В 1830 году “Московский Телеграф” напечатал большой очерк боевого офицера “Взятие Арзерума” (стр. 141-175). Подробный очерк написан прекрасным слогом на основе писем его другу Платону.

Внизу полный текст в новой орфографии. В старой орфографии (с ѣ) – http://crossroadorg.info/arzrum-2/.

ВЗЯТИЕ АРЗРУМА

(Письма из Армении)

 

Да, милый мой Платон, правда твоя, что в прошлогоднюю и нынешнюю Турецкую кампанию, славные победы и быстрые передвижения Кавказского Корпуса занесли нас далеко, далеко, можно сказать на край света и, кажется, на край Азиатских завоеваний! Я в Арзруме, и со дня покорения сей славной столицы Анатолии — имею честь быть ее высокостенной и очень хорошо вооруженной цитадели Коммендантом! Вот уже третий месяц, как перед Азиатскими окошечками моей, внутри раззолоченной квартиры, на превысокой северо-восточной башне

Победоносный флаг Российский

Лелеет ветер Анатолийский.

Время стоит прекрасное: не холодно, не жарко; но скоро, по рассказам здешних жителей, очень скоро, из скалистых ущелий Армянских гор, огибающих Арзрум с южной и восточной сторон, вырвутся и завоют ветры буйные, осенние; пойдут проливные дожди, начнутся холода, трескучие морозы, и завалит нас снегом как в Архангельске!

Против этого, северного, знакомого нам неприятеля, вторая колонна, до 10,000 человек, уже назначенная Главнокомандующим зимовать здесь, вооружается русскими печами, тулупами, и на всю длинную зиму запасается провиантом, фуражом, дровами и, как на море, солониною: Арзрум па зиму делается Шпицбергеном!

Против другого неприятеля, нового Арзрумского сераскира, Осман Казындар Оглы, бывшего пред сим Трапезундским Пашею, и против существующей здесь между турками пословицы (*), которая так много тревожит седую голову твоего почтеннейшего Фомы Фомича, делается непреодолимое препятствие — обрадуй его:

(*) Карс славится твердостью стен своих; Ахалцих храбростью жителей, а Арзрум – красотою женщин.

 

До 800 человек армян, состоящих из каменщиков, пильщиков, плотников и просто рабочих, и до 4000 наших солдат, вот уже другой месяц, ежедневно, трудятся над фортификационной каменной стеной, отделяющую северо-восточный угол крепости (до 400 домов) от оставляемого нами на зиму города и его форштатов. Работа кипит, и к 1-му октября, русская богатырская стена, с 12-ю большими крепостными орудиями, явится к услугам незванных гостей.

Кроме сего, небольшая, но прекрасно поставленная цитадель преобразовывается по нашему: вместо 18-ти тяжелых, на неуклюжих станках, орудий будут стоять 25 лучших и все на ловких поворотных платформах. Вторые (внутренние) и первые стены Русскаго угла крепости, также приводятся в лучшее состояние и сильно вооружаются; всех орудий будет до 60-ти!

После этого, я уверен что тебе не трудно будет сладить с высокопочитателем и страстным читателем Римской истории — с почтеннейшим Фомою Фомичем и освободить его от тяжкой печали, засевшей в его патриотическом сердце от сходства быстрого четырнадцати-дневного через высокие (как Альпийские) горы передвижения и четырех побед Графа Эриванскаго, с Ганнибалом. Надеюсь, что неверующий Фома (Фомич) перестанет думать и спорить, что Паскевич, дошедши до non plus ultra, остановил нас в Азиатской Капуе и что мы здесь, подобно Карфагенскому войску, после необыкновенных трудов и побед, пресыщенные военною славою, вдруг, перешед к совершенному спокойствию, разнежимся, разбалуемся и для будущей кампании упадем духом — как-бы не так! А богатырская стена? а лютая зима и очищенная от жителей обоего пола, старых и малых, часть города и превращение домов в казармы? Похоже ли это на Италию и на гибельную свободу войск Ганнибаловых в Капуе? Но оставим Фому Фомича с его Римской историей; пускай он ее читает и перечитывает; не мешай ему находить сходства, и при сравнении наших побед с военными успехами древних героев, приклеивать к нам те же последствия.

Случалось ли тебе, Платон, когда-нибудь, против твоего желания, медленно и даже с препятствиями, идти или ехать к предмету, овладевшему всем твоим любопытством? К чему такой вопрос? А вот к чему.

Еще прошлого года, со дня покорения страшного Карса, некоторые, подобные мне предугадыватели, решительно думали и утверждали, что Граф Эриванский, после сей важной победы, для нанесения решительного, смертельного удара Малой Азии и всему ее воинству – непременно должен идти и пойдет от Карса к Арзруму. Мысль побывать в столице Анатолии, в одном из древнейших городов Великой Армении, пережившем в течение нескольких веков величие и могущество многих славных в древности народов,  налагавших на него сильные и своевольные свои руки, и все еще до сего времени существующем и слывущем в Малой Азии городом богатым и мноволюдным, обильном событиями, развалинами и воспоминаниями: все это, теснившееся в моем воображении и поджигаемое рассказами армян, воспламенившихся своим восстановлением, соединением, увеличивало мое нетерпеливое любопытство до чрезвычайности; но Граф Эриванский повел нас к Ахалциху и, разгромив его, возвратился в Тифлис!

Таким образом, обманувшись в моих ожиданиях в прошлом году, я с надеждою на нынешний выехал из Тифлиса в Эривань в штаб моей роты, где в разнообразных приготовлениях к предстоящей кампании неприметно прошли: ноябрь и декабрь 1828-го и январь Нового года. Кроме сего, в обществе пяти-шести любезных и образованных товарищей, живших тогда в Эривани, время бежало весьма приятно и неприметно приближало меня к моему желанию — побывать в Арзруме. Но вдруг, в начале февраля, открывается жестокая чума!.. Дружеские беседы разрушились; вместо тихого, приятного времяпровождения, заступили страх и ужас! С отвратительным скрипом затворились огромные железные ворота крепости и все заперлись в своих квартирах! В первые дни, по 20-ти и более несчастных жертв чумы, голых, без гробов провозили мимо моих окон за южные ворота. Но этого мало: меня сделали Коммендантом крепости; на мне легла грузная обязанность: уничтожение чумы и ответственность – не выпустишь ее за крепость, в обширный и многолюдный форштат! После сего, я уже не мог, запершись, сидеть дома и думать лишь о себе.

Для соблюдения строжайших мер против заразы, я должен был с утра до вечера ходить по казармам, по госпитальным палатам, из коих в одной до 60-ти человек лежало зараженных чумой! До четырех тысяч разного звания людей, живущих в самой крепости, до 300 больных и по необходимости тесное размещение, при всех предосторожностях, казалось, благоприятствовали заразе. Но строжайшие, благоразумные меры, взятые опытным и неутомимым Доктором Шуллером, прибывшим на этот раз в Эривань, остановили и уничтожили действие чумы в два месяца! Честь и хвала Шуллеру: Эриванский гарнизон обязан ему спасением. Шуллер был давно уже известен твердым познанием медицины и всегда неутомимой своей деятельностью; особенно он был весьма опытен в распознавании чумы у замаскировывающейся разными видами обыкновенных болезней. Но Шуллера нет! За южными воротами, на крутом, каменистом береге Занги, в чумном отделении могильных бугров, он зарыт — без гроба! Из всего Эриванскаго гарнизона Шуллер был последней жертвой чумы.

В исходе марта месяца откупорились крепостные ворота Эривани; отворились двери казарм, домов и домиков; показалась весна, и по берегам быстрой, всегда кипящей Занги зазеленелись луга, кустарники; распустился сад бывшего Сардара Эриванскаго, расцвели фруктовые деревья и радостные лучи весеннего солнышка, резвясь по снежным хребтам окружных гор, наводили улыбку и на вечно снежное и угрюмое чело Арарата. К этому удовольствию, новая радость.

1 апреля с двумя орудиями моей роты я оставил оживающую Эривань, выступил в поход, и на другой день, перед полуднем соединился с остальными шестью орудиями, только что пришедшими из-за Араратского, еще засыпанного снегом хребта и остановившимися на прелестно зеленеющихся берегах тихой речки Карасу, в 15-ти верстах от крепости Сардар-Абада.

После тесной, могильной Эриванской жизни, вдруг, через одни сутки, очутишься на просторе и на зеленеющих лугах, развертываемых весенним солнышком и, под ясным чистым небом, жить в палатке, дышать ароматическим воздухом — эта такая радость, такое благо, какого ты еще, Платон, не испытал и не можешь себе вообразить.

5 апреля отряд Генерал-Майора Панкратьева, к которому принадлежала и моя рота, выступил в поход по Гумрской дороге. Когда мы поднялись в горы, погода переменилась: задул сильный и холодный ветер; по утрам шел снег, после полудня лил дождь.

7-го апреля мы дотянулись до левых гористых берегов Арпачая и в 2-х верстах от селения Кашеванги расположились лагерем. Здесь, для кратчайшего и всегда верного сообщения Армянской области с Карским Пашалыком, начинали делать деревянный мост, на том же месте, где некогда в цветущее время Армении стоял твердый н красивый каменный мост; время обрушило арку, но береговые упоры уцелели для основания Русского моста.

От беспрестанных проливных дождей вода прибывала весьма скоро в течение реки было неимоверно быстрое. Для перевоза нас на ту сторону был на скорую руку сколочен небольшой паром. Переправа была медленная, претрудная и опасная: 3 пехотные батальона и 8 легких орудий перевозились двое суток; дождь лился рекою, люди промокали до костей, измучились до полусмерти — во все кончилось благополучно.

С правых гористых берегов Арпачая, в 12-ти верстах от нашего лагеря я видел развалины славной столицы Армении, города Ани. В двух верстах от лагеря, по дороге к Ани стояли триумфальные ворота; кем, когда и по какому случаю они построены, Бог знает.

11 апреля лагерь наш от селения Кашеванги перенесен был в угол соединения рек Карса и Арпачая. Здесь отряд наш, прикрывая Гумры, пробыл до 9 мая. Во все это время погода стояла пренесносная!

9 мая пошли мы к Карсу, где, пробыв до 21-го числа, опять потянулись к Ардагану и 25-го возвратились к Карсу, на прежнее лагерное место при селении Караджн.

Наконец, 4 июня по Арзрумской дороге, пришли мы к селению Кошанлы (или Котанлы), и над крутыми, красивыми берегами Карс-Чая расположились лагерем. Время установилось прекрасное. В 20-ти верстах перед нами огибалось первое и важное препятствие к покорению Арзрума — высокий хребет Саганлугских гор. К 10-му числу стянулся сюда весь Корпус и с нетерпением ожидал вождя своего.

10 июня в 5 часов вечера громкое ура, раздавшееся по лагерю, возвестило радостное прибытие Главнокомандующего. Граф Эриванский, объезжая линии Корпуса, останавливался перед каждым полком, здоровался с офицерами, солдатами и поздравлял с походом.

13-го числа в 6 часов пополудни Корпус выступил к высокому, заросшему густым сосновым лесом и еще во многих местах покрытому снегом, Саганлугскому хребту, за коим, на обыкновенной хорошей арбяной дороге, сообщающей Карс с Арзрумом, стоял 20-ти тысячный неприятельский Корпус в укрепленном лагере. По сему единственному между Карсом и Арзерумом сообщению левый фланг нашего Корпуса, под командою Ген. Майора Бурцова, еще засветло был послан Главнокомандующим, с намерением дать себя заметить неприятелю, сторожившему нас с гор.

Правый фланг Корпуса, выступивший пред сумерками, пошел правее, по вьючной, весьма трудной дороге, и в полночь, в 8-ми верстах от подошвы гор, сделал большой привал и опять продолжал идти вперед.

Левый наш фланг, также перед полуночью, не доходя подошвы гор, остановился и, разложив большие огни, ждал утра.

С рассветом следующего, 14-го дня, Генерал-Майор Бурцов завязал дело с турками, вышедшими против него из укрепленного за горами лагеря, и тянул оное до полудня. Между тем, правый фланг, без малейшего со стороны неприятеля препятствия, перешел чрез Саганлугский хребет гор и в 8-ми верстах от левого фланга укрепленного турецкого лагеря расположился на биваках.

На другой день, 15 июня пополудни в 3 часа Главнокомандующий, желая осмотреть неприятельский лагерь, и взяв с собою два пехотные полка, две легкие артиллерийские роты и несколько казаков, поднялся на верх высокой горы, разделявшей нас с турками. Неприятельский лагерь был от нас не более как в 4-х верстах, и виден как на ладони.

Множество разнообразных и разноцветных палаток, как бурею раскиданных по необширной, однако прекрасной долине, окруженной лесистыми горами, составляли красивый, но бестолковый лагерь турок. Посреди сего стана, на невысоком холме, стояла большая, круглая, зеленая, палатка самого Гагки-паши; все выгодные вокруг лагеря возвышения были укреплены полевыми орудиями.

При появлении Графа Эриванскаго на вершине горы, отделявшейся от левого неприятельского фланга двумя преглубокими оврагами и частым лесом, турки высыпали из своих палаток, поспешно стали собираться, сперва в небольшие кучи, а вскоре, составив толпы, разошлись по местам боевого порядка: две толпы заняли лес, лучшие наездники прискакали на вершину горы против Графа, и, разъезжая, стреляли из пистолетов. Около пашинской палатки неподвижно стояла нарядная толпа турок; надобно полагать, что это были важные чиновники с их прислугою. По захождению солнца Главнокомандующий возвратился в свой лагерь.

В ожидании и пока оставленный за Карс-Чаем вагенбург наш стянется за Саганлугский хребет, на место, занятое Корпусом, Главнокомандующий и на другой и на третий день, 16 и 17 июня, всегда в одно время, в 3 часа пополудни, ездил на те же окружающие левый фланг высоты, с пламенным желанием выискать средство перейти горы и атаковать Пашу. Близкое в 4 верстах расстояние до неприятельского лагеря и верный успех в победе, воспламеняли предприимчивость Графа Эриванского тем более, что с этой стороны атака час от часу делалась необходимее, ибо Сераскир, по слухам, с 30-тысячным Корпусом выступил из Арзрума и спешил соединиться с Гагки-пашей. Для атаки же сего последнего с тыла надобно было в одни сутки перейти до 50-ти верст, не отдыхая, атаковать и непременно разбить Гагки-пашу, иначе Паскевич мог бы себя поставить между двумя сильными огнями! Итак…

Уверившись в невозможности атаковать Пашу с левого фланга, и видя необходимость разбить оба неприятельские Корпуса до их соединения, Граф приказал исполнишь следующее.

18 июня в 4 часа пополудни, Корпус должен выступить вперед по Арзрумской дороге; вторая же колонна, Генерал-Майора Панкратьева, для прикрытия сего движения со стороны Гагки-паши, должна идти опять, на прежнее возвышение и, в боевом порядке, стоять там до темного вечера, а после соединиться с Корпусом. Так и было.

(с. 153)

Вторая колонна, в 8 часа по полудни потянулась на высоты, прикрывавшие от нас левый фланг неприятельского лагеря, где, как и до сего в продолжение трех дней было, выстроилась в боевой порядок.

Турки, видя сие уже в четвертый раз, появление русских считали обыкновенным, наблюдательным движением, и потому были совершенно спокойны—любовались нами.

Закатилось солнце, и по всему фронту 2-й колонны запылали огни, что для неприятеля было новостью; Гагки-Паша обратил на сие все свое внимание и взял около своего лагеря строгую осторожность. Между тем уже Корпус наш давно выступил и тянулся по Арзрумской дороге. Смерклось; вторая колонна, оставив по всей линии огни, стала спускаться с гор и, перешедши около двух верст большим снегом, вытянулась по топкому ущелью по тропинке, ведущей на Арзрумскую дорожку. Войска шли вперед с большою трудностью: множество горных ручейков, от растаивающего снега, скопившись в ущелье, составили небольшую речку и размягчили грунт земли до того, что и пушки и их зарядные ящики, особенно последующих орудий, увязали по самые ступицы колес; надобно било выпрягать лошадей и с большою трудностью вытаскивать на людях!

В 2 часа ночи, прошедши не более 6 верст, и переломав много осей, оглобель и прочего, наконец мы вышли из ущелья и, утомленные до чрезвычайности, остановились на равнине, в 5-ти верстах от ночлега Корпуса. На другое утро, 19-го, догнав Корпус, мы составили его арьергард.

После вчерашнего ночного, по топкому, ломкому пути, утомительного перехода, хорошо было нам, тихим, ясным утром, идти по дороге, хотя и каменистой, однако ровной и сухой, но не весело: мы шли в арьергарде!

В полдень мы дотянулись до спуска, извивающегося на треугольно-длинную равнину, оканчивавшуюся от нас верстах в 5-ти глубоким оврагом. При самом спуске на равнину устраивался наш обширный вагенбург; посреди сего огромного, но неизбежного корпусного тормаза, приметил я хлебосольную палатку доброго приятеля моего Ильи!.. Рота, стесненная пехотою в узком и скалистом спуске, подвигалась вперед медленно. Я завернул к Илье; он собирался обедать; я был голоден. Горячий суп, жирная ветчина, зеленый горох, Донское! — Какое счастье!.. Но вдруг услышали мы ружейные выстрелы!..

С. 156

грянула пушка — другая — сражение! — Я выскочил из палатки, бросился на коня и помчался догонять роту. На второй версте и догнал ее, с громом катящуюся по скату горы, усеянному каменьями, между Егерской бригадой, назначенной в подкрепление колонны Ген. Майора Муравьева. Идем вперед; пальба становится сильнее и сильнее; дорога хуже, каменистее: трещат и ломаются оси! Неприятельская кавалерия несется обогнуть наши фланги, особенно правый — ее встречают из 20-ти орудий ядрами и едва останавливают картечами! Левый наш фланг также был смело атакован турками, но их еще смелее остановили и отодвинули назад. Две неприятельские колонны, скрывавшиеся до сего в овраге, с двумя орудиями высыпали по скату горы, выше нашего левого фланга, и поспешно огибая оный, намеревались ударить в тыл колонны Г. Майора Бурцова; но видя, что в подкрепление сей колонны идут три батальона пехоты, часть регулярной кавалерии и до 10-ти орудий, и кроме сего два казачьи полка, посланные Г. Майором Панкратьевым из вагенбурга, турки смешались, отступили, но не ушли: их опрокинули и преследуя отняли одну пушку. К 4-м часам вечера треугольно-длинная равнина совершенно была очищена от неприятеля; но тотчас после этого мы были удивлены новой неприятельской батареей, открывшей против нашего центра огонь с высоты, за оврагом, и турецкая пехота, и кавалерия, казалось устраивались по скату горы! — «Это Сераскир, Сераскир!» заговорили в наших отдыхающих колоннах: «Он пришел на помощь Гагки-Паше!» Главнокомандующий сделал новое распоряжение к атаке: наша вторая колонна, Генерала Панкратьева, живо спустилась в глубокий овраг, перешагнула небольшую текущую там речку и стала подниматься все в гору, на правый фланг неприятельский. Первая колонна Генерала Муравьева пошла правее нас, по скату горы, имея направление обойти левый фланг турок. Между сими колоннами шла вся наша регулярная и нерегулярная кавалерия. Сераскир, увидев, что мы обходим его фланги, оробел, приказал стрелять из всех своих пушек и между тем тихо отступать. Наша кавалерия не упустила случая заставить его прибавить шагу. Отступление турок стало приходить в беспорядок и вскоре превратилось в бегство. Это было уже в 7 часов вечера; преследование продолжалось часов до 10-ти; Сераскир потерял 11 пушек.

Уже было темно, 9 часов вечера, когда наша пехота, спустившись с гор на небольшую лощину, остановилась биваками на дороге, идущей от лагеря Гагки-Паши в Арзрум. — Граф с кавалерией возвратился к нам около полуночи.

с. 158

В продолжение этого дня войска наши были утомлены до чрезвычайности; ночлег наш был холоден, тесен, усеян каменьями и ни у кого ни палатки, ни повозочки. Солдаты, завернувшись в шинели, предались глубокому сну; лошади, не имея корму, ржали во всю ночь.

У меня, как у опытного, приноровившегося к походным нуждам артиллериста, лежали, на запасном лафете, и солдатская палаточка, и чаёк, и водочка, и две изломанные оси. Во ожидании чая, я сидел перед огоньком и, вычислив день прихода нашего к Арзруму, рисовал в воображении своем огромность города, его красивое местоположение, окрестности, Евфрат… — Вдруг слышу голос Главнокомандующего: «Чья это палатка?» — Моя, Ваше Сиятельство! отвечал я Графу. — Не угодно ли вам занят ее? — «А вы как же будете?» — У меня есть другая. — «Хорошо, спасибо!» сказал мне Граф, и сошедши с лошади, вошел в мою солдатскую палатку, сел на разостланный на земле ковер и, сделав коротенькое распоряжение на завтрашний день, лег, завернулся в шинель и казалось заснул.

с. 159

Два — и вдвое выше палатки — карабинера Эриванского полка стали на часы, у входа палатки, и караулили покой Эриванского. Другие, при офицере, 20 человек карабинеров расположились вокруг моего огня, вынули трубки и, с большим терпением раскурив их головешками, принялись, шепотом, рассуждать об участи их артельных котлов и отставшего в горах обоза. В час после полуночи, Главнокомандующий вышел из палатки и стал у потухающего огня. Я подошел к нему. «А, здравствуйте! Что вы не спите? — Потом взглянув на восток, сказал: «Кажется, скоро начнет рассветать? — Я молчал; до восхождения солнца оставалось еще часа четыре, а Графу хотелось, чтоб оно сей час выпрыгнуло из-за гор: лагерь Гагки-Паши не выходил из головы Графа. «Нет ли у вас чаю?» спросил меня Граф. — Есть. — Дайте мне, да велите разложит огня: я озяб.» Через час Главнокомандующий опять вошел в палатку, лег, и уже вышел из оной на рассвете. — Все поднялись, зашевелились и через полчаса все тронулось: войска пошли в тыл неприятельского лагеря.

Генерал-Майору Бурцову, остававшемуся с своей колонной на треугольно-длинной равнине, против войск Гагки-Паши, еще вчера вечером было послано приказание от Графа, чтобы он, сего дня, 20-го числа, чуть свет оставил свой пост и следовал бы за Корпусом.

с. 160

В 9 часов утра, войска наши поднялись на верх горы и в тылу от турецкого укрепленного лагеря, в 2 верстах, заняв превыгодную позицию, остановились в боевом порядке и ждали отряда Генерала Бурцова.

Главнокомандующий, увидев неприятельский лагерь на прежнем месте и приготовляющимся к защите, был весьма рад.

С двух батарей, в 6 орудий, устроенных турками на высоте, против нашей позиции, был открыт сильный огонь; но ядра их ложились перед нами безвредно. Другая батарея, позади и левее сих, против нашего правого фланга, также приударила было из 3-х орудий, но после нескольких выстрелов перестала: ядра падали от нас в полуверсте!

Таким образом прошло более часу — Бурцова не было — мы стояли неподвижно; турки устали стрелять, и предполагая в нашем бездействии какую-либо пагубную для них хитрость, стали приходить в смятение, страх, и понемногу, оставляя лагерь, подниматься на укрепленную, на правом их фланге, гору: некоторые потянулись за сию укрепленную гору.

с. 161

Главнокомандующий, приметив робость турок, тотчас приказал, не ожидая уже Бурцова, с барабанным боем двинуться вперед: сам он повел первую колонну прямо на неприятельский лагерь; нашей, второй колонне, приказал идти на батареи, устроенные турками на возвышении, против занимаемой нами позиции; остальные три колонны пошли в право, для пересечения дорог, идущих к Араксу.

По приближении второй колонны к батареям, турки, и до сего еще грозного движения оробевшие, хотели было остановить нас ядрами, но после двух нескладных залпов, увидев что пехота наша прибавила шагу, артиллерия пошла рысью, бросили свои батареи, пушки, и кинулись к своему лагерю, где уже первая колонна, завладев орудиями, стоявшими перед палаткой Гагки-Паши, преследовала бежавших, за укрепленную гору, турок.

Не останавливаясь на брошенных турками батареях, вторая колонна поспешно стала сходить на равнину, по скалистому и весьма крутому спуску горы; артиллерия, привыкшая ходить без дорог, то же смело спускалась где попало.

Сошедши на равнину и оставив два изломавшиеся зарядные ящика, я должен был идти на рысях, чтоб догнать егерей, бежавших на правый неприятельский фланг лагеря, оставляемый ими с бестолковым сопротивлением.

с. 162

Егеря, преследуя турок по пятам, были от меня в полуверсте; лошади мои едва тянули. Наконец я догнал их уже в лесу, можно сказать, завязших на узкой заставленной неприятельской артиллерией и обозами дороге. Не было возможности идти далее: приказали остановиться. Жар был нестерпимый, усталость людей неимоверная; лесок оживил нас своею благотворною тенью; я чуть дышал от усталости и жару; но солдаты — удивительное дело! — увидев, что некоторые из их передовых товарищей поживились из разбросанного турками обоза белыми сухарями и мукою, бегали к арбам, набирали того и другого как можно более, и лазали по оврагам гор для отыскивания воды, чтоб размочить и попробовать вкус турецкого сухаря.

В час по полудни вторая колонна расположилась биваками на месте уничтоженного неприятельского лагеря: остальные части войск наших преследовали турок, по разным направлениям, до позднего вечера.

Ты уже знаешь, что Гагки-Паша, со всем его нарядным причетом, в этот день был взят в плен и представлен пред Графа Эриванского. Говорят, что Паша никак не хотел отдать сабли своей взявшему его Подполковнику Верзилину.

с. 163

«Я сам лично отдам саблю мою вашему Главнокомандующему!» говорил Паша. И точно, будучи представлен перед Графа Эриванского, он, отдавая меч свой, сказал: «Генерал! эту саблю отдает вам Паша, какого вы еще никогда не имели у себя в плену.» — На следующее утро я ходил взглянуть на Гагки-Пашу. Окруженный своими, Паша сидел внутри палатки, перед входом в оную, и с привычною важностью курил табак; но мрачность лица его, и глубокое, горестное безмолвие его свиты, сильно выражали страдание растерзанного самолюбия.

Гагки-Паша, славящийся среди турок своими воинскими достоинствами, тогдашняя надежда Сераскира и многочисленных жителей Арзрума, был, как непреодолимый оплот, поставлен на Саганлугском хребте против русских; но жестоко обманутый переправою наших войск и наконец разбитый, в плену, мог ли он спокойно сидеть и курить табак?

В нескольких шагах от занимаемой Пашой палатки, на прежнем месте, стояла его собственная, обширная зеленая палатка; но она уже служила приемною Графу Эриванскому; пред входом в оную, стоял маленький домик Графа.

с. 164

В 9 часов утра, 21-го, дородный Гагки-Паша, окруженный своею свитою, шагом ехал на Русских дрожках в Карс. В это время рота моя, стороною, по каменьям, не разбирая рытвин, с громом от колес, обгоняла Пашу. Отдохнувшие лошади, сильно упираясь, фыркали и бодрились как на параде; артиллеристы пели песни. Гагки-Паша с удивлением смотрел на красивых и добрых лошадей и на легкость катящейся артиллерии. Егерская бригада поспешала в Хоросань.

В 5 часов вечера мы дошли до замка Миджингерт, где и ночевали.

22-го числа, сделав около 40 верст, в 4 часа вечера бригада пришла в селение Хоросань и расположилась лагерем на прекрасной равнине, в одной версте от Аракса; здесь найдено много пороху, артиллерийских снарядов и, разного хлеба, брошенного турками.

Перед полуднем, отошедши от селения Хоросань верст 20, на привале, мы сошлись с главнейшими силами Корпуса. С высоких бесплодных гор, на обширную плодоносную равнину, орошаемую узорчато-извивающимся Араксом, поспешно спускался вагенбург. В два часа по полуди колонны двинулись вперед; в 5 часов вечера, проходя по левому берегу Аракса, я с удивлением смотрел на огромной величины мост Кепри-Кев, и проехав по его испортившейся поверхности, невольно вспомнил о Дрезденском мосте: тот щеголеватее, этот огромнее.

с. 165

Далее, в 2-х верстах, белелись палатки главной квартиры, куда мы вскоре пришли и остановились лагерем; но уже Главнокомандующего не застали: он, получив известие, что турки оставляют крепость Гассан-Кале, лежавшую от нас по дороге к Арзруму в 20-ти верстах, и что всё возможное они забирают с собою, тотчас опять сел на коня и с авангардом поспешил туда.

В 9 часов утра, 24 Июня, Корпус со всеми его тяжестями стянулся к Гассан-Кале, и под его высокими, зубчатыми, двойными стенами расположился лагерем. Здесь найдено 30 орудий и много артиллерийских и провиантских запасов. Говорят, что крепость сия построена еще в славные времена римлян.

Крепость Гассан-Кале чрезвычайно как ловко поставлена, для защиты Арзрума с восточной стороны.

Цепь гор, до сего извивающаяся в параллель левого берега Аракса, вдруг у Гассан-Кале поворачивается на северо-запад и образует угол, с выдавшимся пред оным скалистым холмом; на плоской поверхности сего холма построена цитадель, а к западу, по отлогостям холма и гор, составляющим как бы входящий угол гласиса, тянутся крепостные зубчатые стены, вмещающие в себе город.

с. 166

Предместия амфитеатром стелются по скатам гор и наконец, выше, в полугоре, несколько красивых, отдельно стоящих загородных домиков, осеняемых стройными тополями, заставляют посмотреть на себя с удовольствием и заманивают побывать там; но необходимость отдохновения была для меня сильнее привлекательной красоты домиков: я даже не был ни в крепости, ни в цитадели.

Июня 25-го был парад. Грозные полки Кавказского Корпуса, в день рождения Царя своего, с умилением молились о Его здравии, и с благоговейным коленопреклонением благодарили Бога за победы.

Все думали, что в этот день будет растах: солдаты после обеда отдыхали, а перед вечером принялись было за песни. У Главнокомандующаго был обеденный стол и гремела музыка.

Вдруг войскам приказано быть, к 4-м часам, готовым к выступлению, и в 5 часов вечера Корпус пошел вперед. Всем обозам, до последней повозочки, велено остаться, и под стенами крепости присоединишься к вагенбургу.

Причиною сего неожиданного похода было известие, что Арзрум сдается без сопротивления: и Главнокомандующий поспешил, чтобы застать жителей Арзрума в таком добром расположении.

с. 167

В 11 часов ночи, не доходя до Арзрума 15-ти верст, войска остановились.

Утром следующего, 26-го дня, явились к Графу два депутата: один из них от народа привез и показал письменное согласие о покорности жителей; другой, от самого Сераскира, рассказывал, что крепость не будет сопротивляться, но что появление ваших войск пред Арзрумом может взволновать народ, и без того уже подстрекаемый буйными людьми к сопротивлению…. — Граф Эриванский приказал бить сбор; Корпус двинулся вперед; это было в 8 часов. Утро было тихое, ясное, дорога ровная, посольство из Арзрума не предвещало кровопролития; все соответствовало нашим мирным ожиданиям; все были веселы, как будто бы шли в гости. Но вошедши в ущелье, ведущее на хребты гор, с которых, говорили нам, откроется славный Арзрум, мы были встречены сильным удушающим ветром, который по мере нашего приближения к городу, становился сильнее, сильнее и засыпал нас пылью. Чистое до того небо задернулось снеговыми облаками; беспрестанно усиливавшийся ветер сделался сырой, холодный.

с. 168

Наконец мы, покрытые пылью, прозябшие от холода, поднялись на горы, спустились на Арзрумскую равнину, и в 5-ти верстах от города остановились биваками; но Арзрума еще не видали. Я поскакал на превысокий холм, с надеждою увидеть город, но напрасно: укрепленная турками гора Топ-дах заслоняла его и грозила приближавшимся к нему. На каменистой вершине холма, где дул сильный и холодный ветер я приметил Графа Эриванского: в теплой шинели, облокотившись на камень левым локтем, один, задумчивый, лежал он против ветра и против батарей, построенных турками на вершине Топ-даха, для встречи русских.

За длинным и отлогим скатом горы Топ-дах, протягивающимся от южной, отрубистой стороны оной, до подошвы северной стороны Армянских гор, на пространстве двух верст, стояла наша Егерская бригада, и между ею моя легкая рота; пред нами тянулся глубокий овраг. Еще строящиеся егеря не успели выслать за овраг стрелков, как вдруг несколько лихих турецких наездников, прискакавших из Арзрума, явились перед нами на покатости холма, и, смело разъезжая взад и вперед, начали стрелять по цепи наших Казаков. Граф приказал не отвечать им ни одним выстрелом.

С. 169

Наездники горячились, стреляли и дерзко приближались к Казакам: те отступали. Егеря выслали стрелков и резервы: наездники назад, назад и скрылись за возвышение. Я поскакал туда, чтобы утешиться — взглянуть на Арзрум.

«Какой обширный город, и как прелестно расстилается и зеленеет перед ним пространная равнина, орошаемая Евфратом! Сколько красивых и смелых минаретов, какое множество куполов, украшающих собою мусульманские мечети, и как еще много уцелело остроконечных куполов церквей Армянских!» восклицал я при первом взгляде на Арзрум. «Ну, любезный!» сказал я стоявшему со мною товарищу в любопытстве. «Есть надежда отдохнуть здесь порядочно.» — Но удовольствие наше вдруг было прервано скакавшими на нашу цепь Казаков Дели-Башами! Засвистали пули. Мы с товарищем давай Бог ноги — в лагерь.

Июня 27-го, Главнокомандующий, будучи уверен, что город в этот день покорится нам добровольно, приказал нашей второй колонне с ее артиллерией приготовиться к парадному вступлению в Арзрум. Все приоделись как нельзя лучше и с нетерпением ждали приказания. Но, около 10-ти часов утра, явился к Графу градской старшина, посланный от Сераскира с просьбою: отложишь вступление Русских войск до 4-х часов вечера. Главнокомандующий был недоволен этим, однако согласился отсрочить до З-х часов.

Между тем, в 9 часов утра, турки, с укрепленной горы Топ-дах, изредка стреляли по нашим передовым бекетам и фуражерам; после полудня выстрелы их становились все чаще, и напоследок сделались беспрерывными: несколько ядер упало перед нарядными колоннами егерей!.. Главнокомандующий рассердился: приказал войскам строиться в боевой порядок, сел на коня и велел следовать за собою.

Музыка, барабаны, горны, визг неприятельских ядер и стукотня артиллерийских колес 40-ка орудий с их зарядными ящиками, быстро катящихся по каменистому грунту к укрепленной горе: все это вместе, после тихого дня и мирных ожиданий, очень походило на жестокий морской шквал.

Прежде чем наши колонны со всех, кроме западной, сторон вскарабкались до половины крутого и каменистого ската горы, турки бросили свои батареи и убежали в город. Еще из жерл орудий неприятельских батарей, от последних выстрелов не перестал идти дым, как уже 16 легких, по правую сторону оставленной батареи, и 8 батарейных орудий по левую, были поставлены, заряжены, наведены: с нетерпением ждали приказания начат пальбу.

с. 171

При появлении наших войск на верху Топ-даха, турки, с наружных батарей, устроенных перед восточным форштатом, открыли по нас жестокую пальбу: ядра летали через наши головы, гранаты лопались перед нами. «Батареи готовы, Ваше Сиятельство! Прикажете стрелять?» спросил у Главнокомандующего Начальник Артиллерии. — Нет, погодите; —отвечал Граф. — «Я дал Сераскиру слово ждать до 3-х часов и сдержу его.» До условленного срока оставалось 6 минут. Настало 3 часа — и 3 батареи (каждая по 8-ми орудий) тремя меткими залпами горько заставили замолчать неприятельские батареи и напомнили Сераскиру о условии сдать крепость. С южной стороны форштата показалась депутация: батареи наши прекратили огонь. Белгар Бек (Военный Губернатор) Арзрума, поднес Графу Эриванскому ключи крепости.

После сего Главнокомандующий приказал Генералу Панкратьеву с его второю колонною парадно вступить в Арзрум.

Надобно было видеть с каким нетерпеливым удовольствием солдаты наши спешили спустишься с Топ-даха на дорогу. Гора эта, с юго-западной стороны, весьма крута, камениста, и не имеет ни тропиночки.

с. 172

Не смотря на сие, колонна сошла, скатилась па дорогу в две минуты, и даже артиллерия, лавируя по скату горы вниз, спустилась весьма скоро, принесши в жертву Топ-даху один зарядный ящик.

Оправившись, колонна выстроилась перед восточными (Карсскими) воротами форштата, с барабанным боем и музыкою вступила в предместье Арзрума и продолжала следовать далее.

Узкая, извилистая, тесно обставленная закоптелыми домами, и устланная, точнее же сказать усыпанная, голышем, и, от избытка фонтанов, всегда грязная улица, вела нас к восточной стене крепости и цитадели. Турки заперли дома свои и ни один из них не смел или не хотел взглянуть на русских. За то Армяне все высыпали из домов своих: мужчины, сняв чалмы, теснились по улице, а дети и женщины, с полуоткрытыми лицами, стояли на плоских крышах домов своих, и все, с живейшим чувством радости, становясь на колени и воздевая руки к небу, крестились, кланялись, плакали от умиления, и подбегая к офицерам и солдатам, прикасались к их платью.

с. 173

Прошедши улицу и небольшой каменный, над неопрятною рытвиною, мост, мы повернули на лево, и между крепостным рвом и неопрятною рытвиною, по гладкой и широкой улице, взводами, торжественно маршировали к огромным крепостным Тавризским воротам. По всей длине восточной стены крепости и цитадели, между зубцами, в высоких (в аршин) цилиндрических шапках, с ружьями и трубками, неподвижно сидели смелые Дели-Баши, а по цитадельной стене Арнауты.

Миновав первые и вторые крепостные ворота, мы повернули на право, и опять узенькою улицею, вдоль восточной же стены, в гору потянулись к стенам цитадели. Дошедши до ея крепких железных ворот, колонна остановилась. Ворота цитадели были заперты: Арнауты переменили свое намерение сдать цитадель, и кричали нам, что они будут защищаться до последней крайности. Об этом неожиданном упорстве Генерал Панкратьев послал доложить Главнокомандующему, остававшемуся на горе Топ-дахе. Граф приказал взять цитадель приступом. Арнауты, увидев к сему решительное приготовление, отворили ворота. 42-й Егерский полк занял цитадель, а моя легкая рота, не имея возможности вехать внутрь цитадели, обошла оную по западной стороне и вломилась на северную батарею, пристроенную к стене цитадели. На этой батарее стояло 14 больших заряженных крепостных пушек.

с. 174

Рассчитав своих людей по турецким орудиям и приготовившись к стрельбе, мы смело ручались за спокойствие северной части города и его форштатов.

Начальник Артиллерии потребовал меня к себе па Топ-дах. Он поручил мне сделать и представать к нему ведомость всей имеющейся в Арзруме турецкой артиллерии и всему принадлежащему к ней имуществу.

Главнокомандующий, окруженный Штабом своим, полками и артиллерией, расположенными по обе стороны горы и в низу, на дороге, против ворот восточного предместья, стоял на вершине горы и не сводил глаз с Арзрума. Довольный, что покорение многолюдного и крепкого города не стоило русским ни капли крови, он все еще, зная коварство всегда неприязненного к нам азиатского народа, беспокоился о второй колонне до тех пор, пока Генерал Панкратьев донес ему, что меры безопасности уже все приняты и всякое со стороны турок покушение уже было бы тщетно.

Было 7 часов вечера. На превысокой северо-западной башне цитадели развевалось знамя Русское, играла полковая музыка и разносились русские песни; за высокими, зубчатыми стенами города Арзрума гордо расхаживали русские часовые и на зеркальных стволах их ружей резвились яркие лучи закатывавшегося солнца.

 

Сентября 12-го 1829 года.

Арзрум.