В 1830 году “Московский Телеграф” напечатал большой очерк боевого офицера “Взятие Арзерума”. Подробный очерк написан прекрасным слогом на основе писем его другу Платону.

Внизу начальный фрагмент (13 страниц из 35) очерка в новой орфографии. В старой орфографии (с ѣ) – http://crossroadorg.info/arzrum-2/.

ВЗЯТИЕ АРЗРУМА

(Письма из Армении)

 

Да, милый мой Платон, правда твоя, что в прошлогоднюю и нынешнюю Турецкую кампанию, славные победы и быстрые передвижения Кавказского Корпуса занесли нас далеко, далеко, можно сказать на край света и, кажется, на край Азиатских завоеваний! Я в Арзруме, и со дня покорения сей славной столицы Анатолии — имею честь быть ее высокостенной и очень хорошо вооруженной цитадели Коммендантом! Вот уже третий месяц, как перед Азиатскими окошечками моей, внутри раззолоченной квартиры, на превысокой северо-восточной башне

Победоносный флаг Российский

Лелеет ветер Анатолийский.

Время стоит прекрасное: не холодно, не жарко; но скоро, по рассказам здешних жителей, очень скоро, из скалистых ущелий Армянских гор, огибающих Арзрум с южной и восточной сторон, вырвутся и завоют ветры буйные, осенние; пойдут проливные дожди, начнутся холода, трескучие морозы, и завалит нас снегом как в Архангельске!

Против этого, северного, знакомого нам неприятеля, вторая колонна, до 10,000 человек, уже назначенная Главнокомандующим зимовать здесь, вооружается русскими печами, тулупами, и на всю длинную зиму запасается провиантом, фуражом, дровами и, как на море, солониною: Арзрум па зиму делается Шпицбергеном!

Против другого неприятеля, нового Арзрумского сераскира, Осман Казындар Оглы, бывшего пред сим Трапезундским Пашею, и против существующей здесь между турками пословицы (*), которая так много тревожит седую голову твоего почтеннейшего Фомы Фомича, делается непреодолимое препятствие — обрадуй его:

(*) Карс славится твердостью стен своих; Ахалцих храбростью жителей, а Арзрум – красотою женщин.

 

До 800 человек армян, состоящих из каменщиков, пильщиков, плотников и просто рабочих, и до 4000 наших солдат, вот уже другой месяц, ежедневно, трудятся над фортификационной каменной стеной, отделяющую северо-восточный угол крепости (до 400 домов) от оставляемого нами на зиму города и его форштатов. Работа кипит, и к 1-му октября, русская богатырская стена, с 12-ю большими крепостными орудиями, явится к услугам незванных гостей.

Кроме сего, небольшая, но прекрасно поставленная цитадель преобразовывается по нашему: вместо 18-ти тяжелых, на неуклюжих станках, орудий будут стоять 25 лучших и все на ловких поворотных платформах. Вторые (внутренние) и первые стены Русскаго угла крепости, также приводятся в лучшее состояние и сильно вооружаются; всех орудий будет до 60-ти!

После этого, я уверен что тебе не трудно будет сладить с высокопочитателем и страстным читателем Римской истории — с почтеннейшим Фомою Фомичем и освободить его от тяжкой печали, засевшей в его патриотическом сердце от сходства быстрого четырнадцати-дневного через высокие (как Альпийские) горы передвижения и четырех побед Графа Эриванскаго, с Ганнибалом. Надеюсь, что неверующий Фома (Фомич) перестанет думать и спорить, что Паскевич, дошедши до non plus ultra, остановил нас в Азиатской Капуе и что мы здесь, подобно Карфагенскому войску, после необыкновенных трудов и побед, пресыщенные военною славою, вдруг, перешед к совершенному спокойствию, разнежимся, разбалуемся и для будущей кампании упадем духом — как-бы не так! А богатырская стена? а лютая зима и очищенная от жителей обоего пола, старых и малых, часть города и превращение домов в казармы? Похоже ли это на Италию и на гибельную свободу войск Ганнибаловых в Капуе? Но оставим Фому Фомича с его Римской историей; пускай он ее читает и перечитывает; не мешай ему находить сходства, и при сравнении наших побед с военными успехами древних героев, приклеивать к нам те же последствия.

Случалось ли тебе, Платон, когда-нибудь, против твоего желания, медленно и даже с препятствиями, идти или ехать к предмету, овладевшему всем твоим любопытством? К чему такой вопрос? А вот к чему.

Еще прошлого года, со дня покорения страшного Карса, некоторые, подобные мне предугадыватели, решительно думали и утверждали, что Граф Эриванский, после сей важной победы, для нанесения решительного, смертельного удара Малой Азии и всему ее воинству – непременно должен идти и пойдет от Карса к Арзруму. Мысль побывать в столице Анатолии, в одном из древнейших городов Великой Армении, пережившем в течение нескольких веков величие и могущество многих славных в древности народов,  налагавших на него сильные и своевольные свои руки, и все еще до сего времени существующем и слывущем в Малой Азии городом богатым и мноволюдным, обильном событиями, развалинами и воспоминаниями: все это, теснившееся в моем воображении и поджигаемое рассказами армян, воспламенившихся своим восстановлением, соединением, увеличивало мое нетерпеливое любопытство до чрезвычайности; но Граф Эриванский повел нас к Ахалциху и, разгромив его, возвратился в Тифлис!

Таким образом, обманувшись в моих ожиданиях в прошлом году, я с надеждою на нынешний выехал из Тифлиса в Эривань в штаб моей роты, где в разнообразных приготовлениях к предстоящей кампании неприметно прошли: ноябрь и декабрь 1828-го и январь Нового года. Кроме сего, в обществе пяти-шести любезных и образованных товарищей, живших тогда в Эривани, время бежало весьма приятно и неприметно приближало меня к моему желанию — побывать в Арзруме. Но вдруг, в начале февраля, открывается жестокая чума!.. Дружеские беседы разрушились; вместо тихого, приятного времяпровождения, заступили страх и ужас! С отвратительным скрипом затворились огромные железные ворота крепости и все заперлись в своих квартирах! В первые дни, по 20-ти и более несчастных жертв чумы, голых, без гробов провозили мимо моих окон за южные ворота. Но этого мало: меня сделали Коммендантом крепости; на мне легла грузная обязанность: уничтожение чумы и ответственность – не выпустишь ее за крепость, в обширный и многолюдный форштат! После сего, я уже не мог, запершись, сидеть дома и думать лишь о себе.

Для соблюдения строжайших мер против заразы, я должен был с утра до вечера ходить по казармам, по госпитальным палатам, из коих в одной до 60-ти человек лежало зараженных чумой! До четырех тысяч разного звания людей, живущих в самой крепости, до 300 больных и по необходимости тесное размещение, при всех предосторожностях, казалось, благоприятствовали заразе. Но строжайшие, благоразумные меры, взятые опытным и неутомимым Доктором Шуллером, прибывшим на этот раз в Эривань, остановили и уничтожили действие чумы в два месяца! Честь и хвала Шуллеру: Эриванский гарнизон обязан ему спасением. Шуллер был давно уже известен твердым познанием медицины и всегда неутомимой своей деятельностью; особенно он был весьма опытен в распознавании чумы у замаскировывающейся разными видами обыкновенных болезней. Но Шуллера нет! За южными воротами, на крутом, каменистом береге Занги, в чумном отделении могильных бугров, он зарыт — без гроба! Из всего Эриванскаго гарнизона Шуллер был последней жертвой чумы.

В исходе марта месяца откупорились крепостные ворота Эривани; отворились двери казарм, домов и домиков; показалась весна, и по берегам быстрой, всегда кипящей Занги зазеленелись луга, кустарники; распустился сад бывшего Сардара Эриванскаго, расцвели фруктовые деревья и радостные лучи весеннего солнышка, резвясь по снежным хребтам окружных гор, наводили улыбку и на вечно снежное и угрюмое чело Арарата. К этому удовольствию, новая радость.

1 апреля с двумя орудиями моей роты я оставил оживающую Эривань, выступил в поход, и на другой день, перед полуднем соединился с остальными шестью орудиями, только что пришедшими из-за Араратского, еще засыпанного снегом хребта и остановившимися на прелестно зеленеющихся берегах тихой речки Карасу, в 15-ти верстах от крепости Сардар-Абада.

После тесной, могильной Эриванской жизни, вдруг, через одни сутки, очутишься на просторе и на зеленеющих лугах, развертываемых весенним солнышком и, под ясным чистым небом, жить в палатке, дышать ароматическим воздухом — эта такая радость, такое благо, какого ты еще, Платон, не испытал и не можешь себе вообразить.

5 апреля отряд Генерал-Майора Панкратьева, к которому принадлежала и моя рота, выступил в поход по Гумрской дороге. Когда мы поднялись в горы, погода переменилась: задул сильный и холодный ветер; по утрам шел снег, после полудня лил дождь.

7-го апреля мы дотянулись до левых гористых берегов Арпачая и в 2-х верстах от селения Кашеванги расположились лагерем. Здесь, для кратчайшего и всегда верного сообщения Армянской области с Карским Пашалыком, начинали делать деревянный мост, на том же месте, где некогда в цветущее время Армении стоял твердый н красивый каменный мост; время обрушило арку, но береговые упоры уцелели для основания Русского моста.

От беспрестанных проливных дождей вода прибывала весьма скоро в течение реки было неимоверно быстрое. Для перевоза нас на ту сторону был на скорую руку сколочен небольшой паром. Переправа была медленная, претрудная и опасная: 3 пехотные батальона и 8 легких орудий перевозились двое суток; дождь лился рекою, люди промокали до костей, измучились до полусмерти — во все кончилось благополучно.

С правых гористых берегов Арпачая, в 12-ти верстах от нашего лагеря я видел развалины славной столицы Армении, города Ани. В двух верстах от лагеря, по дороге к Ани стояли триумфальные ворота; кем, когда и по какому случаю они построены, Бог знает.

11 апреля лагерь наш от селения Кашеванги перенесен был в угол соединения рек Карса и Арпачая. Здесь отряд наш, прикрывая Гумры, пробыл до 9 мая. Во все это время погода стояла пренесносная!

9 мая пошли мы к Карсу, где, пробыв до 21-го числа, опять потянулись к Ардагану и 25-го возвратились к Карсу, на прежнее лагерное место при селении Караджн.

Наконец, 4 июня по Арзрумской дороге, пришли мы к селению Кошанлы (или Котанлы), и над крутыми, красивыми берегами Карс-Чая расположились лагерем. Время установилось прекрасное. В 20-ти верстах перед нами огибалось первое и важное препятствие к покорению Арзрума — высокий хребет Саганлугских гор. К 10-му числу стянулся сюда весь Корпус и с нетерпением ожидал вождя своего.

10 июня в 5 часов вечера громкое ура, раздавшееся по лагерю, возвестило радостное прибытие Главнокомандующего. Граф Эриванский, объезжая линии Корпуса, останавливался перед каждым полком, здоровался с офицерами, солдатами и поздравлял с походом.

13-го числа в 6 часов пополудни Корпус выступил к высокому, заросшему густым сосновым лесом и еще во многих местах покрытому снегом, Саганлугскому хребту, за коим, на обыкновенной хорошей арбяной дороге, сообщающей Карс с Арзрумом, стоял 20-ти тысячный неприятельский Корпус в укрепленном лагере. По сему единственному между Карсом и Арзерумом сообщению левый фланг нашего Корпуса, под командою Ген. Майора Бурцова, еще засветло был послан Главнокомандующим, с намерением дать себя заметить неприятелю, сторожившему нас с гор.

Правый фланг Корпуса, выступивший пред сумерками, пошел правее, по вьючной, весьма трудной дороге, и в полночь, в 8-ми верстах от подошвы гор, сделал большой привал и опять продолжал идти вперед.

Левый наш фланг, также перед полуночью, не доходя подошвы гор, остановился и, разложив большие огни, ждал утра.

С рассветом следующего, 14-го дня, Генерал-Майор Бурцов завязал дело с турками, вышедшими против него из укрепленного за горами лагеря, и тянул оное до полудня. Между тем, правый фланг, без малейшего со стороны неприятеля препятствия, перешел чрез Саганлугский хребет гор и в 8-ми верстах от левого фланга укрепленного турецкого лагеря расположился на биваках.

На другой день, 15 июня пополудни в 3 часа Главнокомандующий, желая осмотреть неприятельский лагерь, и взяв с собою два пехотные полка, две легкие артиллерийские роты и несколько казаков, поднялся на верх высокой горы, разделявшей нас с турками. Неприятельский лагерь был от нас не более как в 4-х верстах, и виден как на ладони.

Множество разнообразных и разноцветных палаток, как бурею раскиданных по необширной, однако прекрасной долине, окруженной лесистыми горами, составляли красивый, но бестолковый лагерь турок. Посреди сего стана, на невысоком холме, стояла большая, круглая, зеленая, палатка самого Гагки-паши; все выгодные вокруг лагеря возвышения были укреплены полевыми орудиями.

При появлении Графа Эриванскаго на вершине горы, отделявшейся от левого неприятельского фланга двумя преглубокими оврагами и частым лесом, турки высыпали из своих палаток, поспешно стали собираться, сперва в небольшие кучи, а вскоре, составив толпы, разошлись по местам боевого порядка: две толпы заняли лес, лучшие наездники прискакали на вершину горы против Графа, и, разъезжая, стреляли из пистолетов. Около пашинской палатки неподвижно стояла нарядная толпа турок; надобно полагать, что это были важные чиновники с их прислугою. По захождению солнца Главнокомандующий возвратился в свой лагерь.

В ожидании и пока оставленный за Карс-Чаем вагенбургь наш стянется за Саганлугский хребет, на место, занятое Корпусом, Главнокомандующий и на другой и на третий день, 16 и 17 июня, всегда в одно время, в 3 часа пополудни, ездил на те же окружающие левый фланг высоты, с пламенным желанием выискать средство перейти горы и атаковать Пашу. Близкое в 4 верстах расстояние до неприятельского лагеря и верный успех в победе, воспламеняли предприимчивость Графа Эриванского тем более, что с этой стороны атака час от часу делалась необходимее, ибо Сераскир, по слухам, с 30-тысячным Корпусом выступил из Арзрума и спешил соединиться с Гагки-пашей. Для атаки же сего последнего с тыла надобно было в одни сутки перейти до 50-ти верст, не отдыхая, атаковать и непременно разбить Гагки-пашу, иначе Паскевич мог бы себя поставить между двумя сильными огнями! Итак…

Уверившись в невозможности атаковать Пашу с левого фланга, и видя необходимость разбить оба неприятельские Корпуса до их соединения, Граф приказал исполнишь следующее.

18 июня в 4 часа пополудни, Корпус должен выступить вперед по Арзрумской дороге; вторая-же колонна, Генерал-Майора Панкратьева, для прикрытия сего движения со стороны Гагки-паши, должна идти опять, на…

 

(Продолжение следует)