В этом, 2024 году 65 лет со дня публикации документального рассказа И.С. Исакова “Дашнаки теряют своего флагмана”. Он был напечатан в сокращенном варианте в журнале «Литературная Армения» в 1959, № 4 (с. 66-75). Полностью напечатан позднее в 1962 году в книге «Рассказы о флоте» (с. 102-121), а также в 1989 году в Эстонии в книге “Таллин, Балтика. 1917. Рассказы.” (с. 140-150). Рассказ малоизвестен общественности, особенно, армянской, и по понятным причинам – не все оценки автора можно принять, в т.ч. в отношении: церкви и её служителей, Западной Армении, Дашнакцутюн и т.д. В тот период 1959-1962 гг. ещё не допускалось в СССР говорить вслух о Геноциде армян в Турции, этот период переосмысливали уже к концу жизни Исакова. События рассказа происходят в 1918 г., но Исаков не говорит, как не принято говорить вслух и сегодня, о страшной Шамхорской резне тысяч русских офицеров и солдат в январе именно того 1918 года (история по дням из газет 1918 г., свидетельства генерала П.А, Кулебякина, подборка, акции памяти в 2018 г., 2019 г., 2024 г.) Но Исаков писал искренне, и многие проблемы вековой давности остаются и ныне, требуют переосмысления, обсуждения. Потому “Хачмерук” оцифровал и впервые публикует рассказ в Интернете, наряду с десятками других работ Ивана Степановича и о нём – к 130-летию Адмирала флота Советского Союза. Комментарий к рассказу размещен отдельно на другой странице сайта. В текст добавлены около тридцати веб ссылок для дополнительной информации.

ДАШНАКИ ТЕРЯЮТ СВОЕГО ФЛАГМАНА

И.С. Исаков

 

В декабре 1917 или в январе 1918 года (сейчас точно не помню, когда начали устанавливаться официальные взаимоотношения Советской власти с так называемым Закавказским комиссариатом) я неожиданно получил письмо из Тифлиса.

Писала сестра. Оказавшийся в Петрограде друг детства Шура Маркозов, армейский офицер военного времени, очень отважный и культурный человек, вложил вопль моей сестры в другой конверт и надписал так лаконично, как если бы я состоял командующим флотом: «Гельсингфорс. Балтийский флот. Мичману такому-то». К чести службы связи Балтийского моря, письмо было мне вручено через два или три дня.

В приписке говорилось, что мой друг вынужден был уехать из армии, потому что фронт развалился, а его рота разошлась по домам. Теперь он занимается охраной беззащитной дамы и ее имущества. [1]

Из дому пришли горестные вести. Со времени ухода «Изяслава» из Ревеля в Рижский залив прекратилась возможность помогать матери и сестре. Гельсингфорская почта не принимала переводов в Закавказье. Препятствием служила запутанность в дензнаках («романовские», «керенки», «закавказские», а позже «нефтяные» — грузинские, армянские, бакинские — не котировались в Финляндии). Но главной помехой была антисоветская политика Закавказского комиссариата (позже реорганизованного в сейм), добившегося разобщения с Советской Россией и «автономии» под эгидой представителей США и Антанты.

– – – – –

1 Во времена Керенского появились так называемые «артели безработных офицеров», которые охраняли квартиры и персоны тех, кто за это мог платить. Естественно, что артели этих ландскнехтов по мере бегства или экспроприации буржуазии постепенно перестали существовать.

 

Горько было читать о том, как город захлестывает волна грубого шовинизма, насаждаемого грузинскими меньшевиками и конкурирующими с ними азербайджанскими мусаватистами и армянскими дашнаками.

Пока Кавказский фронт медленно распадался, еще удерживаясь на территории Турецкой Армении, и пока С. Шаумян, представляя Советскую власть, призывал решить национальную проблему на основе ленинских принципов пролетарского интернационализма, было еще время консолидировать здоровые силы многочисленных народов Закавказья и создать жизнеспособную федерацию. Но это означало бы союз с РСФСР, на что категорически не хотели идти меньшевики всех национальностей и их зарубежные покровители.

Формально в Тифлисе еще заседал Закавказский комиссариат, а грузинские меньшевики потребовали от служащих — русских или армян —в двухмесячный срок сдать государственный экзамен для ведения делопроизводства на грузинском языке.

Затея с экзаменами нужна была грузинским меньшевикам, чтобы отсеять русских, армян и азербайджанцев.

Увольнение с работы одновременно влекло потерю прав на продовольственные карточки и прав на жительство в Тифлисе. На моих родных, которых уже внесли в проскрипции («сын служит у большевиков, да еще во флоте»), надвигалась катастрофа. Мать — больная старуха. Сестра днем работала счетоводом на железной дороге, а вечером хозяйничала дома — в маленькой каморке под горой Святого Давида. Других средств для существования они не имели.

А я в это время был сыт, хорошо одет и жил в теплой каюте. В подобных случаях любому сыну трудно глотать флотский борщ за обедом, когда хлеб нарезан нелепо большими кусками. Флот еще жил колоссальными запасами свеаборгских складов, по нормам военного времени, и почти ни в чем себе не отказывал.

Я показал письмо командиру корабля и секретарю судового комитета. Сказал, что давно не посылал родным денег и скопил некоторую сумму, есть золотые запонки и часы. Посему прошу отпустить на два-три дня в Петроград: попытаюсь отправить все это домой через приятеля, переславшего письмо.

Было это, должно быть, в последних числах декабря, так как Эмме тогда, помнится, сказал:

— В Брест-Литовске делегации подписали перемирие. Очевидно, скоро войне конец. Да и лед в Финском заливе такой крепкий, что не скоро развоюешься… Как раз успеете съездить!

Еще с приемных испытаний «Изяслава» в Ревеле у нас была бесконечная бюрократическая распря с Глакором [1] о месте размещения переключателей артиллерийской схемы приборов. Командир подыскал и причину для командировки:

— Вряд ли вы добьетесь разрешения на перенос поста переключения, но хоть испортите настроение какой-нибудь старой перечнице. Составьте сами себе предписание и отношение в артуправление Глакора и дайте мне на подпись. Ну а затем посылайте деньги матери; только не советую связываться с какими-либо комиссионерами или маклерами… Желаю удачи!

И вот — чистенький вагон Финляндской железной дороги. Топят. Но в буфетах на станциях — хоть шаром покати.

Раза два проверка документов морскими патрулями.

Один раз — финской Красной гвардией.

Сразу же схлопотал нечто вроде выговора от старшины первого обхода.

— А где штамп — разрешение Центробалта?

— Я даже не знал, что такой нужен.

Рассказал все, честь по чести, включая дело с мамашей. Не задержали.

 

С Финляндского вокзала — в Адмиралтейство.

Питер какой-то странный: знакомый и в то же время необычный.

– – – – –

1 Глакор – Главное управление кораблестроения.

 

Через два часа, доведя до бешенства одного из старых олимпийцев Глакора, наконец понял, что здесь никакого решения не получу. Направился в Морскую коллегию (другое крыло Адмиралтейства) и стал ждать приема у председателя.

Иван Иванович Вахрамеев принял меня не один.

В бывшем кабинете Григоровича [1] находилось еще пять-шесть матросов, которые вели жаркий политический спор, по-видимому, в связи с ходом переговоров в Бресте.

Меня встретили очень подозрительно. Умолкли, как при появлении вражеского лазутчика, Враждебность усилилась, когда узнали о цели прихода. На листе из блокнота Вахрамеева я набросал схему переключения ПУАО [2]. Он, как техник, сразу все понял и с недоумением спросил:

— Неужели такую чертовщину допустили на самом лучшем миноносце? Когда он был заложен?

— В девятьсот пятнадцатом.

— Значит, для царя строили?! Значит, это не саботаж, а просто глупость?! Ну вот что, товарищ… Сейчас, конечно, нам не до схемы приборов на отдельных миноносцах. Наступит время — изменим. Не только эту ерунду придется выправлять после хозяйничанья адмиралтейств-коллегий. А вы лучше скажите, артиллерия корабля уже в порядке? Как команда, есть? Настроение офицерства?

На все вопросы я ответил вопросами:

— А разве опять воевать будем? С кем? Ведь идут переговоры?..— И по выразительной мимике присутствующих понял вторую свою ошибку: пришел не вовремя и вылез с глупыми вопросами. Поэтому быстро и относительно четко доложил: — Артиллерию можно. приготовить в двое — трое суток. Команды — сорок — сорок пять процентов, но больше не убывает. Офицерство против тяжелых немецких условий.

— А что можете предложить лучше?

Пришлось промолчать — отвечать было нечего.

— Ну то-то! А теперь, мичман, если не хотите совсем выпасть из тележки, возвращайтесь срочно в Гельсингфорс!

– – – – –

1 И. К. Григорович — последний царский морской министр адмирал

2 ПУАО — приборы управления артиллерийским огнем.

 

— Есть. Сегодня же ночным выеду!

Последняя фраза явно улучшила атмосферу, и не успел я дойти до двери, как горячий диспут возобновился/

 

В кармане продолжал лежать конверт почти недельной давности с адресом друга детства, который в 1915 году был призван в армию прапорщиком, а сейчас проживал у какой-то пышной блондинки на правах ее рыцаря и защитника.

Два раза ревнивая дама, опасавшаяся, очевидно, что я могу увлечь ее обожаемого Шурика «в политику» или увезти в Армению, разговаривала весьма неохотно, через дверную щель, не снимая цепочки.

На третий звонок Шурик сам распахнул дверь и, дав своей любимой увесистый шлепок, выпроводил ее из комнаты, напоминавшей антикварный магазин. Стало ясно, что Маркозову есть кого охранять и есть что охранять.

— Единственный путь переслать матери деньги — это через армянское землячество при соборе на Невском.

Кое-кому из коренных армян разрешили возвратиться на Родину. Найдешь честного человека — довезет. Но предупреждаю, тертерам [1], монахам и вообще всей этой братии не давай ни копейки. Мошенник на мошеннике!

— Может, ты пойдешь со мной и поможешь? — спросил я.

— Э, нет!.. Мне туда по некоторым соображениям показываться нельзя! До свидания!.. Но только скажи в двух словах, каким образом ты уцелел? У нас были точные сведения, что всех морских офицеров перерезали! Особенно там… в Гельсингфорсе!

— Сведения абсолютно точные. Но меня на развод оставили!

— Шутишь?.. Прощай!

— Прощай!

Армянский собор в Петрограде. Некогда роскошный — сейчас сильно полинявший [2].

При нем апартаменты иерея.

– – – –

1 Тертер — священник.

2 Собор построен в честь св. Екатерины в 1779 году архитектором Фельтеном на средства князя Абамелик-Лазарева. (Ред.: строительство было закончено в 1776 г., освящено армянским архиепископом Иосифом (Аргутинским) в 1780 г.)

 

 

Рядом, у входа в бывшее подворье, небольшая табличка: «Военно-революционный комитет армян», а под нею свежая и более солидная доска: «Полномочное представительство Армянской национальной Республики в России».

Во всем «представительстве», битком набитом просителями и ходатаями различных сословий и рангов, чувствовалось какое-то подозрительное напряжение. Люди не ходили, а скользили по длинным и темным коридорам подворья, не разговаривали, а шушукались. Шелестели деловые бумаги, справки, удостоверения и ассигнации различных стран и нескольких режимов.

Немного присмотревшись, я понял, что нахожусь в своеобразном эвакопункте. Здесь обменивали любые документы на армянские, за соответствующую мзду переводя из одного подданства в другое. Тут же, за еще большую мзду, айр-сурбы (святые отцы) армяно-григорианской церкви давали советы, как выехать на Родину, а более солидным клиентам вручали талоны на право проезда в специальных эшелонах, которые молодая Советская власть разрешила пропустить в Азербайджан, Грузию и Армению.

Словом, «полномочное представительство» было не государственным учреждением (несмотря на вывеску), а подобием маклерской конторы.

Несмотря на внешнюю солидность монахов и некую величавость в походке старших иереев (србазанов), здесь явно торопились провернуть как можно больше дел, околпачить как можно больше людей, как на бирже или на рынке перед закрытием.

Несмотря на то что это маскировалось, можно было поручиться, что «представительство» проживет не много дней, хотя существовало оно совсем недавно — с 31 декабря 1917 года согласно специальному декрету Совнаркома РСФСР «О свободном самоопределении Турецкой Армении».

Бедные старухи армянки и два или три солдата, бог весть когда и как попавшие в холодный Питер, безрезультатно толкались в различные двери или пытались остановить скользящих тертеров. Для бедных ни у кого не было времени, чтобы разъяснить, как можно получить билет и пособие на дорогу.

Отталкивающее зрелище представляли явные усилия многих зажиточных армян изменить свой внешний облик под иностранца. Клетчатые брюки из-под реглана и макинтоша, надетых поверх лисьей шубы, должны были всем, всем, всем демонстрировать американское происхождение если не самого зангезурца или карабахца, то по крайней мере его штанов.

Видя нарочито оттопыренные мизинцы с перстнями и слушая слишком часто повторяемое «Рагdоn, mesdames», «Рагdоп, messieurs» [1], я невольно улыбнулся, вспомнил, как в детстве вместе с другими тифлисскими уличными мальчишками при виде подобных типов приплясывал и распевал во все горло:

«По пороге в Очимчир

едет много пассажир,

между ними есть один

иностранец-армянин».

Не успев погасить улыбку, заметил, что являюсь объектом наблюдения двух служек. Совершенно очевидно, что я здесь — rara avis [2]: слишком резко выделяюсь своим офицерским пальто ин фуражкой морского образца. Ко мне подошел монах в засаленной рясе и самым почтительным образом осведомился, чем он, смиренный раб божий, может быть мне полезен.

— Во-первых, — сказал я, — почти совсем забыв язык своих предков, я предпочитаю объясняться по-русски, во-вторых, меня интересует только один вопрос; как можно переслать деньги матери?

Святой отец почти засветился от счастья, узнав, что перед ним стоит армянин, но тут же потух, когда выяснилось, что мать проживает в Тифлисе, а у меня не валюта, а советские дензнаки.

— Аствац! [3] Ведь это Грузия! А кроме того, там ихние деньги не ходят, — сказал монах разочарованно. — Впрочем, подождите немного, я доложу его преосвященству.

– – – – –

1 «Прошу прощения, дамы… господа» (франц.),

2 Редкая птица (лат.).

3 Бог мой! (армян.).

 

Еще несколько минут — и я проделал стремительное восхождение по иерархическим ступеням, доступным только армянскому миллионеру. Неряшливого монаха сменил эмансипированный попик с университетским значком, говоривший безукоризненно не только по-русски, но и по-английски. Из грязных комнат для обычных посетителей я попал в роскошные апартаменты с хрустальными люстрами. Наконец представленный «главному секретарю армянского представительства» в шелковой рясе, которого все величали «србазан» [1] и моряк лично им был проведен за своеобразные кулисы из ковров, охранявшиеся церковными служками с выправкой дашнакских маузеристов [2].

 

В помещении без окон и дверей (они были завешены изумительными коврами), душной тишиной и полумраком почему-то напоминавшем собор, хотя в нем не было никаких церковных принадлежностей, стоял посредине роскошный резной стол с двумя коваными канделябрами. Пахло душистым воском.

В орнаментированном кресле, напоминавшем трон, немного небрежно, но величественно сидел крепкий и благообразный армянин лет пятидесяти пяти в прекрасном темно-синем костюме, на котором особенно неожиданно и ярко выделялся ввязанный в петлицу офицерский георгиевский крест из белой эмали.

Я догадался, что стою перед бывшим начальником штаба войск Петроградского округа —Багратуни (Ред.: муж сестры Керенского, Википедия, АйАзг, “Ноев ковчег”). Это заставило внутренне собраться и насторожиться: в памяти всплыли сообщения газет последних дней Временного правительства, в которых указывалось, что Керенский, недовольный начальником столичного гарнизона полковником Полковниковым, удирая из Питера на машине американского посольства с расчетом поднять казаков, георгиевских кавалеров и другие вызванные с фронта части, передал военную власть генералу Багратуни, потомку царей Багратидов, с правами начальника петроградского гарнизона. Правда, в тот момент Керенский мог передать командование с одинаковым успехом Кузьме Крючкову или Фридриху Великому, от этого ход исторических событий не изменился бы.

Шелковый архиерей представил меня генералу.

– – – – –

1 Ваше высокопреосвященство (армян.).

2 Своего рода лейб-гвардия дашнакского правительства, состоявшая из головорезов, вооруженных маузерами.

 

Сохраняя самый благожелательный и отеческий тон, Багратуни справился о моем покойном отце, моей службе и бедственном положении матери. Он упорно называл меня лейтенантом, хотя я два раза объяснял ему, что являюсь мичманом, да и то бывшим.

Ясно было, что это вступление. Но почему мне уделяется столько внимания?

Скоро обстановка начала проясняться.

— Знаете ли вы, лейтенант, историю своей Родины?

Я хочу сказать, известно ли вам о том, что Армения имела выходы к морю?

— Да, генерал. Мне известно; что Киликийская Армения выходила на побережье Средиземного моря, а Великая Армения владела значительной частью черноморского берега с Трапезундом как главным портом.

— Отлично! Вы тот человек, который нам нужен…

— Вас привел к нам всемогущий! — воскликнул иерей.

— Меня привела сюда забота о матери, которая в беде, — огрызнулся я.

— Значит, и святая Екатерина также указывала вам путь.

— Путь мне указал Шура Маркозов, друг детства…

— Господа! Не будем спорить! Важно, что вы здесь. Армения нуждается в морских специалистах… Известно ли вам, лейтенант, что президент Соединенных Штатов гарантирует нам весь Трапезундский вилайет? Мы скоро будем иметь и море, и флот! Пока я вам предлагаю должность командующего горно-озерной военной флотилией на озере Ван. Вы примете катера и суда бывшего Кавказского фронта.

Молчание совершенно неподготовленного и ошарашенного человека было неправильно понято.

— Во-первых, по приезде в Эривань вы получите подъемные и командировочные закавказскими деньгами или валютой, так что сможете помочь своей матушке. Надеюсь, вы будете настолько благоразумны, что увезете ее из грузинского «рая». Во-вторых, приняв флотилию, вы получите чин капитана первого ранга с правами командира соединения. Вы станете первым армянским флагманом. Я не вправе сейчас вам выдавать некоторые государственные проекты, так как связан договоренностью с американскими представителями, но смею уверить, что вы недолго останетесь в горах — очень скоро первому нашему флагману придется думать о Трапезунде [1].

По интонации его голоса было ясно, что он не сомневается в согласии соотечественника, да еще морского офицера, которому предоставляет возможность уехать подальше от балтийских матросов.

— Генерал! А что происходит сейчас там, на месте? По газетам понять ничего нельзя.

— Обстановка сложная, к тому же меняется с каждым днем. Кавказский фронт распадается, но есть договоренность с союзниками, что на территории Армении войсковое имущество, оставляемое русской армией, переходит к нам. Вот почему я предпочел бы, чтобы вы скорее прибыли на место.

— Но турки? Они же не будут ждать?

— Американцев побоятся! — пренебрежительно сказал генерал.— Вы лучше скажите, кто еще из армян служит во флоте?

— Только один— капитан второго ранга Гарсоев [2], очень достойный офицер, подводник, известен всему флоту.

— Приятно слышать!.. А скажите, не могли бы вы взять на себя переговоры с капитаном Гарсоевым?

— Извините, но подобных поручений на себя брать не могу. К тому же он на одиннадцать лет старше меня и на столько же лет раньше произведен в офицеры. Он сам должен решать, что ему надо делать.

— Ясно! Считайте, что этого разговора не было… Но неужели нет моряков армян? Возможно, они вынуждены прикрываться русскими фамилиями, как наш герой Шелковников (Ред.: Бебут Мартиросович Метаксян, Википедия, АйАзг) и другие?

– – – – –

1 Что подобная договоренность имела место, причем с самим президентом Вудро Вильсоном, свидетельствует официальная карта, изданная в виде приложения к документам американского конгресса. Карта составлена после рекогносцировки местности группой майора генерального штаба США Лауренса Мартина и имеет факсимиле личной подписи президента В. Вильсона и оттиск государственной печати.

2 Гарсоев Александр Николаевич в числе других офицеров старого флота с первых дней Великой Октябрьской социалистической революции перешел в состав РККФ. Скромный, очень образованный специалист подводного плавания. Впоследствии профессор Морской академии. Умер в Ленинграде в двадцатых годах.

 

К стыду своему, молодой айастанец в то время ничего не знал о генерале Шелковникове. Желая замаскировать смущение и убежденный, что возьму реванш, ответил:

— Возможно!.. Вряд ли предки вице-адмирала Серебрякова (Ред.: Казар Маркосович Арцатогорцян, Википедия, АйАзг, письма Исакова о Серебрякове в 1955 г., в 1964 г.) всегда носили эту фамилию [1].

По мгновенному обмену недоумевающими взглядами стало ясно, что учет вице-адмиралов в постоянном представительстве дашнакской Армении не находится на должном уровне. И очевидно, это обстоятельство побудило айр-сурба сделать шаг в мою сторону и слащаво-любезно, даже вкрадчиво вопросить:

— А не укажете ли вы, мой сын, адрес высокочтимого вице-адмирала? —И явно под воздействием моего отказа уговаривать Гарсоева поспешно добавил: — Все заботы о переговорах с ним мы возьмем на себя!

«Только вам и беседовать с покойниками», — пришло в голову по адресу церковного политикана; но не хотелось зубоскалить, поскольку вопрос о помощи матери все еще оставался открытым. Поэтому, больше обращаясь к генералу, сообщил с видом просвещенного историка:

— Последняя боевая должность вице-адмирала Серебрякова — командующий Кавказско-Черноморской укрепленной линией в 1854-55 годах. Потом, кажется, был генерал-губернатором… В Кутаиси… К сожалению, о нем, после того как назвали его именем главную улицу в Новороссийске, почти забыли. А между тем надо думать, что это был очень интересный человек, если такой скупой на признание других, как главнокомандующий князь Меньшиков, всегда называл армянского адмирала не иначе, как «мудрый Соломон»…

– – – – –

1 Серебряков Лазарь Маркович (1810—1862) армянин-католик. Начал службу в Черноморском флоте. Благодаря знанию арабского и турецкого языков часто привлекался к военно-дипломатической работе. Боевой офицер и прекрасный организатор. Князь Меньшиков добился его привлечения к созданию укрепленной линии на Черноморском побережье Кавказа, Основатель города Новороссийска. Останки вице-адмирала Серебрякова из-под Карасу-Базара перевезены в Севастополь и захоронены 21 мая 1955 года на историческом братском кладбище Севастопольской обороны 1854—1855 гг.

 

Интерес србазана к Серебрякову угас с первых слов, из которых явствовало, что постпредство опоздало с его использованием во славу дашнакской Армении. Однако докладчик замолк не только вследствие этого, но и потому, что исчерпал весь свой запас сведений о закавказском наследнике мудрого Соломона, личность которого всегда вызывала любопытство, не удовлетворенное из-за забывчивости или, вернее, из-за национальной ограниченности казенных историков русского флота. О библейском царе можно было прочесть больше, чем о кавказском адмирале.

Паузы почти не было — последовал вопрос, заданный с нажимом на генеральские интонации:

— Когда можно рассчитывать на вашу готовность ехать домой? .

Резануло «готовность ехать домой» — по сути речь шла о срочной отправке молодого офицера на театр военных действий, отстоявший от Питера на расстоянии более 2000 верст, на котором обстановка менялась с подлинно театральной быстротой не только в части декораций и реквизита, но и действующих лиц и режиссеров. Нет, не блестящим психологом был этот блестящий генштабист.

— Генерал! Я состою на службе в Балтийском флоте РСФСР и на нелегальный уход, проще говоря на дезертирство, не пойду.

— Никто от вас этого не ожидает. Предоставьте формальности нам. Советская власть декларировала самоопределение отдельных народностей и малых наций. Вы откуда родом?

— Отец — из Карабаха… А я родился в селении Аджикенд, кажется, где-то за Карсом, и наречен Ованесом. (Ред.: о месте рождения Исакова – здесь)

— Вот и отлично!

— Но у меня нет с собой метрики или послужного списка.

— Это ничего! Срочно вышлите на имя србазана заявление и документ, удостоверяющий место рождения и национальность. Остальное сделает полномочное представительство, соблюдая все формальности, и вы официально сможете перейти к нам. Согласны?

— Мне надо подумать, — ответил я.

— Подумайте о своей матушке, о своем блестящем будущем, о великом будущем своей великой Родины. И, может быть, подумав, вы не возвратитесь в Гельсингфорс, а поедете сразу домой, во втором эшелоне.

— А разве Армянской республике будет выгодно, когда узнают о том, что её единственный флагман скрылся с прежнего места службы, не сдав дела и кассу? (Тут я нарочито погрешил против истины, так как ревизорские суммы более месяца назад были мною сданы новому, выборному от команды ревизору Ларионову.)

— Аствац! Он говорит истину! —с наигранным восхищением воскликнуло скользкое преосвященство, обращаясь к наследнику царей.

Последний снисходительно улыбнулся и изрек:

— Офицер всегда должен оставаться офицером! —

После чего встал и, обращаясь к србазану, сказал в повелительном тоне: — Отправить в четвертом эшелоне! — И затем, обращаясь ко мне: — Желаю успеха! До встречи в Эривани!

Еще полчаса ожидания в канцелярии, и я становлюсь обладателем любопытного документа.

На шикарной слоновой бумаге, с вычурным гербом и двойным штампом, на армянском и русском языках удостоверялось, что сие выдано полномочным представительством Армянской национальной республики при РСФСР. Текст из пятнадцати строк заверен твердой подписью генерала и витиеватой — его секретаря. Документ завершался огромной печатью, сочетающей много воинских, царских и прочих символов.

На обороте, для того чтобы владелец бумаги мог выбраться за пределы РСФСР, напечатан русский перевод, в котором после выспреннего вступления говорилось, что «..предъявитель сего, Ованес Тер-Исакян, бывший мичман русского флота, является командующим Горно-Озерной Ванской флотилией Армянской республики, который следует к месту своей службы…» и далее, что «полномочное представительство просит русские, грузинские, армянские и прочие попутные власти оказывать названному командующему всяческое содействие».

В конце были подписи: «Спарапет [1] — Багратуни. Секретарь ПП Армении при армянском соборе святой Екатерины в Петрограде» (неразборчиво).

– – – – –

1 Спарапет — главнокомандующий (армянск.).

 

От Городской думы по Невскому ветер несет снежинки н легкий мусор. Выйдя за ограду собора, вдыхаю морозный воздух, стараюсь очистить свои легкие от тяжелой и душной атмосферы, которой дышал последние часы. Затем, из-за отсутствия урн, увеличиваю количество летающего мусора: разрываю справки, данные мне для проникновения в так называемый четвертый эшелон, который через месяц или два должен уйти на юг. Подумав, оставляю только «фирман» на право командовать катерами, завезенными по частям на буйволах и верблюдах солдатами и матросами Кавказского фронта. Оставляю не только для развлечения друзей в кают-компании (получил «повышение» на 1720 метров [1] и должность, соответствующую чину капитана 1-го ранга). Все еще мечтаю вернуться через месяц-два, чтобы при помощи красивого «фирмана» отправить в Тифлис хоть запонки и часы с кем-либо из едущих в пресловутом четвертом эшелоне.

Самому не совсем ясно, почему прямо не сказал генералу Багратуни, что не поеду в Армению, и почти два часа тешил тщеславные иллюзии србазана и спарапета, мечтавших о Великой Армении «от моря до моря». Но хорошо помню, что ни на минуту не оставляло сознание: мое место на корабле, за который я вместе с другими товарищами отвечаю перед народом и который в холодном Финском заливе защищает не только Россию, но и Армению. На этом корабле у меня новая многонациональная семья. С нею я прошел нелегкий путь с Февраля, вместе с нею воевал против наступавших немцев. В этой семье я многому научился и пользуюсь доверием, которое дороже всяких отличий и чинов.

Люди, оставшиеся на «Изяславе», разве они не имели личных забот дома? Особенно сейчас, когда делили помещичьи, монастырские и кабинетские земли. Разве не сказал со строгой печалью в голосе мой друг матрос Иван Капранов, прослушав рассказ о матери:

— У меня тоже дома старуха. Голодает. Крышу некому залатать… У нас в Тверской губернии сволочей немало. Какие сладкие речи произносили, когда во флот отправляли! А сейчас староста старуху слушать не хочет!..

– – – – –

1 Отметка уровня озера Ван.

 

И все же Капранов не уехал, даже в краткосрочный отпуск. Так понимал он долг свой перед Родиной и революцией.

Конечно, где-то в сознании не искушенного в политике мичмана прояснялись и угасали драматические картины — сцены резни армян в Турции, памятные по книгам, гравюрам и иллюстрированным журналам. Опыт истории закавказских или малоазиатских народов подсказывал, несмотря на какой-то взвинченный и нагнетаемый извне лихорадочный оптимизм «полномочных представителей», что турки опять используют шовинизм и ультранационализм, насаждаемый меньшевиками трех республик, и интриги конкурирующих больших наций. Ведь не дальше, как час назад армянский спарапет два раза сделал выпад против Грузии, полностью предоставив воздействие на турецкую армию президенту Вильсону.

Страшно было думать, что судьба десятков и сотен тысяч людей, судьба целого народа вверяется таким «представителям», которые узурпировали власть, пользуясь критической обстановкой и аппаратом партии дашнаков, вскормленной национальной буржуазией, церковниками и иностранными субсидиями.

Было горько, что пока ничем не удалось помочь матери. но верилось — хотя и не в высоком качестве командующего горно-озерной флотилией, но я еще приду в родные края и помогу не только семье, а в какой-то мере стану участником освобождения многострадального армянского народа.

Позже, в поезде Финляндской дороги, возвращавшиеся матросы, угощали меня чаем, а я думал: «Что, если попроситься к Шаумяну? Он как будто должен находиться в Баку…» На этом я и заснул, смутно намечая обходный путь через Астрахань. Но оказалось, что никто в Гельсингфорсе толком не знал обстановки на этом направлении.

Быстро забылась встреча со спарапетом. Все реже извлекался «фирман» из ящика стола для развлечения гостей кают-компании.

Весна 1918 года прошла в напряженной подготовке к Ледовому походу, а затем — в его осуществлении. Усилия вырваться из ледового плена и вражеской ловушки, подготовленной германским императорским флотом совместно с белофиннами генерала Маннергейма, увенчались успехом. И, казалось, никогда больше не сблизятся, а тем более не пересекутся житейские орбиты двух соотечественников, столь различных дорог и судеб. Однако значительно позже, когда, побывав дома, мне удалось наконец устроить жизнь матери и сестры и когда сам грузинский народ сделал Тифлис советским, так что не надо было из него бежать, вновь промелькнула знакомая фамилия.

Лежа в тбилисском госпитале [1], я прочитал, что в том же 1918 году мичман имел возможность еще раз представиться спарапету в Баку. Но — опоздал.

Засвидетельствовал это пересечение человеческих орбит английский генерал-майор Денстервиль, руководивший первой интервенцией в Азербайджане (август-сентябрь 1918 года), тот самый Денстервиль, по указанию которого была захвачена мусаватистами флотилия Петрова, несмотря на договоренность об эвакуации в Астрахань вместе с двадцатью шестью бакинскими комиссарами. Пленников передали в Красноводск другому палачу — генералу Молессону, имевшему в качестве подручного заплечных дел мастера капитана Тиг-Джонса.

Денстервиль был вызван в Месопотамию из Индии. Там он скучал, усмиряя непокорные племена. И вот этого классического авантюриста, бездарного генерала, но опытного колониального эмиссара британской короны направили на борьбу с большевизмом. Он потерпел в Баку и в Энзели полное крушение планов и тогда засел за мемуары. Их-то и довелось мне прочитать в госпитале.

Как свидетелю и участнику [2] повторного крушения планов твердолобых преемников Денстервиля на Ближнем Востоке, еще не осознавших, что же, собственно, произошло, мне вдвойне интересно было отмечать в его мемуарах некоторые неизвестные нам частности, так как общую картину оккупации Баку и бегства из него мы знали не хуже самого летописца.

– – – – –

1 В октябре 1942 года автор, будучи членом Военного совета Закавказского фронта, был ранен при обороне подходов к Туапсе и после ампутации левой ноги во фронтовом госпитале эвакуирован в Тбилиси. (Ред.: Б.А. Петров, В.И. Рутковский о ранении, о первой помощи при ранении)

2 Автор в кампанию 1919—1920 гг. был командиром эскадренного миноносца «Деятельный» Волжско-Каспийской военной флотилии, участвовал в освобождении Баку, Ленкорани и Энзели. (Ред.: об этом в книге 1960 г. Исакова “Каспий, год 1920. Из дневника командира «Деятельного»”)

 

Книга, названная «Британский империализм в Баку и Персии 1917-1918 (воспоминания)», насквозь пасквильная, насыщенная вздорными и сомнительными рассуждениями. Просто конденсированная смесь хвастовства, лицемерия и попыток оправдать колониальную систему, с перечнем многих предательств своих друзей (Бичарахов, Докучаев, мусаватисты) и нарушений слова, данного врагам (большевикам), приправленная образцами казарменного юмора.

Но вернусь к спарапету.

«19-го августа я продолжал инспектировать расположение английских частей, а позже… навестил военного министра, генерала Багратуни (армянина). Он был инвалидом, страдающим все еще осложнениями ампутации левой ноги. Генерал Багратуни произвел на меня очень приятное впечатление».

Но. конечно, идя по Невскому проспекту и рассчитывая в конце концов добраться по набережным и мостам к Финляндскому вокзалу, мичман, назначенный в заоблачные высоты Армянского плато, ничего не мог знать о Денстервиле, хотя в этот момент он уже пробирался из Казвина к Энзели.

Еще через два-три месяца Багратуни достиг Баку, наверное, не в номерном эшелоне, организованном у святой Екатерины; где-то успел потерять ногу и занять должность военного министра в мусаватистском Азербайджане, причем его фактическая власть ограничивалась только пределами подступов к Баку, уже занятому турецкими войсками.

Через двенадцать дней Денстервиль решил эвакуировать свой войска в Иран. Он давно все подготовил для этого шага, отдавая Баку турецкой армии, стоявшей у ворот города. Но ее командующий не очень-то хотел рисковать, боясь больших потерь…

Денстервиль 1 сентября в 4 часа дня известил «диктаторов и всевозможные комитеты», что ночью английские части эвакуируются морем. «Покинув зал собрания, где на лицах слушателей поочередно появлялись выражение недоумения, ужаса, отчаяния… и негодования… и отправился к генералу Багратуни, военному министру, который не возражал против моего решения увести свои войска, но просил только не торопиться с этим».

– – – –

1 1918 года.

 

Не сумев вывести с фронта британские части достаточно скрытно и безопасно, Денстервиль эвакуацию отложил до 14 сентября, когда, прикрывшись русскими, армянскими и другими частями, он погрузился сам со штабом и 7-м Норд-Стаффордским батальоном на «Президент Крюгер» и, разместив остальных на других захваченных англичанами пароходах, благополучно ретировался в иранский порт Энзели.

По состоянию мусаватистской флотилии ни они, ни турки не могли преследовать «силы Денстервиля».

Был ли с ним на «Крюгере» так понравившийся ему генерал Багратуни, автор мемуаров не упоминает. И вообще, что стало с наследником двинских царей? Одна версия предполагает, что он совместно с Денстервилем проделал путь до Лондона. Другая — что сперва Багратуни пробрался в Армению, где пытался играть все ту же роль национального военного вождя-спарапетя, опираясь на английских, а когда нужно, и на американских венных эмиссаров, стремившихся под видом «помощи» Армении в борьбе с Турцией прибрать ее к рукам.

Обе версии заканчиваются вполне достоверным пребыванием генерала Багратуни в Лондоне, женитьбе его там на богатой англичанке (Ред.: Яков Герасимович Багратуни был женат на сестре Керенского) и смерти вдали от Родины. О его политической акклиматизации можно судить по тому, что еще 30 ноября 1920 года, в период советизации Армении, была сделана нелепая и потому безнадежная попытка англичан сохранить Багратуни в качестве «неофициального представителя Армении в Лондоне».

 

Чем же закончить эту давнюю, но достоверную историю, столь трагическую для судеб многих людей?

К концу 1919 года, пройдя школу Ледовой операции, а затем войны с британским флотом, сменившим кайзеровскую эскадру в Финском заливе, бывший изяславец получил назначение в Астрахань, в Волжско-Каспийскую военную флотилию, для борьбы с блокадным флотом белых и англичан.

Явившись к начальству, неожиданно для себя увидел еще одного тифлисца, с которым был знаком в юношеские годы. Григорий Агабабов, ходивший в студенческой тужурке, был членом Военного совета флотилии.

После кратких официальных разговоров перешли к воспоминаниям о земляках. Я рассказал о своем паломничестве к святой Екатерине в Петрограде.

— В каком эшелоне тебя тертеры хотели доставить в Закавказье?

— В четвертом. А что?

— Если бы послушался гласа этой самой Екатерины, лежал бы сейчас в земле где-нибудь под Бесланом или Гудермесом с мозолями на руках.

— Не понимаю!

— Так слушай. Дашнаки (так же как мусаватисты и грузинские меньшевики) торопились использовать открывшуюся возможность скорее и побольше перебросить кадровых и боевых офицеров, ранее служивших в царской армии. Хотели обогнать своих соседей в формировании националистических войск. Тогда же усиленно сколачивались и развертывались новые части и соединения для Деникина на Дону и Кубани — добрармия.

 

Агабабов рассказал, что эшелоны с офицерами-нацменами под любыми предлогами задерживались в Ростове, Кавказской, Екатеринодаре и на других узловых станциях вплоть до Армавира. Комиссии генштабистов, обходя вагоны, вербовали транзитных пассажиров в добровольческую армию, напоминая о присяге, о «единой и неделимой», об офицерском долге…

Вербовка никакого успеха не имела несмотря на то, что один и тот же поезд иногда обрабатывался до трех-четырех раз и на последующих станциях задерживался на десятки часов. Отказывающихся даже запугивали будущими карами, «когда в России будет наведен порядок!».

Затем эшелон пропускался, но одновременно телеграфно уведомлялся очередной имам, хозяйничавший на территории Дагестана.

Состав останавливали на одном из перегонов, грабили (а грабить было что — люди ехали на родину, покинув Петроград или Москву навсегда), затем мужчин (на девяносто процентов офицеров) заставляли рыть общую могилу, после чего всех без исключения расстреливали с женами и детьми.

Почему же деникинцы расстрел и грабеж перекладывали на имамов? Ведь позже они с успехом занимались этим делом сами. Надо думать, перед общественным мнением мира это было политически невыгодно для так называемого «белого движения». При штабах на Дону и Кубани были не только военные представители союзных армий, но и корреспонденты наиболее солидных газет и пресс-агентств.

Заканчивая свой рассказ, Григорий Агабабов коснулся моей руки:

— Подобная судьба постигла также и четвертый армянский эшелон.