В 1952 году И.С. Исаков опубликовал в “Новом мире” одну из больших своих аналитических работ “Адмирал Нахимов” (К 150-летию со дня рождения).

“Хачмерук” оцифровал и впервые публикует очерк в Интернете.

Из-за большого объема (более 300 абзацев), текст для удобства разделён на три части.

Ниже представлены главы 1-4.

Главы 5-6 – http://crossroadorg.info/isakov-nahimov-2/

Главы 7-9 – http://crossroadorg.info/isakov-nahimov-3/

Адмирал Нахимов

И.С. Исаков

«Новый мир», 1952, № 7, с. 205—238.

Глава 1

 

Вспоминая имена славных русских моряков, мы неизменно убеждаемся в том, что имя Павла Степановича Нахимова среди них — самое любимое и популярное в русском народе.

Ушаков бил турок чаще, чем Нахимов; Корнилов умер, как герой, на бастионах Севастополя; сам Павел Степанович боготворил Лазарева и считал его неизмеримо выше себя. Крузенштерн и Беллинсгаузен прославлены географическими открытиями, а Макаров сочетал в себе качества флотоводца нахимовского типа и большого учёного. И тем не менее именно Нахимов особенно дорог нашему народу.

Россия услышала имя Нахимова вместе с грохотом Синопского боя, прозвучавшего в самых отдалённых уголках необъятного государства, и полюбила его за каждый тяжкий день девятимесячного руководства беспримерной обороной Севастополя.

Основная причина такой подлинно всенародной высокой оценки заключалась в том, что лучшие годы жизни, максимум своих интеллектуальных и моральных сил Нахимов отдал служению Родине в один из наиболее тяжёлых периодов её истории. Это был промежуток времени от кровавого подавления восстания декабристов до Крымской войны, которая «показала гнилость и бессилие крепостной России». (В. И. Ленин. Сочинения, т. 17, стр. 95)

Всё зло, которое приносил русскому народу феодально-крепостнический строй, усугублялось абсолютистской тиранией жестокого и ограниченного Николая I, правившего Россией при помощи военно-аристократической касты и опиравшегося на помещиков -дворян. Их общие усилия на много лет затормозили экономическое и политическое развитие богатейшей страны с трудолюбивым и талантливым народом. Никогда многострадальный русский мужик не был более бесправным, ограбленным и забитым.

Естественным следствием подобной политики были многочисленные крестьянские восстания, разрозненные и в большинстве своём ещё слабые, но всё же по временам принимавшие угрожающие для самодержавия размеры, как, например, в Поволжье в 1839 году или в Белоруссии в 1847 году. Холерные «бунты» сменялись чумными; восстания вспыхивали даже в военных поселениях; волновались государственные крестьяне, бывшие в относительно лучших условиях, чем помещичьи крепостные; башкиры и казахи с оружием в руках поднимались на освободительную борьбу. Националистический гнёт царской администрации довёл и поляков до восстания, которое переросло в войну. «Усмирения» стали одним из методов управления империей.

Однако царю и этого, казалось, было мало. Он взял на себя роль «усмирителя» Венгерской революции 1848 года, за что получил кличку «европейского жандарма». Губительная внутренняя политика и роль душителя революции, навязываемая России, глубоко возмущали передовых русских людей. Но бороться с этим было трудно. Над всей духовной жизнью страны надзирало бдительное око 3-го отделения «собственной его величества канцелярии» и приписанного к нему корпуса жандармов, а любое печатное слово находилось в полной зависимости от всё иссушающей цензуры.

Убиты были Пушкин и Лермонтов; вынужденно стал эмигрантом Герцен; сосланы в Сибирь «петрашевцы»; дважды арестован Огарёв; выслан в Вятку Салтыков-Щедрин, в деревню — Тургенев; Чаадаева объявили сумасшедшим и запретили писать; молодого Чернышевского не допустили к кафедре; большинство журналов закрыли, а министерство народного просвещения превратили в орган затемнения народного сознания.

Естественно, что правительство, ничем не связанное с народом и не опиравшееся ни на какую форму общественной помощи, поскольку такая помощь противоречила самим основам самодержавия, выродилось в исключительно громоздкую, жестокую и в то же время бездарную бюрократическую машину. Продажность и коррупция николаевской администрации вышла за пределы возможного. Даже царь был бессилен бороться со взяточничеством и казнокрадством, так глубоко порочна была вся система.

В этих условиях Николай I, мнивший себя первым дипломатом Европы, не заметил того, как Россия была втянута в войну не с Турцией, на что рассчитывал царь, а с мощной европейской коалицией, причём в условиях полной изоляции. Не ключи от «гроба Господня» или забота о христианских подданных султана, а борьба англичан за ближневосточный рынок, династические интересы Наполеона III и общая боязнь усиления России за счёт Турции, особенно в случае возможного захвата проливов, послужили фактическими причинами очередного обострения «восточного вопроса», которое привело к войне.

К 1853—1854 годам все события внутренней жизни России и её международные отношения были сперва частично, а затем и целиком подчинены войне. Война велась на всех морских театрах, примыкавших к границам России, но главным фокусом её был Крымский полуостров. (После того, как с очищением Придунайских княжеств большие события на этом направлении не развернулись, второй фокус войны образовался на так называемом «малоазиатском» театре, где велась борьба за Карс. Этот театр также имел весьма существенное политическое значение.) В свою очередь, в Крыму все усилия сторон сосредоточились вокруг Севастополя.

Наиболее характерной особенностью этих событий было то, что военная монархия оказалась совершенно не подготовленной в военном отношении. На плац-парадах перед Зимним дворцом незримо витал дух Павла I, третий сын которого, Николай I оказался образцовым ротным командиром. Однако вне смотров большая армия, поглощавшая огромные средства (значительная часть которых разворовывалась), не обучалась полевому бою, не стреляла боевыми патронами, не имела современной системы снабжения и нового вооружения.

Высшие должности были синекурами родовитого дворянства, преданного престолу.

Через три года после окончания Крымской войны Н. А. Добролюбов с горечью писал в «Современнике»: «Многого недоставало тогда для нашей армии и флота, и, вспоминая об этих недостатках, ещё более изумляешься необычайному мужеству войска, одиннадцать месяцев отстаивавшего Севастополь».

За ошибки царя расплачивался весь народ, за ошибки министров и главнокомандующих прежде других расплачивались Крымская армия, флот и гарнизон Севастополя. Трудно поверить, что при остававшейся свободной коммуникации, соединявшей Крым с центром страны, правительство ухитрялось периодически оставлять защитников Севастополя то без пороха, то без сухарей, в антисанитарных условиях и почти без медицинской помощи. На этом беспросветном фоне не только Россия, но и вся Европа знали по официальным реляциям фамилии генерал-адъютантов царя — князя Меньшикова или князя Горчакова — в качестве главнокомандующих, князя Чернышёва, а затем князя Долгорукого — в роли военных министров, до тех пор, пока имена «светлейших» не начали тускнеть и заменяться новыми.

Нахимова, Корнилова и Истомина до Синопа не знали за пределами Чёрного моря и вне морского ведомства. После этого боя наиболее ярким стал образ синопского победителя и позже главного руководителя героической обороны Севастополя — Павла Степановича Нахимова, скромного, но сильного, гуманного, но беспощадного к врагу. К Нахимову и обратилась народная любовь.

Не случайно поэтому бездарный начальник гарнизона, барон Остен-Сакен, всю осаду отсиживавшийся в блиндированном каземате, вынужден был писать в приказе: «Доблестная служба помощника моего адмирала Нахимова… известная всей России…».

 

Глава 2

 

Такого человека, как Нахимов, царское правительство не могло совсем забыть или обойти молчанием хотя бы потому, что этого не позволил бы народ. Не могли умолчать о нём и официальные историки, в частности военные, такие, как Богданович, Дубровин, Зайончковский и другие. Вот почему во всех повествованиях о Крымской или Восточной войне много места посвящено Синопскому бою или роли Нахимова в героической обороне Севастополя. Много ценных и интересных свидетельств оставили соратники покойного адмирала, в числе которых следует упомянуть знаменитого Пирогова, генералов Тотлебена, Васильчикова и Хрущёва, главного хирурга Гюббенета и других. Совершенно естественно, что «морское сословие», о формировании, сплочении и облагораживании которого больше всего заботился сам Нахимов, сохранило о нём благодарную память и пыталось не только описать, но и оценить его роль и значение для морских сил Россини. И всё же можно утверждать, что ни одного действительно научного труда с Нахимове создано не было. Объяснение этому можно видеть в следующем.

По-разному относились к обороне Севастополя и к Нахимову русская общественность и правящая верхушка с её петербургским окружением.

Обитателям Зимнего дворца, Стрельны или Петергофа, также, как тем, кто заседал под шпилем Адмиралтейства, щекотал нервы английский адмирал Непир. Он изредка появлялся на горизонте Толбухина маяка, делая демонстративные эволюции, более похожие на реверансы. И хотя он ни разу не рискнул атаковать кронштадтские форты, официальный Петербург, читавший драматические сообщения из далёкого Севастополя, всё же считал себя если не участником боевых действий, то по меньшей мере подвергнутым морской блокаде. Поэтому черноморцам нельзя было рассчитывать на быструю помощь Петербурга или искреннее сочувствие, хотя некоторые высочайшие рескрипты с наградами должны были, очевидно, заменять и помошь и сочувствие.

Москва относилась к кровавым событиям в Крыму значительно серьёзнее и более патриотично. Это была Москва, которая в 1853 году демонстративно, явно избрала начальником своего ополчения дряхлеющего, но всё же непокорного А. П. Ермолова. Москва, исторически считавшая себя сердцем России, вечно фрондировавшая против космополитизма дворцового Санкт-Петербурга, была больше связана с хлебородными губерниями, заинтересованными в вывозе хлеба через порты Чёрного моря. Вот почему в Москве обычными были такие знаки патриотической манифестации, как сборы пожертвований или медикаментов. Московские журналы чаще и теплее писали о Нахимове, чем столичные (если не считать морских изданий). В Москве было издано большинство лубков, посвященных Крымской войне, раёшников и литографий для народа, живописующих оборону Севастополя.

Официальная, казённая Россия, ограничившись двумя-тремя некрологами о Нахимове, одним монументом в Севастополе и присвоением имени адмирала крейсеру, спущенному на воду в 1885 году, то есть через 30 лет после смерти Нахимова, предоставила затем заботу о его памяти историкам, преимущественно ведомственным.

Ещё меньше было сделано для освоения научного наследства адмирала-новатора. Никто не занимался достаточно глубоким анализом тактических приёмов Нахимова; мало изучались его методы и приёмы боевой подготовки флота и воспитания русских моряков в духе дальнейшего развития традиций лазаревской школы. Все эти проблемы были затронуты следующим поколением очень поверхностно, искажены, а затем и вовсе отложены в сторону, так как историки-дилетанты отнесли самого Нахимова к эпохе парусного флота и потому поторопились объявить его мысли устаревшими для развивающегося парового флота.

Судьба нахимовского наследия совершенно изменилась после Великой Октябрьской социалистической резолюции. В советское время замечательный русский патриот впервые получил то признание, которого всегда заслуживал.

Интерес к героическому прошлому нашего народа вышел далеко за пределы отдельных ведомств или специальных учреждений. Как и о других замечательных людях нашей Родины, о Нахимове появилось большое количество научных трудов, пьес, сценариев, картин и беллетристических произведений. Впервые был издан обстоятельный сборник документов об адмирале Нахимове. Естественно, что в период борьбы с гитлеровской Германией, когда фашистам удалось ворваться в Крым и временно захватить Севастополь, интерес к истории главной базы Черноморского флота и её славных защитников в войну 1854—1855 годов сильно возрос. Это нашло своё отражение в появлении новых книг и специальных статей.

Литература о Нахимове, изданная в советское время, превосходит во много раз написанное об адмирале до революции.

Ряд общегосударственных мероприятий ещё выше поднял значение Нахимова. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 3 марта 1944 года, наряду с учреждением орденов имени таких выдающихся русских полководцев, как Александр Невский, Суворов и Кутузов, были учреждены и ордена имени адмиралов Ушакова и Нахимова. Одновременно была учреждена медаль Нахимова для награждения матросов, сержантов и старшин.

На основе постановления ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР от 21 августа 1943 года было приступлено к формированию суворовских училищ. Социалистическое государство приняло на себя заботу о воспитании и обучении тех детей, родители которых погибли в боях с фашистами. Военно-Морским Силам СССР также было разрешено приступить к формированию аналогичных нахимовских училищ. 21 июня 1944 года постановлением Совнаркома СССР было санкционировано создание первых училищ имени Нахимова.

 

Глава 3

 

Павел Степанович Нахимов родился 23 июня 1802 года (ст. стиля) в селе Городок Вяземского уезда Смоленской губернии. На тринадцатом году жизни юный Павел был определён родителями в гардемарины Морского кадетского корпуса. Он закончил его в 1818 году, став мичманом в возрасте всего лишь пятнадцати с половиной лет.

С 1822 по 1825 год Нахимов совершил Кругосветное плавание на фрегате «Крейсер» под командованием капитана 2 ранга М. П. Лазарева. С 1826 по 1828 год служба молодого лейтенанта была связана с линейным кораблём «Азов», на который он перешёл вслед за Лазаревым. На этом корабле Нахимов получил боевое крещение в Наваринской бухте (8 октября 1827 года).

Командуя носовой батареей «Азова», он показал себя распорядительным и хладнокровным офицером и искусно управлял огнём артиллерии в сложных условиях, в которых оказался флагманский корабль русской эскадры. При этом Нахимов настолько выделился из числа остальных офицеров, в числе которых были Корнилов и Истомин, что получил производство в капитан-лейтенанты и за «отличную храбрость» был награждён орденом Св. Георгия 4-й степени. Назначение Нахимова осенью следующего года командиром корвета «Наварин» следует также считать прямым результатом экзамена, выдержанного им в сражении.

Корвет за время пятилетнего командования им Нахимовым участвовал в операции блокирования Дарданелл, совершил переход в Кронштадт и в последующем нёс службу в составе Балтийского флота.

В 1832 году Нахимов был назначен командиром строящегося под Петербургом фрегата «Паллада», который приобрёл впоследствии литературную известность.

В 1834 году Павел Степанович был произведён в капитаны 2 ранга и переведён в Черноморский флот, по просьбе М. П. Лазарева, за год до того назначенного исправляющим должность «главного командира Черноморского флота и портов».

Опыт постройки «Азова» и «Паллады» был перенесён Нахимовым на достройку и вывод из Николаева в Севастополь линейного корабля «Силистрия». В качестве его командира Нахимов в третий раз начал служить под командованием М. П. Лазарева. «Силистрия» был 84-пушечный линейный корабль, передовой для своего времени. В опытных руках нового командира он скоро стал образцовым кораблём Черноморского флота.

С 1840 по 1845 год Нахимов, командуя «Силистрией», непрерывно находился в плавании в течение всего навигационного времени, содействуя организации так называемой «Кавказской береговой линии». Главной задачей кораблей Черноморского флота была тогда охрана кавказского побережья от турецких и английских посягательств. Турки и англичане старались в это время не прибегать к открытой силе, а пользовались контрабандистскими приёмами не только для завоза оружия и боеприпасов, но и для забрасывания диверсантов, лазутчиков, военных инструкторов и политических эмиссаров. Они стремились разжигать религиозный фанатизм горцев-мусульман, возбуждать в них ненависть к русским и грузинам и провоцировать племенную рознь. Конечной целью этой политики было вытеснение России с Кавказа и порабощение всех кавказских народов.

После того, как Нахимов одиннадцать лет командовал линейным кораблём, он был в 1845 году произведён в контр-адмиралы и назначен командиром 1-й бригады 4-й флотской дивизии. Наконец он стал младшим флагманом и притом только потому, что приехавший в Севастополь Николай I остался доволен смотром и наградил всех его участников, включая и Нахимова. Спустя семь лет Нахимов был назначен командующим 5-й флотской дивизией и произведён в вице-адмиралы.

Даже эти скупые даты свидетельствуют, что не по протекции императорского двора и не по дружбе с Лазаревым, а непрерывным упорным трудом, беспорочной службой, безукоризненным выполнением всех возлагаемых на него поручений достигал Павел Степанович высших ступеней командования.

После 18 ноября 1853 года Нахимов, к этому времени хорошо известный лишь Черноморскому и отчасти Балтийскому флоту, заставил говорить о себе не только Россию, но и всю Европу. Синопский бой, в котором он разгромил турецкую эскадру, был зенитом морской деятельности адмирала.

Через три дня после сражения при Альме, 11 сентября 1854 года, приказом кназя Меньшикова Нахимов был назначен «заведывающим морскими командами, отделёнными для защиты южной части Севастополя». После того, как часть кораблей была затоплена для заграждения входа в Севастопольскую бухту, адмирал, вместе с корабельной артиллерией и сформированными им командами, перешёл на сушу и с этого момента стал бессменным организатором обороны главной базы флота на том именно направлении, где противники наметили нанесение главного удара.

5 октября 1854 года во время первой бомбардировки Севастополя погиб вице-адмирал Корнилов. Фактическим руководителем всей обороны оказался Нахимов. Начиная с первых дней осады, не ожидая приказов или инструкций сверху, он сам взял на себя руководство обороной, опираясь на свой исключительный авторитет. Оформлено это было только спустя пять месяцев, когда его назначили командиром Севастопольского порта, временным военным губернатором и помощником начальника гарнизона. 21 марта 1855 года Нахимов был произведён в полные адмиралы.

28 июня, при очередном объезде позиций, Нахимов был смертельно ранен штуцерной пулей в голову. Не приходя в сознание, 30 июня 1855 года знаменитый адмирал и великий патриот скончался.

 

Глава 4

 

Когда восстанавливаешь в памяти биографию Павла Степановича Нахимова, невольно возникает вопрос о том, каким образом вырос и сформировался этот замечательный человек, удивляющий и подкупающий своей исключительной духовной цельностью.

Отец Нахимова, честный служака, екатерининский секунд-майор в отставке, занимал выборную должность начальника местного ополчения во время нашествия французов. Старшие братья, Платон и Николай, были воспитателями Морского корпуса, но рано ушли из флота.

С детских лет Павел Степанович, которому не запрещали общаться с дворовыми крестьянами, понял, что главным и единственным кормильцем семьи и всего государства является мужик — бесправный крепостной.

Нахимову исполнилось десять лет, когда его семье во время нашествия Наполеона пришлось бежать из дважды разорённой Смоленщины в Харьковскую губернию. Вполне естественно, что отданный через три года в Морской корпус, в период, когда воинская слава России гремела по всей Европе, молодой гардемарин твёрдо решил посвятить себя защите Родины. Напомним, что в то время были ещё живы питомцы этого корпуса Ушаков и Сенявин.

В 1803—1806 годах Крузенштерн и Лисянский совершили первое кругосветное путешествие на шлюпах «Надежда» и «Нева», удивив весь мир искусными переходами по новым маршрутам и открытиями не известных до того островов. Три года спустя по возвращении их в Кронштадт Головнин на шлюпе «Диана» исключительно смелым манёвром вырвался из английской блокады в Саймонсбай и, обманув британских мореплавателей, ушёл от преследования на Камчатку. Всё это способствовало воспитанию чувства национальной гордости в молодых русских моряках.

Первое настоящее плавание никогда не забывается, как не забывается первый бой или первый полёт, особенно если оно совершается летом, на красивом бриге, и если к тому же начинающему мореплавателю только пятнадцать лет. Группе из двенадцати лучших гардемаринов, отобранных для заграничного плавания, в числе которых находился Нахимов, повезло, так как от корпуса к ним был приставлен лейтенант Шихматов. Декабрист Д. И. Завалишин аттестовал князя Сергея Шихматова и его брата Павла, как «людей не только высокой честности и безукоризненного поведения, но можно даже сказать святой жизни… с высоким образованием и которые… объявили своих крестьян свободными… не по завещанию, после своей смерти… а при жизни своей».

В то время корпус мог похвастаться отличными преподавателями. Обучение велось по замечательным пособиям, составленным академиком Платоном Гамалея, и обширным серьёзным программам, разработанным таким компетентным инспектором, как Крузенштерн. Однако по укладу жизни и нравам Морской корпус мало отличался от других закрытых училищ с их мрачными традициями дореформенных школ, искалечивших немало слабых натур. К счастью, юнец из Смоленской губернии оказался морально стойким и физически крепким человеком и уже в эти годы твёрдо шёл по намеченному пути. Он брал от Морского корпуса только то, что считал для себя полезным, и отбрасывал всё остальное.

Среди развращённых отпрысков сановных лиц и ленивых дворянских недорослей Павел Нахимов сумел найти себе друзей, резко отличавшихся от типичного среднего бурсака в морской форме. Помимо Дмитрия Завалишина, будущего декабриста, который был «за участие в государственном преступлении сослан в каторжные работы навечно», Нахимов дружил и позже плавал с Михаилом Рейнеке, впоследствии учёвым-гидрографом, с Владимиром Далем — составителем знаменитого толкового словаря. В числе друзей Нахимова был также Евфимий Путятин, плававший с ним на лазаревском «Крейсере» и бывший участником Наваринского боя. В дальнейшем Путятин перешёл на дипломатическую работу, ходил на фрегате «Паллада» в Японию и заключил так называемый Симодский договор, а затем Тянь-цзинский договор с Китаем. В числе товарищей Нахимова по кругосветному плаванию на «Крейсере» был ещё один декабрист, лейтенант Ф. Г. Вишневский, однако их взаимоотношения точно пока не выяснены.

Некоторые авторы всячески стараются связать имя Нахимова с возможно большим числом декабристов. Такую тенденцию надо считать мало оправданной, так как, например, Николай Бестужев ушёл из корпуса в 1813 году, то есть за два года до поступления в него Нахимова, а одной близости с Завалишиным ещё недостаточно, чтобы связывать имя будущего адмирала с декабрьским восстанием. Нахимов впитал в себя много передовых идей, которые владели лучшими умами того времени, особенно в оценке роли крестьянства, необходимости гуманного обращения с матросами и т. д. Он видел язвы феодально-крепостнического режима и понимал его слабые стороны, но во всём остальном Нахимов был далёк от целей, к которым стремились декабристы.

В то время, когда Нахимов ещё только начинал применять на практике свои знания, приобретённые в корпусе, на большинстве кораблей флота не существовало иной системы воспитания, кроме палочной, вернее «линьковой». Муштра и дисциплина, основанная на страхе наказания, должны были обеспечивать слепое повиновение матросов. Всё же у Александра I и его Адмиралтейств-совета хватало ума при снаряжении заморских экспедиций выбирать для них лучших командиров, чтобы не оскандалиться «перед Европой».

Так, вместе с Беллинсгаузеном в антарктическую экспедицию был послан Лазарев, а через три года Лазарев взял с собой Нахимова в кругосветное плавание на «Крейсере».

Совершенно закономерно, что на формирование Нахимова как патриота, верного сына Родины, первоклассного моряка, редкого воспитателя и бесстрашного флагмана, помимо его непосредственного окружения, в значительной мере повлияли его воспитатели и руководители по службе. Кроме Шихматова, Нахимов дольше всего находился под исключительно благоверным влиянием Михаила Петровича Лазарева — прямого, честного и умного преобразователя Черноморского флота, сумевшего воспитать целую плеяду знаменитых моряков, прославивших лазаревскую школу.

Биографы Нахимова уделили мало внимания тому факту, что переход его на «Азове» из Кронштадта в Англию и стоянка в Портсмуте были совершены под флагом шестидесятичетырёхлетнего Дмитрия Николаевича Сенявина, который, выделив «Азов» в состав эскадры Средиземного моря, как бы напутствовал Лазарева и Нахимова на большой подвиг. Возможность плавать на одном корабле с знаменитым адмиралом и ежедневно общаться с ним не могли не оказать глубокого влияния на молодого лейтенанта.

В промежутке между Наваринским боем и переводом в Чёрное море Нахимов на фрегате «Паллада» плавал под командованием вице-адмирала Ф. Ф. Беллинсгаузена, который был не только прекрасным моряком, но и учёным-исследователем. Затем наступил период семнадцатилетней работы снова под руководством Лазарева. И всё же, несмотря на сильное и длительное влияние Лазарева, многое у него перенявший Нахимов отнюдь не утратил своей индивидуальности и во многом пошёл значительно дальше своего наставника.

В течение нелёгкого трёхлетнего плавания под всеми долготами на «Крейсере», как и позже в кровопролитном бою на палубе «Азова», молодой офицер убедился в том, что всё тот же крепостной мужик, только переодетый в бушлат, является главной силой, защищающей морские границы России или добывающий ей славу в далёких морях. Личные наблюдения Нахимова ешё раз подтвердили, что линьки и грубая брань не являются лучшим педагогическим средством и что от того же матроса можно добиться во сто крат большего мастерства, отваги и даже самопожертвования, если с ним обращаться человечно, заботиться о нём, поучать его личным примером, объясняя цель и значение его службы, как завещал ещё великий Суворов.

Будучи уже флагманом, Нахимов пришёл к твёрдому убеждению, что: «Матрос есть главный двигатель на военном корабле, а мы только пружины, которые на него действуют».

Если же не все офицеры поняли смысл и поверили в правду этого поучения, исходящего из уст дворянина, то поняли и оценили его сами матросы. Все современники Нахимова неизменно пишут о самой сильной и трогательной любви черноморских матросов к своему адмиралу. Вот почему так тепло и искренне звучат слова его приказа, изданного за два месяца до смерти, обращённые к этим матросам: «Я с юных лет был постоянным свидетелем ваших трудов и готовности умереть по первому приказанию; мы сдружились давно; я горжусь вами с детства».

Вот почему никто не усомнится в правдивости свидетельства В. Зарудного, который приводит слова Нахимова, сказанные одному молодому офицеру: «Матросы любят и понимают меня, — я этой привязанностью дорожу больше, чем отзывами каких-нибудь дворянчиков».

Уже указывалось, какую роль в жизни Нахимова сыграли его наставники и руководители. К этому нужно добавить, что главным фактором в формировании морального облика Нахимова было влияние матросской среды.

Воспитывая матросов в духе преданности Родине, прививая им чувство долга и любви к морскому ремеслу, Нахимов одновременно впитывал в себя животворный патриотизм народа, взращённый поколениями русских людей в их многовековой борьбе за свою землю с монгольскими ордами, крымскими ханами, тевтонскими псами-рыцарями, шведами и другими захватчиками. Он проникался любовью народа к осмысленному труду, его природной, пусть часто инстинктивной, мудростью в государственных вопросах и, как никто другой, ценил исключительные задатки русского человека к мастерству и искусствам. Вот почему доверие и любовь матросов, которыми он дорожил больше всех наград, давали ему ту исключительную моральную силу, которая возможна только у подлинно народных героев.

Нахимов не оставил после себя никаких воспоминаний или дневников, поэтому судить о нём приходится прежде всего по его поведению. Анализ конкретных примеров его деятельности и многих известных его поступков показывает, что уже в молодости Нахимов был принципиальным и последовательным человеком. Основные идеи и принципы, которыми он твёрдо руководствовался на первом этапе жизни, представляются в следующем виде:

– быть верным сыном своего народа, все силы, а если надо и жизнь, посвятить пользе и славе любимой Родины;

– самое высокое звание в жизни — быть воином, выше этого — только звание русского воина;

– избранной специальности надо отдавать себя до конца, без остатка; надо полюбить её, чтобы не только досконально её изучить, но и жить ею, двигать вперёд, совершенствозать и передавать свои знания и опыт другим;

– воинская профессия по существу своему неразрывна с понятием коллектива; вот почему воина нужно воспитывать в духе братства, боевого товарищества, и хотя военная организация невозможна без служебной иерархии, всё же объединение бойцов и командиров должно олицетворять как бы единую семью;

– узы воинского братства должны быть сильнее родственных и даже классовых; не только солдат или матрос должен умирать в бою, спасая своего офицера, но и офицер обязан неустанно заботиться о здоровье,

– развитии и благополучии подчинённых, отвечать за жизнь каждого порученного ему бойца, оберегать свою часть от излишних или неоправданных потерь;

– опыт русской истории и пример деятельности Суворова и Ушакова подтверждают, что страх наказания не может служить главным стимулом при обучении, воспитании и во время боя; любовь к Родине, сознание своего долга, понимание задач и искусное, твёрдое, но гуманное руководство создают русских чудо-богатырей.

Эта программа, несколько односторонняя, обходящая острые социальные проблемы эпохи, всё же была необычайной для офицера, вышедшего из дворянско-помещичьей среды предреформенной России. Кроме того, она сочеталась с исключительной строгостью и требовательностью к самому себе, что также не было типичным для представителя господствующего класса.

К этому следует добавить некоторые личные качества Нахимова, такие, как исключительная простота, сдержанность, спартанский образ жизни, готовность помочь другим, искренность в обращении с людьми, независимо от их происхождения или ранга, наконец, изумительная храбрость и отвага, о которой так много написано, — всё это накладывало определённый отпечаток на весь его облик, придавало ему необычайное обаяние и явно выделяло из среды морского офицерства того времени.

«Я никогда не видел, чтобы он вышел из себя, кричал, топал и т. п., — записал впоследствии офицер, плававший с Нахимовым на «Ягудииле». — Всегда справедливый, ровный, спокойный, но быстрый в своих движениях, он краснел только когда сердился, и в то время заметно сдерживал себя и говорил медленнее…»

Из всех его личных качеств одно было особенно подкупающим, оставаясь неизменным как у молодого лейтенанта, так ну пожилого адмирала. Речь идёт об исключительной скромности Нахимова.

«Все поступки его носили явный отпечаток величайшей скромности», — пишет работавший в Севастополе известный хирург Гюббенет, и в этом вопросе сходятся свидетельства всех людей, когда-либо соприкасавшихся с Нахимовым. В штормовую погоду он бросается спасать матроса, но об этом мы узнаём не от него, а от Завалишина. После «кровопролитного и губительного сражения» (в Наваринской бухте 8 ноября 1827 года), о котором сами англичане писали, что «ни при Абукире, ни при Трафальгаре ничего подобного не видели», лейтенант Нахимов пишет другу Миханлу Рейнеке: «Повернувшись всем лагом к фрегатам, мы очень скоро их разбили… мы отвечали на огонь… когда же Гангут и др. заняли свои места, тогда нам сделалось несравненно легче».

Живое описание боя ведётся от лица всего экипажа — «мы», или от имени корабля — «он». Вот, наконец, две строчки о себе: «Я был наверху на баке, у меня было 34 человека, из которых шестерых убило и 17 ранило, меня даже щепой не тронуло». (Некоторые источники указывают, что Нахимов был легко ранен в бою, однако сам он об этом нигде не упоминает.)

И это всё о себе; так мало, что даже нельзя понять, что же он делал со своей командой, как действовала его батарея.

Если от письма молодого лейтенанта, удовлетворённого победой над турками, обратиться к сухой казённой реляции, то под рубрикой «какое сделал отличие» мы найдём: «… действовал с отличной храбростью и был причиной двукратного потушения пожара, начавшегося было от попавших в корабль брандкугелей».

На поздравления по случаю Синопа победитель ответил: «Это не я, это Михаил Петрович (Лазарев) сделал».

В критические дни организации обороны Севастополя Нахимов, не задумываясь, стал под команду Корнилова, хотя был на три года старше, имел более солидный боевой опыт и больше наград. «Нахимов охотно подчинялся первенству Корнилова… столько же по своей прямодушной скромности, как и по сознанию высоких достоинств и полезных действий Корнилова», — пишет капитан-лейтенант Афанасьев. В один из самых страшных дней бомбардировки Севастополя, в ответ на настойчивые советы беречь себя, Нахимов сказал: «Не беда, как вас или меня убьют, а вот жаль будет, если случится что с Тотлебеном или Васильчиковым!».

Когда дело касалось работы, службы, Нахимов был твёрд и требователен  настолько, что его скорее можно было упрекнуть в излишней, педантичной строгости, причём эта строгость проявлялась невзирая на лица.

В статье, помещённой в «Русском библиографическом словаре», несколько утрированно, но в полном соответствии с другими источниками автор передаёт, ссылаясь на «общий голос сослуживцев по «Крейсеру», что Нахимов с первых дней плавания служил 24 часа в сутки, никогда не вызывая упрёков за желание выслуживаться со стороны товарищей, быстро уверовавших в его призвание и преданность самому делу. Если не в течение всех суток, то во всяком случае в любое время суток Нахимов готов был сам учиться и учить других. Уже на раннем этапе службы он проявил исключительные способности педагога, так что один из сослуживцев мог позднее написать, Что Нахимов «быстро достигал своей цели приучить и приохотить подчинённых ему матросов и офицеров к военному морскому ремеслу».

Слава образцового офицера; отличного командира шла следом за ним как на Балтике, так и на Чёрном море. В воспоминаниях капитана I ранга Асланбегова, относящихся к периоду, когда Нахимов командовал фрегатом «Паллада», есть следующие строки, обращённые к кораблю, но характеризующие его командира:

«Это был такой красавец, что весь флот им любовался и весьма многие приезжали учиться чистоте, вооружению и военному порядку, на нём заведённому».

К описываемому периоду относится происшествие, как нельзя лучше характеризующее один из этапов процесса формирования будущего флагмана и ещё более выделившее его из окружающей среды.

В ночь на 17 августа 1833 года фрегат «Паллада», под командованием капитан-лейтенанта Нахимова, находился в составе 2-й флотской дивизии Балтийского моря; шедшей под флагом вице-адмирала Беллинсгаузена. Доверившись специалистам своего штаба, вице-адмирал спокойно спал в каюте. Пересекая устье Финского залива, эскадра шла курсом NNO (северо- северо-восток), при исключительно неблагоприятной погоде. С наступлением темноты условия похода представлялись в следующем виде; «ветер риф-марсельный, крепкий, временно с нахождением шквалов, темно, облачно с пасмурностью; большое волнение…». Эскадра шла растянутым строем кильватерной колонны, причём «Паллада» находилась близко к концу линии, далеко позади флагманского корабля. Для того чтобы не потерять друг друга из виду или не столкнуться, корабли периодически жгли фальшфеера.

В два часа ночи Нахимов неожиданно для всех сделал общий сигнал «флот идёт к опасности» и, не ожидая реакции флагмана, сделал поворот и вышел из линии, продолжая повторять сигнал. Произошло некоторое замешательство: кое-кто последовал за Нахимовым, остальные не решались нарушить походный порядок. Наконец Беллинсгаузен сделал сигнал, приказав всей эскадре повернуть на другой галс, но в этот момент головной корабль «Арсис» уже наскочил на подводные скалы. Один из моряков в своих воспоминаниях пишет: «ему удалось заслужить признательность начальника и уважение  сотоварищей за тот ночной сигнал, которым он предупредил эскадру от угрожающей опасности».

История многих флотов знает аналогичные случаи, когда сзади идущие корабли, полагаясь на флагмана, не особенно заботятся о точном контроле за своим местонахождением, несмотря на то, что, морской устав требует самостоятельного путесчисления от каждого корабля. (Вот пример, показывающий, насколько распространена подобная практика во флоте США. 10 сентября 1923 года флотилия в составе 7 эскадренных миноносцев с ходу наскочила на камни и разбилась у острова Сан-Мигуэль, в проливе Санта-Барбара. Командир флотилии, не убавивший хода в тумане, ошибся в счислении на 20 миль и как бы «привёл» вслед за собой к гибели все корабли.)

Всю значительность поступка Нахимова можно оценить только при условии, если вспомнить, что событие это произошло в период расцвета николаевской системы воспитания, основанной на муштре. Мало того, что он поднял сигнал, дискредитирующий командование, — он ещё дерзко «нарушил строй», выйдя из линии, чем «расстроил походный порядок», а затем самовольно повернул, не дожидаясь разрешения флагмана. Можно полагать, что, если бы расчёты Нахимова не подтвердились, его бы в лучшем случае исключили из флота. Рассмотрение подобного нарушения по субординации подлежало компетенции Адмиралтейства с последующим докладом царю, и никакое заступничество Беллинсгаузена или Лазарева не могло бы помочь. (В 1846 году Николай II разжаловал в матросы пятидесятилетнего заслуженного капитана 1 ранга Лаврова, георгиевского кавалера, за то, что тот повздорил с контр-адмиралом Карповым: «за дерзость и ослушание противу своего бригадного командира».) Нахимов это прекрасно сознавал, но, чуждый эгоистических опасений, выполнил свой долг. Щадя авторитет Беллинсгаузена, вернее, оберегая репутацию всего флота от скандала, дело замяли, в результате чего Нахимову досталась признательность товарищей и устная благодарность царя («Я тебе обязан сохранением эскадры. Благодарю тебя. Я никогда этого не забуду!»).

Говоря о Нахимове, как о блестящем офицере, профессионале-моряке, следует особо подчеркнуть, что он был русским моряком как по рождению, воспитанию и учёбе, так и по складу всей своей героической жизни. Между тем царское правительство не верило в силы своего народа.

Подражая Петру I, хотя и в исторически других условиях, оно отправляло некоторых сынков из привилегированных семей волонтёрами в английский флот для «оморячивания». Это мероприятие дало англичанам повод воскресить старые тезисы их лживой пропаганды о том, что русский флот создан британскими руками, что сами русские – не морская нация.

Несмотря на то, что Англия уже давно оттеснена с традиционных позиций так называемой «владычицы морей»; несмотря на то, что на нашем веку британский флот потерпел немало убедительных поражений: от советского флота — в 1917-19 годах, от немцев — в 1914-18 годах и от японцев — во вторую мировую войну; несмотря на то, что прошло более ста лет с тех пор, как русские люди уже не посылаются в английский флот, а в русский флот не привлекаются английские наёмники, — английская твердолобая пропаганда периодически возвращается к этой старой жвачке, по-прежнему фальсифицируя историю и пытаясь этим обманом влить бодрящий эликсир в дряхлое тело угасающей Британской империи, в её некогда грозное учреждение: «флот его величества».

Трудно было бы отрицать, что рождение Беллинсгаузена на острове Эзеле (ныне Сарема) сказалось на складе его характера. Это безусловно помогло ему ещё с юношеских лет сделаться отличным моряком, а впоследствии стать учёным и обличителем самоуверенного капитана Кука, «закрывшего» Антарктику. То же самое можно сказать и о Макарове, сыне старого боцмана. Проведя своё детство в Николаеве-на-Буге, он уже в отроческие годы был мичманом в Николаевске-на-Амуре. Однако оба эти флотоводца во многих отношениях были превзойдены другими русскими моряками, родившимися вдали от моря или в семьях, не связанных с флотом.

Более обширный перечень имён наших флагманов, включая адмирала Нахимова, прославивших русское оружие и русский флаг, приводит, на первый взгляд, к картине парадоксальной и настолько необычной, что она показана для наглядности таблицей:

 

Пётр I родился под Москвой

С. Дежнев — в Вологодской губернии

Ушаков — в глуши Тамбовской

Сенявин — в Калужской

Лазарев — во Владимирской

Нахимов — в Смоленской

Корнилов — в Тверской

Истомин — в Псковской

Лисянский — в Черниговской

Головнин — в Рязанской

Невельский — в Костромской

 

Если взглянуть только на правую сторону этой таблицы, то перед нами встаёт средняя часть «кондовой», некогда патриархальной России — ржаные, пшеничные или льняные губернии, как говорилось в время, в большинстве которых нет даже значительных рек. Легенда о фатальном предопределении островитян к морскому делу исчезает, как дым, вместе с «избранностью» английского народа.

Все остальные творцы и носители русской морской славы, к которым мы относим многие тысячи русских матросов, боцманматов и боцманов, чьими руками делались большие дела перечисленных адмиралов, призывались в подавляющем большинстве случаев из тех же средних русских губерний. Пётр I, в частности, несколько наборов во флот провёл в Москве.

Русский человек всегда обладал такими природными свойствами, как гибкий ум, смётка и способность к ремёслам и всяким «искусствам». При наличии органической любви к труду, упорства и физической выносливости это облегчало ему быстрое освоение премудростей любых профессий, включая и суровую, но интересную профессию моряка. Чувство глубокого патриотизма, знакомство с героическим прошлым русского народа помогали ему понимать всю пользу этой профессии для государства. Вот почему недавние «новобранцы» из центральных губерний, под влиянием новой среды и новых условий жизни и при хороших руководителях, в короткий срок превращались в искусных матросов, о которых Нахимов сказал: «С нашим лихим народом можно такие дела делать, что просто чудо».

Несмотря на 25-летний срок службы и подчас каторжные условия труда, русские матросы всегда считали свою «повинность» государственной повинностью и почётной обязанностью. Они ненавидели не корабли, флот или море, а притеснявших их помещиков-офицеров, обворовывавших их портовых интендантов и всю систему, помыкавшую «императорским» флотом.

Это отлично понимали иностранные адмиралы, если их не ослепляла ненависть к России или если они не носили традиционных шор собственного высокомерия и политической близорукости. Приведём одно свидетельство.

Во время русско-шведской войны 1788-90 годов в русском флоте временно служил английский капитан Тревенен. Он участвовал в боях со шведами и если не оказался героем, то проявил себя честным и стойким воином, оставившим по себе добрую память. Этот Тревенен, будучи уже в Англии, следующим образом выразил свои впечатления о русских матросах: «Нельзя желать лучших людей, так как неловкие, неуклюжие мужики скоро превращались под неприятельскими выстрелами в смышлёных, стойких и бодрых воинов…». Эта оценка была дана после Чесмы и Выборгского сражения, и последующие исторические события, такие, как взятие Корфу, Афонское сражение, Наварин, Синоп и Севастополь, только подтвердили её справедливость.

 

Главы 5-6 – http://crossroadorg.info/isakov-nahimov-2/

Главы 7-9 – http://crossroadorg.info/isakov-nahimov-3/