Фрагмент книги К.В. Айвазяна о А.С. Пушкине http://crossroadorg.info/ayvazyan-1990/
Орфография сохранена как в книге.
Пушкин в дороге до Тифлиса (до 26 мая 1829 г.)
Стр. 197-201
Представляется странным, что в иных работах даже советских историков роковые просчеты Паскевича почему-то обходятся и успех в обеих войнах незаслуженно приписывается ему.
Из разговоров о русско-персидской войне Пушкин вывел заключение, что Ермолов «пишет или хочет писать свои записки» (там же). Спустя 36 лет — в 1865 г. в Москве вышли в свет «Записки Алексея Петровича Ермолова с приложениями», в 2-х частях, но они охватили период 1801—1817 гг.
В беседе были затронуты и другие темы: Ермолов выразил недовольство тем, что Карамзин не довел свою «Историю» России до Петра, когда русский народ совершил переход «из ничтожества к славе и могуществу». О записках князя Курбского Ермолов сказал, что читал их с увлечением; он язвительно отозвался о находившихся на русской службе немцах: «Лет через 50, — сказал он, — подумают, что в нынешнем походе была вспомогательная прусская или австрийская армия, предводительствованная такими-то немецкими генералами», несколько раз касался литературы, а о стихах Грибоедова заявил, что «от их чтения — скулы болят» (там же). Пушкин подчеркивает, что «о правительстве и политике не было ни слова» (там же), хотя, судя по критике деятельности Паскевича, навряд ли можно было миновать Николая I и того вопроса, который Пушкин задал еще в письме к брату 18 мая 1827 г. — «каково вам», в том числе и ссыльным декабристам, при новом главнокомандующем. Не случайно, что, когда позднее М. П. Погодин стал расспрашивать Ермолова о предметах его разговоров с Пушкиным, он категорически отказался говорить об этом [44].
Два часа пробыл Пушкин у Ермолова, и конечно не все то, что было переговорено между ними, он мог воспроизвести в своих очерках. Опала Ермолова распространялась и на все, связанное с ним, и Пушкин, печатая «Путешествие в Арзрум», сделал цензурные сокращения, опустил описание своего свидания с Ермоловым, обозначив пропуски многоточием. В свою очередь и Ермолова очаровал гений поэта. Тогда же он писал Денису Давыдову о посещении поэта: «Был у меня Пушкин. Я в первый раз видел его и, как можешь себе вообразить, смотрел на него с живейшим любопытством. В первый раз не знакомятся коротко, но какая власть высокого таланта! Я нашел в себе чувство, кроме невольного уважения».
– – –
44 А. П. Ермолов. Материалы для его биографии, собранные М. Погодиным. М., 1864, с. 413.
45 Изв. Отд-ния лит. и яз., 1960, т. 19, вып. 2, с. 144—148.
Много лес спустя побывавший у Ермолова пушкинист П. И. Бартенев писал: «Как хорош был среброволосый герой Кавказа, когда он говорил, что поэты суть гордость нации…» [46].
Из Орла Пушкин своротил на Елец; в Новочеркасске поэт неожиданно встретился с декабристом, сыном известного собирателя автографов, открывшего «Слово о полку Игореве», графа А. И. Мусина-Пушкина — В. А. Мусиным-Пушкиным, который также ехал в Тифлис, и они «согласились ехать вместе» (там же).
Владимир Алексеевич Мусин-Пушкин (1798—1854) — капитан л.-гв. Измайловского полка, адъютант главнокомандующего 1-ой армии, являлся членом Северного общества, был арестован в Могилеве и доставлен 6 января 1826 г. в Петербург, помещен в Петропавловскую крепость и по высочайшему повелению после месячного заключения тем же чином отправлен 7 июля 1826 г. в Петровский пехотный полк [47], а оттуда — в Тифлисский пехотный полк. Пушкин был знаком с ним еще до ссылки на юг и сердечно обрадовался встрече.
16 мая они приехали в Екатеринодар (Краснодар), где к ним присоединился Н. Б. Потокский, автор воспоминаний о поэте [48], которые хоть и страдают многими неточностями [49], тем не менее содержат и некоторые достоверные сведения.
По Военно-Грузинской дороге Пушкин и его спутники 18 мая двинулись во Владикавказ, прежнее Кап-Кае.
Наблюдательному поэту бросилась в глаза бедность населения, разорение, царящее вокруг, явившееся следствием кровопролитной войны. Еще с давних времен между горскими народами и Россией существовали братские, добрососедские отношения, русские князья брали в жены горянок и отдавали своих дочерей замуж за горцев. Пушкин замечает: «Черкесы очень недавно приняли магометанскую веру. Они были увлечены деятельным фанатизмом апостолов Корана, между коими отличался Мансур, человек необыкновенный, долго возмущавший Кавказ противу русского владычества, наконец схваченный нами и умерший в Соловецком монастыре» (VI, 648). Поэт ясно осознает, что борьба против русских отвечает не исконным интересам горцев, а Турции; Пушкин замечает: «Должно, однако ж, надеяться, что приобретение восточного края Черного моря, отрезав черкесов от торговли с Турцией, принудит их с нами сблизиться. Влияние роскоши может благоприятствовать их укрощению: самовар был бы важным нововведением. Есть средство более сильное, более нравственное, более сообразное с просвещением нашего века; проповедание Евангелия» (там же).
– – –
46 Бартенев П.И. Разговор с А.П. Ермоловым. — Рус. архив, 1863, вып. 5=6, с. 440-441.
47 Восстание декабристов, т. 8, с. 134 и 360.
48 Потокский Н. Б. Встречи с Александром Сергеевичем Пушкиным в 1829 г. — Рус. старина, 1880, № 7, 315-339.
49 Вейденбаум Е. Кавказские этюды. Тифлис, 1901, с. 237—239.
Выражаясь современным языком, слова Пушкина означают, что зависимость в экономике горских народов от Турции определяет их привязанности и в политике и в идеологии, разрушив эту основу и завязав с горскими народами экономические и другие связи, Россия сблизит их с собой, тем более что в своем развитии во всех областях она превосходит Турцию.
И это объективная истина, которую пора усвоить и не представлять вхождение народов Кавказа в качестве насильственного завоевания. Пушкин и в данном случае не против той войны, которую вела Россия на Кавказе, он против того, как она велась. Он не приемлет ее жестокостей, с какой бы стороны они ни допускались — черкесов или русских. Он пишет: «Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили их из привольных пастбищ; аулы их разорены, целые племена уничтожены» (VI, 647) и тут же: «Здешняя сторона полна молвой о их (черкесах. — К. А.) злодействах… У них убийство — простое телодвижение. Пленников они сохраняют в надежде на выкуп, но обходятся с ними с ужасным бесчеловечием, заставляют работать сверх сил, кормят сырым тестом, бьют, когда вздумается, и приставляют к ним для стражи своих мальчишек, которые за одно слово вправе их зарубить своими детскими шашками» (VI, 647—648). Жестоким методам войны Пушкин противопоставляет «самовар», т. е. подъем благосостояния горских народов, Евангелие, т. е. просвещение, и приобщение к мировым ценностям культуры, литературы и искусства.
Это пушкинское понимание целей и задач войны на Кавказе (и в Закавказье) оказалось оправданным исторически, явившись еще одним свидетельством его гениальной прозорливости.
Во Владикавказе к Пушкину и Мусину-Пушкину присоединился граф Эмилий Карлович Шернваль фон Валлен (1806—1890), подпоручик Тифлисского полка, причастный к декабристам. В сопровождении конвоя из пехоты и казаков они въехали в Дарьяльское ущелье. Опустим впечатления Пушкина от суровой величавой природы, развалин крепости и монастыря, вызвавшие к жизни такие шедевры, как «Обвал», «Кавказ» и другие, его встречу с отцом классика грузинской литературы Александра Казбеги — князем Михаилом Габриэловичем Казбеги (1805—1876) — генерал-майором русской службы. Отметим здесь лишь моменты, имеющие в той или иной степени касательство к нашей теме.
Поражает осведомленность Пушкина в истории, географии и преданиях, связанных с Дарьяльским ущельем, — от свидетельств Плиния до «Путешествия графа И. Потоцкого». Его внимание привлекают турецкие солдаты, надо полагать, взятые в плен в кампанию 1828 г., занятые на дорожных работах, недовольные русским черным хлебом; это не только не вызывает сочувствия в поэте. а напоминает ему о жалобе одного из приятелей: «Худо, брат, жить в Париже: есть нечего; черного хлеба не допросишься!» (VI, 651).
В пути Пушкин познакомился с придворным персидским поэтом Фазиль-Ханом Шейдой, сопровождавшим наследника персидского престола Хосров-Мирзу, ехавшего в Петербург для объяснений по поводу событий в Тегеране, во время которых были убиты Грибоедов и сотрудники русского посольства. Не желая осложнений с Персией, русское правительство всячески избегало этой темы [50], и Пушкин, отмечая встречу с персидским поэтом, а затем и с кортежем персидского принца, напоминает читателю не только о гибели Грибоедова, но и о преступном безразличии самодержавия к его памяти. На размышление наводило и сопоставление картины едущего в коляске Хосров-Мирзы, предводительствуемого русским офицером, с той сценкой встречи через несколько дней с телом Грибоедова на арбе, запряженной быками, и с возничими, не знавшими, кого они везут.
Современникам было известно, что царь, получив от шаха в подарок драгоценный камень, как бы символизирующий «цену пролитой крови» Грибоедова, посчитал инцидент исчерпанным, еще раз продемонстрировав свою тупую ненависть к лучшим людям России [51].
В этом плане глубокий смысл приобретает стихотворение Пушкина «Благословен твой подвиг новый» (III, 145), в первом черновом варианте: «Благословен и день и час, Когда… в горах Кавказа Судьба соединила нас», посвященное Фазиль-Хану, с пометой «25 мая. Коби».
Как устанавливается по «Арзрумской тетради», Пушкин прибыл в Коби 25 мая. Переночевав здесь, у самого подножья Крестовой горы, Пушкин и его спутники на другой день «увидели зрелище необыкновенное: 18 пар тощих, малорослых волов, понуждаемых толпою полунагих осетинцев, насилу тащили легкую венскую коляску приятеля моего О***» (VI, 654) [52].
– – –
50 Фомичев С. А. Личность Грибоедова. — В кн: А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников. М., 1980, с. 6—8.
51 См.: Фесенко Ю. П. Пушкин и Грибоедов…, с. 107—108.
52 Здесь и далее в первом издании «Путешествия в Арзрум», называя тех, с кем из декабристов или причастных к ним лиц он встречался, Пушкин обозначает их фамилии лишь первой и последней буквами. Мы их приводим полностью, как это принято в последующих изданиях сочинений поэта.
То был уже известный нам Николай Николаевич Оржицкий, произведенный в марте 1828 г. в прапорщики и возвращавшийся из отпуска в свою часть в Нижегородский драгунский полк; позднее Пушкин встречался с ним в палатке Н. Н. Раевского-младшего.
Отослав свою тяжелую петербургскую карету во Владикавказ, Пушкин решил продолжать путь до Тифлиса верхом. Он расстался с В. А. Мусиным-Пушкиным и вместе с подполковником Николаем Гавриловичем Огаревым, командиром роты саперов, двинулся вперед. Поэт видел следы обвала, случившегося в июне 1827 г.. засыпавшего тогда ущелье и запрудившего Терек, стал свидетелем малого обвала, услышал рассказы о различного рода происшествиях. На вершине горы стоял гранитный крест, сооруженный в 1817 г. начальником горских народов полковником Канановым в честь Ермолова. Спустившись в Кайшаурскую долину, Пушкин остановился на берегу Арагвы в доме правителя горских народов по Военно-Грузинской дороге Б. Г. Чиляева, участника, как упоминалось, героической защиты крепости Шуша при Цицианове, проведшего несколько месяцев в плену у персов в качестве заложника; у него гостили проезжавшие в Тифлис и обратно путешественники, в их числе и Грибоедов. Пушкин беседовал с «любезным хозяином», видимо, от него узнал о начале военной кампании 1829 г., первых успехах русских войск, о выступлении главных сил под Карс [53].
Лишь 26 мая поздно вечером Пушкин доехал до Тифлиса и остановился в гостинице Матиаса в центре города на Эриванской площади (ныне пл. Ленина). За две недели до его приезда начальник штаба Кавказского корпуса Д. Е. Остен-Сакен дал предписание тифлисскому военному губернатору С. С. Стрекалову установить надлежащий надзор за Пушкиным по прибытии его в Грузию и доносить о его поведении ему [54].
– – –
53 В своих воспоминаниях Н. Б. Потокский сообщает о встрече Пушкина в долине р. Арагвы с адъютантом Паскевича И. Е. Фелькерзамом, ехавшим с донесением к Николаю I о победах над турками в Ахалцыхе, и описывает сцену радости по этому поводу с криками «ура» и т. п., однако его рассказ не достоверен по той причине, что упомянутое событие имело место 2 июня.
54 Акты, собранные Кавказской археографической комиссией. Тифлис, 1878, т. 7, с. 954.