Фрагмент книги К.В. Айвазяна о А.С. Пушкине http://crossroadorg.info/ayvazyan-1990/

Орфография сохранена как в книге.

Пушкин в Карс-чае и лагере Саганлу (13-18 июня 1829 г.)

Стр. 216-225

 

Пушкин отмечает, что война оставила тяжелые следы: засеянные хлебом поля были пусты, жителей окрестных деревень угнали турки. Внимательный взор поэта замечает, что «дорога была прекрасна и в топких местах вымощена — через ручьи выстроены были каменные мосты.

– – –

67 Этот комический эпизод был опущен в печатном тексте.

 

 

Земля приметно возвышалась — передовые холмы хребта Саган-лу (древнего Тавра} начинали появляться» (там же). Спустя два часа Пушкин увидел с холма русский лагерь, широко раскинувшийся на зеленой равнине р. Карсчай близ деревни Котанлы в 21 версте от Карса. Вскоре Пушкин был уже в палатке Н. Н. Раевского.

 

* * *

 

Пушкин приехал вовремя: в этот день, 13 июня, войскам был дан приказ выступить.

«Обедая у Раевского, слушал я молодых генералов, рассуждавших о движении, им предписанном. Генерал Бурцов отряжен был влево по большой Арзрумской дороге прямо противу турецкого лагеря, между тем как всё прочее войско должно было идти правою стороною в обход неприятелю» (VI, 675).

Под «молодыми генералами» Пушкин разумеет Н. Г. Бурцова и Н. Н. Муравьева, недавно произведенных в генерал-майоры. Споры же касались плана кампании, намеченного Паскевичем. Суть их состояла в том, что путь русского корпуса на Арзрум мог быть осуществлен по двум разветвляющимся от д. Котанлы дорогам — левой и правой, прорезающим Саганлугский, хребет, находящимся одна от другой на расстоянии от 2 до 12 верст и вновь соединяющимся после спуска с гор у моста на р. Аракс близ д. Кеприкёв. Обе они отмечены в маршруте Пушкина. Движение по левой дороге, называвшейся Минджегертской, было сопряжено с необходимостью подняться на довольно высокий Саганлугский хребет, покрытый густым лесом, где и в июне местами лежал снег, преодолеть множество глубоких и крутых оврагов, что давало возможность туркам устраивать засады. К тому

же лагерь турок располагался на ровной вершине хребта, где под началом Гагки-паши находилось 4 тыс. регулярной и 6 тыс.  нерегулярной пехоты, 7 тыс. конницы, 17 полевых орудий. Удобное расположение турецких войск давало возможность действовать против русской армии и с флангов и с тыла. Правую дорогу, называемую Зивинской, прикрывал сераскир Арзрума Салех-паша с 30 тыс. войска.

Замысел Паскевича состоял в том, чтобы послать Бурцова по длинной левой, сильно укрепленной и опасной Минджегертской дороге, устроить фальшивую демонстрацию, а самому с главными силами двинуться по правой короткой Зивинской дороге. Очевидно, что это был в высшей степени рискованный шаг, который ставил под угрозу не только отряд Бурцова, но и весь русский корпус; именно этот стратегический план Паскевича и стал предметом обсуждения «молодых генералоя» в палатке Раевского. Оценивая его, даже осторожный В. Потто пишет: «План был смелый и при неудаче мог поставить Паскевича в безвыходное положение — но другого пути к победе не было» (с. 206).

Спорящим были известны и результаты разведки, произведенной по замыслу Паскевича в ночь на 12-е по Зивинской дороге генералом Ф. А. Бековичем-Черкасским, который, дойдя до подножья хребта, послал влево к лагерю Гагки-паши казачий полк П. Т. Басова (с которым вскоре Пушкин познакомился и в чьем полку провел больше месяца), а вправо — на Зивинскую дорогу — М. И. Пущина. Первый, показавшись на виду у турок и сделав вид, что рекогносцирует местность, как бы нечаянно приблизился к их аванпостам и при стрельбе, поднятой противником, быстро отошел, создав впечатление, что русские нападут с этой стороны. Второй, пользуясь темнотой, пробрался оврагами вдоль Зивинской дороги вплоть до подошвы Саганлугских высот, не обнаружив никаких турецких разъездов. Это и определило решение Паскевича после нескольких дней бездействия предпринять поход.

В пятом часу пополудни 13 июня корпус выступил из лагеря. «Я ехал с Нижегородским драгунским полком, разговаривая с Раевским, с которым уже несколько лет не видался. Настала ночь; мы остановились в долине, где все войско имело привал» (VI, 675). Сделав 5 верст, корпус остановился в глухой лощине. Произошло разделение сил: ночью Бурцов во главе Херсонского гренадерского полка, казачьей бригады и 10 орудий двинулся влево по Минджегертской дороге и остановился в 15 верстах от турецкого лагеря. Главные силы корпуса остались на месте. Ночью того же дня Пушкин посетил штаб И. Ф. Паскевича и был представлен главнокомандующему: «Я нашел графа дома перед бивачным огнем, окруженного своим штабом. Он был весел и принял меня ласково. Чуждый воинскому искусству, я не подозревал, что участь похода решалась в эту минуту» (там же).

Это была первая встреча Пушкина с Паскевичем, и поэт с первого взгляда распознал в нем не полководца, только что принявшего ответственное решение и озабоченного его осуществлением, а любезного графа, заведшего с ним светский разговор. Объектом иронии Пушкина явилось и то, что это был новоиспеченный граф, как подчеркивает Ю. Тынянов [68], незаслуженно присвоивший чужую воинскую славу.

«Здесь увидел я нашего Вольховского, запыленного с ног до головы, обросшего бородой, изнуренного заботами.

– – –

68 Тынянов Ю. Н. О «Путешествии в Арзрум», с. 201.

 

Он нашел однако время побеседовать со мною как старый товарищ. Здесь увидел я и Михаила Пущина, раненного в прошлом году. Он любим и уважаем как славный товарищ и храбрый солдат. Многие из старых моих приятелей окружили меня. Как они переменились! как быстро уходит время!

Heu! fugaces, Postume, Postume,

Labuntur anni… [69]

(VI, 675—676)

 

Не нужно особой проницательности, чтобы догадаться, кто были эти «старые приятели», окружившие Пушкина, от какого события протекло столь быстротечное время и в чем выразились происшедшие с ними перемены — не столько во внешнем их виде, сколько в общественном их положении. Современники поэта ясно понимали, что речь идет о прошедшем времени начиная с 14 декабря 1825. г., о ссыльных декабристах и об их участи. Нужно было обладать смелостью Пушкина, чтобы, несмотря на строжайший запрет даже упоминать имена «государственных преступников», выпячивать их решающую роль в войне.

О встрече с Пушкиным в своих воспоминаниях сообщает М И. Пущин: «Однажды, уже в июне месяце, возвращаясь из разъезда, на этот раз очень удачного, до самого лагерного расположения турок на высоте Мелидюза, которое в подробности имел возможность рассмотреть, я сошел с лошади прямо в палатку Николая Раевского, чтобы первого его порадовать скорою неминуемою встречею с неприятелем, встречею, которой все в отряде с нетерпением ждали. Не могу описать моего удивления и радости, когда тут А. С. Пушкин бросился меня целовать, и первый его вопрос был: «Ну, скажи, Пущин: где турки и увижу ли я их; я говорю о тех турках, которые бросаются с криком и оружием в руках. Дай, пожалуйста, мне видеть то, за чем сюда с такими препятствиями приехал!» — «Могу тебя порадовать: турки не замедлят представиться тебе на смотр; полагаю даже, что они сегодня вызовут нас из нашего бездействия; если же они не атакуют нас, то я с Бурцовым завтра непременно постараюсь заставить их бросить свою позицию, с фронта неприступную, движением обходным, план которого отсюда же понесу к Паскевичу, когда он проснется».

– – –

69 Увы‚ о Постум, Постум, быстротечные мчатся годы… (лат.). Цитата из Горация (кн. 2, ода 14).

 

Живые разговоры с Пушкиным, Раевским и Сакеном (начальником штаба, вошедшим в палатку, когда узнал, что я возвратился), за стаканами чая, приготовили нас встретить турок грудью. Пушкин радовался как ребенок тому ощущению, которое его ожидает» [70].

Некоторое расхождение М. Пущина с Пушкиным, встреча произошла не в штабе, а в палатке Раевского, отнюдь не снижает достоверности рассказа первого; скорее всего, Пушкин, избегая излишних нареканий на Раевского за то, что его палатка служила местом свиданий с ссыльными декабристами, «перенес» встречу с Пущиным и другими «старыми приятелями» в штаб корпуса. Не забудем, что «Путешествие в Арзрум» вышло в свет в 1836 г. — при жизни Николая I, а воспоминания Пущина, написанные по настоянию Л. Н. Толстого, познакомившегося с Пущиным в Швейцарии в 1857 г., — спустя два года после смерти царя, при Александре II. По всей вероятности, по вызову уже проснувшегося Паскевича в штаб отправились Остен-Сакен, Раевский, Пущин и другие, вместе с ними и Пушкин. По свидетельству М. Пущина, Паскевич не хотел отпускать от себя Пушкина «не только во время сражения», но на привалах, в лагере, и вообще всегда, на всех repos», чтобы затруднить его встречи с ссыльными декабристами [71].

Ночь с 13 на 14 июня Пушкин провел в палатке Раевского. «Посреди ночи разбудили меня ужасные крики: можно было подумать, что неприятель сделал нечаянное нападение. Раевский послал узнать причину тревоги: несколько татарских лошадей, сорвавшихся с привязи, бегали по лагерю, и мусульмане (так зовутся татаре, служащие в нашем войске) их ловили» (VI, 676).

Пока совершались эти происшествия, отряд Бурцова, расположившийся на ночлег, с целью демонстрации развел огромные костры. Вперед был послан казачий полк, который скрытно пробрался к самым позициям турок. Турецкая конница — почти 5 тыс. всадников — обрушилась на казаков; казаки стали отступать, потянув за собой противника. Отбиваясь то ружейным огнем, то пиками и саблями, казаки не давали туркам обойти себя. Грохот стрельбы, донесшийся до лагеря Бурцова, заставил его бросить в бой всю остальную кавалерию. Завязалась жаркая схватка…

Утром до восхода солнца главные силы корпуса двинулись вперед по Зивинской дороге.

– – –

70 Пущин М. И. Встреча с Пушкиным за Кавказом, — В кн.: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2-х т, М. 1974, т, 2, с. 90—91.

71 Там же, с. 91; repos — стоянках.

 

В 12 верстах от подошвы Саганлугских гор у разоренной армянской деревни пехота сделала привал, а иррегулярная конница — полки, сформированные из местных национальностей, под начальством генерала Г. А. Сергеева, — отправилась дальше. С Г. А. Сергеевым Пушкин познакомился на обеде в честь взятия Арзрума, а в архиве поэта сохранились копии донесений Паскевича Николаю I о военных действиях с Турцией с упоминанием Сергеева [72].

Услышав сильную стрельбу со сгороны Минджегертской дороги, Сергеев дал знать Паскевичу. На помощь поскакал весь Нижегородский драгунский полк с 6 орудиями, который, соединившись с казаками, поднялся на гладкую безлесную вершину Саганлуга. До турецкого лагеря было 8 верст, и явственно доносился грохот ружейной перестрелки; по направлению выстрелов можно было заключить, что русские отступают. Вдруг турки обнаружили, что с правой стороны их лагеря появились новые русские войска. Потеряв голову, пехота бросилась к ружьям и, не зная, что делать, бесцельно металась взад и вперед, конница, сражавшаяся против отряда Бурцова, стала спешно отступать.

««Откуда взялось ваше войско? С неба оно упало или из земли выросло?» —с изумлением спрашивали пленные, захваченные в этот день казаками» (В. Потто, с. 209).

События этого дня Пушкин описал так: «На заре войско двинулось вперед. Мы подъехали к горам, поросшим лесом. Мы въехали в ущелие. Драгуны говорили между собою: «Смотри, брат, держись: как раз картечью хватят». В самом деле, местоположение благоприятствовало засадам; но турки, отвлеченные в другую сторону движением генерала Бурцова, не воспользовались своими выгодами. Мы благополучно прошли опасное ущелие и стали на высотах Саган-лу в десяти верстах от неприятельского лагеря» (VI, 676).

Несколькими штрихами Пушкин набрасывает и картину местности. «Природа около нас была угрюма. Воздух был холоден, горы покрыты печальными соснами. Снег лежал в оврагах.

… nee Armeniis in oris,

Amice Valgi, stat glacies iners

Menses per omnes [73].

(Там же)

 

Зная пылкость Пушкина и его желание во что бы то ни стало принять участие в сражении, его друзья приняли меры предосторожности: «Я просил его не отделяться от меня при встрече с неприятелем, обещал ему быть там, где более опасности, между тем как не желал бы его видеть ни раненым, ни убитым. Раевский не хотел его отпускать от себя, а сам на этот раз, по своему высокому положению, хотел держать себя как можно дальше от выстрела турецкого, особенно же от их сабли или курдинской пики, Пушкину же мое предложение более улыбалось.

– – –

72 Черейский Л. А., с. 376.

73 «… и армянская земля, друг Вальгий, не круглый год покрыта неподвижным льдом…» (лат.).

 

В это время вошел Семичев… и предложил Пушкину находиться при нем, когда он выедет вперед с фланкерами [74] полка. На чем Пушкин остановился — не знаю, потому что меня позвали к главнокомандующему, который вследствие моих донесений послал подкрепить аванпосты, приказав соблюдать величайшую бдительность; всему отряду приказано было готовиться к действию». Был полдень и Раевский, Пушкин с братом Львом, Пущин и Семичев сели обедать. Их известили, что подошли турки. «Все мы бросились к лошадям, с утра оседланным. Не успел я выехать, как уже попал в схватку казаков с наездниками турецкими, и тут же встречаю Семичева, который спрашивает меня: не видал ли я Пушкина?» [75].

Как описывает Пушкин, он «поехал с Семичевым посмотреть новую для меня картину. Мы встретили раненого казака: он сидел, шатаясь на седле, бледен и окровавлен. Два казака поддерживали его. «Много ли турков?» — спросил Семичев. — «Свиньем валит, ваше благородие», — отвечал один из них. Проехав ущелие, вдруг увидели мы на склонении противуположенной горы до 200 казаков, выстроенных в лаву, и над ними около 500 турков. Казаки отступали медленно; турки наезжали с большею дерзостию, прицеливались шагах в 20 и, выстрелив, скакали назад. Их высокие чалмы, красивые долиманы и блестящий убор коней составляли резкую противуположность с синими мундирами и простою сбруей казаков» (VI, 677).

15 человек из Донского казачьего полка и его командир подполковник П. Т. Басов получили ранения. «Казаки было смешались. Но Басов опять сел на лошадь и остался при своей команде». Подоспело подкрепление, турки отступили, «оставя на горе голый труп казака, обезглавленный и обрубленный. Турки отсеченные головы отсылают в Константинополь, а кисти рук, обмакнув в крови, отпечатлевают на своих знаменах» (там же). Увиденные поэтом сцены кровавого боя вызвали к жизни стихотворение «Делибаш» [76], помеченное в рукописи «Саган-Лу», обработанное 7 сентября 1830 г.: [77]

– – –

74 Фланкеры (устар.) — дозорные в составе охранения кавалерии.

75 Пущин М. И. Встреча с Пушкиным за Кавказом, с. 91.

76 Делибаш (тур.) — буквально: сорви-голова, смелый до отчаянности.

77 Третья строфа в черновой рукописи читалась:

Ты, казак, за делибашем

Не гонися, погоди,

Вмиг мы саблями замашем,

Будешь, будешь впереди.

(III, 466)

 

 

Перестрелка за холмами;

Смотрит лагерь их и наш;

На холме пред казаками

Вьется красный делибаш.

 

Делибаш! не суйся к лаве,

Пожалей свое житье;

Вмиг аминь лихой забаве:

Попадешься на копье.

 

Эй, казак, не рвися к бою:

Делибаш на всем скаку

Срежет саблею кривою

С плеч удалую башку.

 

Мчатся, сшиблись в общем крике…

Посмотрите! каковы?..

Делибаш уже на пике,

А казак без головы.

(III, 140)

 

Пушкин описывает все эти события в качестве стороннего наблюдателя, а на деле 14 июня стало днем его первого боевого крещения. По свидетельству Н. И. Ушакова, «поэт, в первый раз услышав около себя столь близкие звуки войны, не мог не уступить чувству энтузиазма. В поэтическом порыве он тотчас выскочил из ставки, сел на лошадь и мгновенно очутился на аванпостах. Опытный майор Семичев, посланный генералом Раевским вслед за поэтом, едва настигнул его и вывел насильно из передовой цепи казаков в ту минуту, когда Пушкин, одушевленный отвагою, столь свойственною новобранцу-воину, схватив пику после одного из убитых казаков, устремился противу неприятельских всадников. Можно поверить, что донцы наши были чрезвычайно изумлены, увидев пред собою незнакомого героя в круглой шляпе и в бурке» [78].

Этот эпизод дополняет Пущин, который поскакал вместе с Семичевым на поиски Пушкина: они нашли поэта «отделившегося от фланкирующих драгун и скачущего, с саблею наголо, против турок, на него летящих.

– – –

78 Ушаков Н. И. История военных действий в Азиатской Турции в 1828 и 1829 годах. СПб., 1836, ч. 2, с. 305—306.

 

Приближение наше, а за нами улан с Юзефовичем, скакавшим нас выручать, заставило турок в этом пункте удалиться, — и Пушкину не удалось попробовать своей сабли над турецкою башкой, и он, хотя с неудовольствием, но нас более не покидал, тем более что нападение турок со всех сторон было отражено, и кавалерия наша, преследовав их до самого укрепленного их лагеря, возвратилась на прежнюю позицию до наступления ночи» [79].

В память о своем участии в этом сражении Пушкин, возвратившись из Арзрума, изображает себя на коне, с копьем в руках, в круглой шляпе и бурке в альбоме московской знакомой Елизаветы Николаевны Ушаковой (1810—1872).

14—18 июня Пушкин провел в палатке Раевского. «Лагерная жазнь очень мне нравилась. Пушка подымала нас на заре. Сон в палатке удивительно здоров. За обедом запивали мы азиатский шашлык английским пивом и шампанским, застывшим в снегах таврийских. Общество наше было разнообразно. В палатке генерала Раевского собирались беки мусульманских полков; и беседа шла через переводчика. В войске нашем находились и народы закавказских наших областей и жители земель, недавно завоеванных» (VI, 678).

О национальных частях и их руководителях мы скажем дальше, а здесь отметим, что особое любопытство Пушкина вызвали курды-язиды (езиды, иезиды), которые, по его словам, на Востоке слывут за дьяволопоклонников. Он приводит сведения об их местожительстве, одежде, обычаях и религии, шутливо выражая радость, что сатане езиды не поклоняются. К отдельному изданию «Путешествия в Арзрум» Пушкин подготовил «Заметку о секте езидов», принадлежавшую миссионеру Маурицио Гардзони в переводе известного французского ориенталиста Сильвестра де Саси, которая была приложена к книге Ж.-Ж. Руссо «Описание Багдатского пашалыка» (1809), откуда и заимствовал ее Пушкин.

16 июня прибыл вагенбург и вместе с ним сопровождавший Пушкина слуга. Поэт отмечает, что «…во все время похода ни одна арба из многочисленного нашего обоза не была захвачена неприятелем. Порядок, с каковым обоз следовал за войском, в самом деле удивителен» (VI, 679).

Несколько карсских армян, ездивших на разведку по Арзрумской дороге, обнаружили на ней присутствие войск Османа-паши. Против них был брошен Карабахский полк. «17 июня утром услышали вновь мы перестрелку и через два часа увидели Карабаский полк возвращающимся с осмью турецкими знаменами: полковник Фридерикс имел дело с неприятелем, засевшим за каменными завалами, вытеснил его и прогнал; Осман-паша, начальствовавший конницей, едва успел спастись» (там же).

Для рекогносцировки Арзрумской дороги к замку Зивин выступил отряд Н. Н. Муравьева, установивший присутствие передовых войск арзрумского сераскира. В этом деле с отличием показал себя ссыльный декабрист Д. А. Искрицкий (В. Потто, с. 216).

– – –

79 Пущин М. И. Встреча с Пушкиным за Кавказом, с. 91—92. В примечании от составителей сборника «А. С. Пушкин в воспоминаниях современников” отмечается, что сабля в руках поэта появляется как ошибка памяти Пущина.