Журнал “Нева” в 1967 году напечатал четыре рассказа И.С. Исакова из цикла “Ленинградские рассказы”. Один из них приводим ниже.
“Хачмерук” оцифровал и впервые публикует его в Интернете.
Зарываются
И.С. Исаков
Рис. В. Бескаравайного.
Журнал “Нева”, №3, 1967, с. 63-67.
В один из самых тяжелых моментов обороны Ленинграда, в середине сентября, когда немецкая группа армий «Север» пыталась «с хода» ворваться в город и на душе у всех скребли кошки, мне пришлось (в который раз!) из-под маскировочной сетки Смольного выскочить на трофейном «мерседесе» к Ириновской железной дороге, ведущей к Ладожскому озеру.
Знакомый милиционер, как всегда дежуривший у «финляндской» заставы, обычно мрачный, с неожиданно просветленным лицом крикнул, козыряя по уставу:
— Зарываются!
Забот в голове было свыше меры, настроение не из весёлых. Я‚ конечно, не обратил внимания на своеобразный салют постового. Проскочил заставу, показав гарнизонному наряду развернутый пропуск.
Еще не успел я принять рапорт от командира Ладожской военно-морской базы капитана первого ранга Н. Ю. Авраамова, как, бросив вагонетки, ко мне подошли две женщины, работавшие на кладке волнолома в Осиновце:
— А это правду говорят, товарищ, адмирал, что немцы начинают в землю зарываться?
Меньше всего хотелось говорить успокоительные слова, особенно после того, как в дороге узнал, что Сорок вторая армия уже отошла за пригородный рубеж. Однако от разговора уклониться не удалось, так как через минуту меня окружила внушительная группа работниц.
— В современной войне без окапывания ни шагу не сделаешь… Наверно, видели, что даже вокруг самолетов на аэродромах «капониры» строят… Так что ничего удивительного, если немец кое-где себе временные траншеи и позиции роет… А вы бы лучше времени не теряли и выгружали камень на волнолом…
По выражению лиц нетрудно было понять, что «лекция» моя не понравилась. Едва отойдя от работниц, я услышал за спиной:
— Ваньку валяет!.. Или сам не в курсе!
— Как же не знает, если он со Смольного?..
Много позже, отлеживаясь от усталости в блиндаже береговой батареи майора Туроверова, державшего под огнем занятый немцами Шлиссельбург, и вспомнив настойчивый вопрос, преследовавший меня весь день, я сказал гостеприимному комбату:
— Черт его знает, кто пустил этот слух; но для нашего направления сейчас он звучит абсурдно… Дело в том, что финская армия, оттеснив наши части с Карельского перешейка, от линии Маннергейма до прежней госграницы, сейчас занимает старые блиндажи, КП, НП и пользуется сооружениями бывшего укрепрайона Ленинградского округа. Сунулись было синхронно с немецким штурмом в конце августа, но, получив по зубам, зарылись и с тех пор не активничают. А в общем — уютно устроились подлецы и, очевидно, ждут нового нажима немецкой группы фон Лееба.
Фрицев на Карельском — две-три части и батареи усиления… Вот и судите сами — нужно ли им зарываться на всю зиму в землю или лучше подождать еще одного штурма?!
На рассвете я возвратился в город, почти забыв об этом разговоре.
Хотя «осиновецкие» дела отнимали буквально всё время, всё же мне приходилось проскакивать на торпедном катере в Кронштадт для бесед с офицерами или для обсуждения с командованием некоторых острых вопросов, возникавших между Военсоветами фронта и флота.
После совещания с руководящим составом, которое проводилось в помещении командного пункта ПВО, оборудованном в огромной цистерне, армированной плитами брони и бетона, ко мне подошел командующий флотом адмирал В. Ф. Трибуц, вместе с которым я воевал еще в гражданскую войну на Волге. Командующий спросил:
— А правда, что немец уже начал зарываться?
— Зарываться можно по-разному и для различных целей… Не слушай ты эти «баковые новости», тем более что сам только что докладывал об усилении обстрела Главной базы со стороны Петергофа и из-за Рамбовского плацдарма (И.И. – Фашистская армия, торопясь к Ленинграду, обошла район форта «Красная Горка», оконтурив район Ораниенбаума, который на матросском жаргоне назывался «Рамбовским плацдармом» или «малой землей»). И мы же вместе наблюдали «звездный» налет пикировщиков… Наше дело сберечь Кронштадт и корабли, особенно подлодки, для выхода на охоту за тоннажем, когда позволит обстановка в заливе.
Возвращаясь перед сумерками в город, проходя мимо барж с зенитными батареями, которые стояли на якорях в Маркизовой луже, лавируя между всплесками немецких артиллерийских снарядов, бивших со стороны Петродворец—Стрельна, я с горечью подумал, что из тысячи и одного варианта планов войны именно этот выход немцев к дворцовым приморским паркам никем и никогда не был предусмотрен.
По приезде в Смольный я узнал, что меня вызывает новый командующий фронтом генерал армии Г. К. Жуков, принявший оборону Ленинграда в один из критических для города дней, 13 сентября 1941 года.
К этому времени мы знали, что немецкая армия «выбилась из графика», начертанного ОКВ (Верховное командование вооруженными силами фашистского рейха), и пока так и не смогла выполнить объявленные на весь мир приказы Гитлера о захвате и уничтожении Ленинграда. Знали, что потери противника в живой силе и технике превышали все самые пессимистические расчеты гитлеровцев, однако наступательные возможности фашистских войск еще не были исчерпаны, и отдельные наши части были вынуждены то тут, то там отходить, несмотря на огромные жертвы и сверхчеловеческие усилия.
Не успел я заглянуть в свой кабинет, чтобы привести себя в порядок перед представлением начальству, как оказался буквально атакованным восторженными восклицаниями Вира и Макса (Вир – инициалы Владимира Ивановича Рутковского; как и Максим Яковлевич Максименко (Макс), он был капитаном второго ранга морского штаба в Смольном).
— Слышал?! Немцы закапываются!
— Ступайте вы к чертовой матери с этим закапыванием! И так мне за день все уши прожужжали!
В коридоре перед дверью командующего фронтом мой курс пересек секретарь обкома, он же член Военного совета фронта А. А. Кузнецов:
— Слышали? Немцы закапываются!
— Слышать-то слышал, дорогой Алексей Александрович!.. Да не знаю, насколько это достоверно?! И потом, ведь это не в первый раз!
— Вызов на Военсовет получили?
— Так точно!
— Ну вот, там всё и узнаете.
Почти два месяца в мимолетных и настороженных разговорах звучала гнетущая тревога:
— Слышали?.. Они заняли Чудово…
— Один штабной говорил, что нам приходится отходить почти к Пулковским!…
— Насчет Слуцка знаете?..
— Как перед истинным! У меня дочка служила там на заводе!..
И вдруг!.. Словно новым ветром повеяло с другого румба.
Так как новый начальник штаба фронта М. С. Хозин вступил в должность только два-три дня назад, доклад был поручен начальнику разведки.
Все сидели настороженные, готовые услышать что-то особо важное. Полная тишина, хотя число приглашенных значительно превышало обычный состав Совета.
Пожалуй, спокойнее всех и, может быть, еще серьезнее, чем всегда, сидел генерал армии Жуков, меньше других склонный к длинным совещаниям. После объезда важнейших участков фронта он уже дал новые директивы командармам и почти ежедневно замышлял один удар за другим в уязвимые места германских боевых порядков, выбирая время, направление, силы и средства для контратак, которых фашисты не ждали.
«Если после приостановки немецкого штурма в конце августа авиа-фото-наблюдение, опрос пленных и разведка указывали на эпизодические земляные работы или использование противником нами же построенных траншей, эскарпов и прочих сооружений, то начиная с 20-го сентября совершенно достоверно фиксируется на важнейших направлениях развертывание следующих ранее необычных работ.
- Местное население принудительно выгоняется для рытья глубоких котлованов, очевидно рассчитанных на сооружение солидных и ёмких блиндажей.
- В районе Петродворца и других исторических парков валят и вывозят вековые сосны и ели, разделка которых подсказывает, что предназначены они для накатов над блиндажами, КП, НП и орудийными дзотами.
- Все перечисленные работы обеспечиваются маскировочными мероприятиями, включая дорожные подъезды.
- В отдельных случаях отмечены даже попытки устроиться комфортабельно, для чего стены блиндажей оклеиваются обоями, используется уникальная мебель и устанавливаются комнатные печурки».
— Это всё?
— Так точно, почти всё… Могу только добавить, что в ряде мест были расстреляны все рабочие, привлеченные к строительству особо удобных или насыщенных приборами подземных сооружений.
— Ясно!.. Покажите на карте, на каких направлениях это зарывание в землю идёт более интенсивно. Нет ли здесь заведомого обмана? Анализировал ли штаб подобный вариант? Наконец, на каких участках зарывание ведется менее интенсивно, а где оно вовсе не ведётся? — спросил командующий фронтом.
В следующие минуты докладчику пришлось выслушать несколько критических замечаний в очень сильных выражениях, так как данные о ходе земляных и оборонительных работ оказались нанесенными на разведкарту, но не были совмещены с общей, стратегической картой, на которую в штабе наносили оперативную обстановку с указанием боевых порядков главнейших штурмовых соединений противника.
— Ваш вывод?
— Очевидно темп фашистского наступления замедлился… И даже… Можно ожидать, что немецкая армия готовится к зимовке на подступах к Ленинграду…
Однако, увидев по лицу председателя Военсовета реакцию на свои выводы, докладчик, что называется, «прикусил язык».
Конечно, после того как нам пришлось оставить рубеж Лужского Ура, и противник перерезал Октябрьскую железную дорогу у станций Чудово и Волхов, были приняты самые решительные меры. Оборона на угрожаемых направлениях была усилена за счет предельного напряжения всех наличных сил. С прибытием нового комфронта началось проведение частных операций в неожиданные для противника моменты и на самых разнообразных направлениях. Инициатива, несмотря на неблагоприятное соотношение сил, начала частично переходить в руки нашего командования, фашистский генералитет был вынужден отказываться от намеченных ударов и маневрировать резервами отнюдь не применительно к ранее разработанному блицплану.
Если генерального перелома ещё и не произошло, то с двадцатых чисел сентября положение начало стабилизироваться. На ряде участков наступали ленинградцы.
— Самое мрачное, я бы сказал — самое глупое, что мы можем сделать в данных условиях, — заключил генерал Жуков, — это предоставить врагу закапываться там, где он захочет и на сколько хочет! Понятно? Все указания, данные мною об активной обороне и частных наступательных операциях, остаются в силе… Их надо форсировать, не жалея средств и сил! Только таким образом мы поможем германской армии ускорить «закапывание в землю». Иначе говоря, не они сами, а мы их должны зарыть, и чем скорее — тем лучше! Ясно? Тогда товарищей прошу быть свободными, кроме…
Через день слово «зарываются!» облетело все части и соединения, корабли, штабы, ополченцев, военные школы, заводы и всех, кто не был равнодушен к судьбе родного города.
Но разве были равнодушные в те дни?
Еще несколько дней спустя разведка доставила оттиск директивы ОКВ ‹о блокаде Ленинграда» — это была расписка в том, что с 21 сентября идея блицкрига оказалась похороненной.
Днем или двумя позже я заглянул в «Асторию», где у меня был постоянный номер на «антресолях» для периодического отсыпания и где можно было принять ванну и сменить белье.
Почтенный швейцар с традиционной бородой лопатой, с трудом открывая тяжелую дверь, затемненную толевыми листами, почтительным шепотом доверительно спросил:
— Товарищ адмирал!.. А правду говорят, что немец закапываться начал?
— Может, и правду, но для верности надо спросить бабушку Гитлера!..
Конечно, ответ не очень-то остроумный, но не успел я сделать двух шагов, как за спиной послышался густой шепот. Бородач внушал дежурившему с ним милиционеру:
— Все ясно! Значит, так оно и есть, но… военная тайна!
Через день несмотря на то, что начались штормы и первые холода, был сделан один из важнейших шагов искусства «активной обороны» — высадка бойцов на левом берегу Невы и захват плацдарма в районе Невской Дубровки. Это был один из многих, но значительнее многих других героических эпизодов тех дней. Подготовка к операции началась 18—19 сентября. Плацдарм стал опорной базой последующего наступления на Мгинском направлении.
С той поры прошло уже двадцать пять лет. Не могу ручаться за абсолютную точность воспроизведенных формулировок и реплик, но со всей ответственностью свидетельствую, что именно так переживали осажденные ленинградцы эти критические, вернее — переломные дни.
Конечно, не в один день и не на всех направлениях сразу, но приблизительно с середины сентября по первую декаду октября 1941 года, провалившись с пресловутым планом «блицкрига», фашистская армия под Ленинградом начала последовательно закапываться в землю.
Много лет спустя этот эпизод нашел такое эпическое выражение в официозном труде германского военного историка генерала Типпельскирха:
«… Немецкие войска дошли до южных предместий города, однако ввиду упорнейшего сопротивления обороняющихся войск, усиленных фанатичными ленинградскими рабочими, ожидаемого успеха не было…» (“История второй мировой войны”. Иноиздат, М., 1956, стр. 197)
Да, ожидаемого успеха не было. Более того — был провал генерального плана, разработанного и проштудированного задолго до начала войны.
И везде, где выдохся наступательный порыв штурмовых соединений, словечко «закапываются» или «зарываются» стало тем крылатым выражением, которое входило в очередные донесения в Ставку, в штабы, соединения, передавалось из уст в уста.
Для всех участников ленинградской эпопеи, переживших беспримерную блокаду, это слово «зарываются!» даже четверть века спустя звучит как благовест.