закрывается. Не солоно хлебавши, идем молча по Гороховой. «Рылом не вышли», – пытаюсь шутить. Но настроение у всех троих – «не фонтан». Пересекаем Садовую, и тут навстречу человек, слегка навеселе, во все глаза смотрит на М. А., затем останавливается и хватает его за руку: «А я знаю вас, только фамилию забыл… По телевизору видел много раз…» – «Ну что я могу поделать?» – доброжелательно говорит Дудин и пытается высвободить руку. Но гражданин вдруг радостно восклицает: «Вспомнил, вспомнил! Вы – Дудин! Точно – Дудин!» Прохожие оглядываются, улыбаются. Довольный гражданин наконец отпускает руку Дудина, желает ему здоровья. М. А. говорит ему свое знаменитое «Будь!», и мы идем дальше, к Адмиралтейству, уже изрядно проголодавшиеся и пока так и не нашедшие пристанища. Но случайная встреча развеяла неприятный осадок. М. А. шутит, шагает не торопясь, размеренно постукивая по асфальту очередной самодельной тростью из кизилового дерева.
Многие считали его своим другом, по-приятельски называли Миша, в компании рассказывали: «Идем мы как-то с Дудиным по Невскому…» или: «Вчера мы с Мишей Дудиным были на футболе». Да, он со многими был на «ты», прост и доброжелателен в общении. Но смею утверждать, что совсем не многих сам относил к своим по-настоящему близким, верным друзьям. Иногда, особенно в последние годы его жизни, мне казалось, что он очень одинок…
Я очень дорожил его дружбой, но так до конца и не смог внутренне преодолеть возрастную дистанцию, ведь он был старше меня не просто на двадцать лет, но и «на Отечественную войну», старше мудростью своей и тем, как глубоко чуждо было ему все мелкое, суетное, преходящее. А он подчеркнуто не желал замечать разницу в возрасте, старался показать мне свое искреннее душевное расположение, был предельно откровенен, советовался и ненавязчиво советовал, даже сердился подчас на меня как-то особенно, по-родственному, что ли; как и другим, любил дарить мне книги, фотографии, рисунки. Хранится у меня мастерски вырезанная им изящная трость. Среди рисунков – особенно забавный на большом листе ватмана, изображающий крылато-хвостатого, совсем не страшного дракона, в очках и с бородою – явный намек на меня. Рисунок был подарен моей жене на новый 1988 – «драконий» – год. Под рисунком успокоительное двустишие:
Не бойся, Диночка, Дракона,
Дракон объявлен вне закона.
//==
Умер Михаил Александрович в ночь под новый 1994 год. Дня за три до этого мы с Наташей Банк навестили его в больнице им. Ленина на Васильевском острове. Строгая женщина-доктор решительно воспротивилась пускать нас в реанимационную палату, говоря, что Дудин в очень тяжелом состоянии. Я отвел ее в сторону и вполголоса сказал, что сам я не пойду, а вот Наталью Борисовну пустить хотя бы на пару минут просто необходимо: Дудину при виде этой женщины непременно станет лучше, вы сами убедитесь в этом… Доктор коротко сказала: «Не больше двух минут. Идите», – и сама ушла в соседний кабинет. Я остановился при входе в палату, прислонился к косяку двери, пропуская Наташу, и увидел в двух шагах лежащего на спине с закрытыми глазами Дудина. Его руки лежали на груди. Наташа присела на краешек кровати и погладила их. Веки М. А. вздрогнули, глаза приоткрылись, он подтянул ко рту руки Наташи и глубоко задышал, как будто стараясь вдохнуть в себя ее живое, родное тепло. Из глаз его потекли слезы. Наташа наклонилась над ним, что-то тихо ему говорила. Я не в силах был наблюдать за этой нежной, трагической сценой и тихо вышел из палаты. Через минуты три появилась строгая доктор, и мы с Наташей направились к выходу из больницы.
Мы шли по Большому проспекту и молчали. Нам было ясно, что это конец, что мы последний раз видели живым нашего М. А. В ближайшем кафе заказал водки, чтобы проглотить острый ком безысходности. Сбиваясь, прохрипел его стихотворение «Мой друг умирает в постели…» о последних днях Володи Торопыгина. Две завершающие строки для нас именно сегодня приобретают особый смысл:
И жизни на целого друга
Становится меньше во мне.
Наташа смотрит на меня большими горячими глазами и явно не слышит моих слов. Я-то знаю: для нее М. А. был больше чем друг. Ей адресованы многие лирические стихотворения Дудина.
Я вам за все спасибо говорю:
За рваную вечернюю зарю,
Пронизанную ветром и печалью,
За горький дым
И за далекой далью
Пустых полей
Мелькнувший огонек.
Он для меня
Надежда и намек.
По щедрости души и своеволью
Погибелью и самой сладкой болью
Вы стали для меня в укор календарю,
И я спасибо вам за это говорю.
За взгляд в мои глаза,
За легкую игру,
За взлет воображенья
На пиру
Охваченного страстью листопада.
А если б знали вы,
Как безрассудно рада
Моя душа на вашем берегу
Опять цвести…
Я рад тому, что я еще могу
Сходить с ума…
Медленно добрели мы с Наташей до Невского проспекта, распрощались возле редакции журнала «Нева».
…Гражданская панихида состоялась 5 января 1994 года в Доме дружбы и мира на набережной Фонтанки, где много лет М. А. был Председателем Комитета защиты мира. Затем его близким друзьям, делегации писателей Петербурга, сопровождавшим тело поэта, был предоставлен руководством Октябрьской железной дороги специальный вагон до Иванова. Перед отправкой поезда на платформе заметно выпивший Михаил Аникушин плакал и просил меня привезти с могилы своего друга горсть землицы.
На следующий день, 6 января, после отпевания в Преображенском соборе Иванова мы похоронили Михаила Александровича на погосте села Вязовское рядом с матерью. Его завещание, написанное еще в 1986 году, было выполнено.
В селе Вязовское на старом погосте
Землею становятся мысли и кости.
На старых могилах, как дивное диво,
Растут лопухи и бушует крапива.
И в переплетении света и тени
Колышутся заросли белой сирени.
И церковь, окутанная сиренью,
Привыкла давно к своему запустенью.
Здесь память о предках моих небогата.
Здесь родина жизни моей. Но когда-то
Окончится дней моих длинная повесть.
Умолкнут стихи. Успокоится совесть.
Друзья разойдутся. Разъедутся гости.
Найдите мне место на этом погосте.
Пусть все, что в душе моей жизни звучало,
Обратно вернется в родное начало.
Вместе с Натальей Борисовной мы и потом приезжали в Иваново и в Кострому. И в том, и в другом городе считают Дудина своим земляком, родным человеком. Мы это почувствовали во время по-домашнему теплых встреч с читателями, хорошо знающими и любящими его творчество.
В 2001 году под моей редакцией была опубликована книга Дудина «Над пропастью слова и дела». У книги этой необыкновенная биография. Рукопись была подготовлена к печати, книга должна была выйти в свет в 1992 году пятидесятитысячным тиражом в издательстве «Советский писатель». Но к читателю она не дошла: бурные политические события разрушили многое из того, что нас привычно окружало. Коснулись эти необратимые процессы и книгоиздания. «Советский писатель», как и множество других издательств, оказался на мели.
Прошло еще одно перенасыщенное событиями десятилетие, ушел из жизни Михаил Александрович, рукопись книги «Над пропастью слова и дела», казалось, безвозвратно затерялась в архивах. Однако она все же явилась из небытия. Однажды какой-то гражданин пришел в «Лавку писателей» и передал в руки легендарного директора Марины Ивановны Подрядчиковой ту самую папку со стихами Дудина. По ее инициативе Ассоциация предприятий книжной торговли города решила профинансировать издание рукописи. Такой видел эту книгу Михаил Александрович, подписывая рукопись в набор весной 1991 года. Вернее, почти такой, поскольку я счел справедливым включить в нее два последних цикла – «После полуночи» (1992 г.) и «Одинокий дуб в чистом поле» (1993 г.), а также два завершающих стихотворения цикла «С берега беды» (1991 г.).
Подписанная автором рукопись теперь хранится у меня.
«Все с этим городом навек» – так называлась одна из книг Дудина. Всей жизнью, творческой судьбой был связан Михаил Александрович с нашим городом. Своими многочисленными произведениями он прославил героизм и отвагу ленинградцев в годы Великой Отечественной войны, многое сделал для увековечения их памяти. Вот что написал Даниил Гранин в своих воспоминаниях о Дудине:
«Чего стоит только перечень дел, которые он по своей инициативе пробил в нашем городе. Создание «Зеленого пояса славы» – его идея. Вся линия обороны блокадного города превратилась в кольцо высаженных деревьев, кустов, и оно протянулось цветущей зеленью – самой красивой памятью о нашей окопной жизни. Дудин это задумал и добился, воплотил. Он придумал установить доску-знак на Аничковом мосту рядом с выбоиной от гитлеровского снаряда, одного из 148 478, выпущенных по городу. По его инициативе была установлена мемориальная доска в честь участников обороны Ханко. Можно вспомнить создание театра «Эксперимент». Создание панорамы-мемориала в Кировске. Мемориальные доски Николаю Тихонову, Сергею Орлову. Все это надо было пробить через многие инстанции, довести до дела…
На гранитных и мраморных плитах города сохраняются его слова – стихотворные надписи по обеим сторонам входа на Пискаревское кладбище, эпитафии на братской могиле Серафимовского кладбища, на памятниках защитникам Ленинграда.
Это лишь то, что на моей памяти. Даже не все придуманное и предложенное им было сделано. Но я не знаю другого художника, который столько бы осуществил в нашем городе».
В поэтическом наследии Михаила Дудина особняком стоит стихотворение, словно отчеканенное из бронзы, в котором от имени уходящего поколения фронтовиков, защитивших Родину, он прощается со всеми нами, со всеми живущими на мирной зеленой земле:
Прощайте! Уходим с порога,
Над старой судьбой не вольны.
Кончается наша дорога —
Дорога пришедших с войны.
Прощайте! Со временем вместе
Накатом последней волны
Уходим дорогою чести,
Дорогой пришедших с войны.
Уходим… Над хлебом насущным —
Великой победы венец.
Идем, салютуя живущим
Разрывами наших сердец.
Это стихотворение органично вписалось в мемориальную доску, установленную в мае 2005 года на стене дома № 8 по Малой Посадской улице. Здесь с 1960 по 1993 год жил Дудин. Автор доски – бывший фронтовик, Народный художник России, Действительный член Академии художеств, скульптор Григорий Данилович Ястребенецкий.
Прошло еще семь лет. И вот наконец-то весной 2011 года топонимическая комиссия при комитете по культуре правительства города после многолетних настойчивых просьб общественности приняла решение присвоить одной из новых улиц Петербурга имя Михаила Александровича Дудина.
Долгожданный праздник открытия улицы поэта состоялся через полтора года – в день его 96-летия – 20 ноября 2012 года. Пронзительный осенний ветер не смог помешать собраться возле памятной доски многочисленным почитателям творчества Дудина. В плотной толпе горожан – и те, кто хорошо помнил и знал поэта, и совсем молодые люди, писатели, журналисты, дети блокадного Ленинграда, коллеги Михаила Александровича по работе в Комитете защиты мира, представители районной и муниципальной власти, новоселы близлежащих высотных домов. Звучали слова восторга и благодарности человеку, чье имя так много значит для жителей города, далеко окрест разносились строки стихов поэта. Совсем юная школьница трогательно прочитала стихотворение «Дерево для аиста». Свое слово я заключил пожеланием счастья тем, кто уже поселился на улице Михаила Дудина, и тем, кто будет здесь жить. Жужжали телекамеры, суетились фотографы. Наконец под дружные аплодисменты и песню «Снегири», текст которой принадлежит Дудину, с доски снимается покрывало.
Он был не только большим поэтом, но и, бесспорно, выдающимся гражданином города на Неве. Было бы в высшей степени справедливым поставить Михаилу Александровичу Дудину памятник и присвоить ему посмертно звание почетного гражданина Санкт-Петербурга.
…На полке – длинная шеренга его книг и фотография, с которой он смотрит спокойно и внимательно. Уже никогда в телефонной трубке не возникнет высокий, неторопливый голос. Но, вопреки непоправимому, я мысленно говорю: «Здравствуйте хорошенько, Михаил Александрович! Спасибо вам за все. За все…»