Журнал “Нева” в 1967 году напечатал четыре рассказа И.С. Исакова из цикла “Ленинградские рассказы”. Один из них приводим ниже.
“Хачмерук” оцифровал и впервые публикует его в Интернете.
Рыжий в Морье
И.С. Исаков
Рис. В. Бескаравайного.
Журнал “Нева”, №3, 1967, с. 46-51.
В августе 1941 года у меня хватало работы в Смольном, где я невольно оказался своеобразным буфером между армией и флотом. Роль, говоря откровенно, не из легких. Когда оперативная обстановка на фронте ухудшилась до предела, мое положение осложнилось еще больше.
Произошло это так.
А. А. Жданов пригласил меня в свой кабинет и с интригующей улыбкой спросил:
— Не считаете ли вы, что в условиях блокады, после перебазирования кораблей на Кронштадт и Ленинград, для управления флотом у нас адмиралов более чем достаточно?
Поняв, что дело касается моей персоны, но не зная, куда клонит товарищ Жданов и есть ли договоренность с наркомом ВМФ Н. Г. Кузнецовым, я ответил: если имеется необходимость — готов заняться другим делом.
— Есть необходимость!.. Я придумал для вас очень серьезную и вполне подходящую работёнку, которая, пожалуй, станет главной в системе тех функций, которые вы исполняете. Знаете ли вы постановление Государственного комитета обороны о развертывании «танкограда» на Урале, на базе танкового производства Кировского завода?
— Никак нет. Когда этот вопрос рассматривался на Военном совете, я находился в Кронштадте.
— Тогда читайте.
Просмотрев папку с распоряжением ГКО и объяснительными записками директора Кировского завода т. 3альцмана, я высказал удивление масштабами операции:
— Большое дело, Андрей Александрович… Но ведь эвакуация (или вернее – передислоцирование) ведется уже две-три недели. И по суше, и по воздуху…
— Вот то-то и оно, что машина заверчена на полный ход, но… порядка не так уж много, а кроме того, железнодорожный путь прерван. После занятия немцами Шлиссельбурга застопорилось дело и на водной трассе. Вы предполагали строить базу для Ладожской флотилии где-нибудь на западном берегу Шлиссельбургской губы — так вот теперь надо это дело ускорить, и в первую очередь — для кировцев.
Затем, не дослушав моих соображений, прибавил:
— Беретесь?.. Тогда вечером будьте на Военном совете.
К концу того же дня на заседании под председательством маршала Ворошилова было принято решение: организовать переброску через Ладожское озеро станков, приспособлений, заготовок — всего необходимого для производства танков КВ и Т-34.
Намечались сроки, от которых становилось не по себе. Количество основных грузов не указывалось. Взаимоотношения железной дороги с заводом и организацией, поставлявшей грузчиков, не уточнялись. Очевидно, этого пока ещё и нельзя было сделать.
Общее наблюдение было возложено на Алексея Александровича Кузнецова, секретаря Ленинградского обкома партии, который одновременно состоял членом Военного совета фронта и Комитета обороны города. Меня это ободрило — с А. А. Кузнецовым я привык работать ещё со времен своего командования Балтийским флотом.
Только после заседания сообразил, что при руководстве переброской кировцев я становился в значительной мере ответственным за движение и всего остального потока грузов. Ведь ввоз в осажденный город боезапаса и продовольствия шел по той же трассе. А мне было хорошо известно, что на трассе не хватало причалов, буксиров, рабочей силы — всего самого необходимого.
Осмотревшись на месте, я не стал создавать специальный аппарат. Руководство работами на причалах Осиновца возложил на капитана первого ранга Н. Ю. Авраамова, опытного и боевого моряка, командира базы Ладожской военной флотилии. На себя же взял обязанность «утрясать» все вопросы с Кировским заводом, железной дорогой, Северо-Западным пароходством и десятком других организаций, на которые Авраамов влиять не мог, но без которых не мог ничего сделать.
Тем не менее мне приходилось почти ежедневно выезжать с адъютантом Петровым к местам погрузочно-разгрузочных работ, а то и жить по нескольку суток на Осиновецком маяке, либо на фланговой береговой батарее подполковника Туроверова, либо в землянках «базы» флотилии. Но слишком долго оставаться там было невозможно; большинство самых насущных вопросов нельзя было решать помимо Смольного.
В середине августа положение на многих участках оборонительной системы Ленинграда все еще оставалось критическим. Германо-финские силы в междуозерном районе грозили сомкнуться со штурмовыми немецкими частями группы армий «Север», нацеленными на Волхов и Тихвин. Угроза второго вражеского кольца вокруг города заставила Военный совет Ленинградского фронта ускорить эвакуацию танковых цехов Кировского завода.
Первейшей задачей на Ладоге было признано строительство небольших баз и оборудование причалов в зюйд-вестовой части побережья Шлиссельбургской губы: Морье — Осиновец — Кокорево — Сосновец.
Второй проблемой оставалось изыскание дополнительного тоннажа, пригодного для переброски заводского оборудования вместе с мастерами и рабочими.
Кировцы, самоотверженно работая, демонтировали и доставляли станки по Ириновской железной дороге. Передвижение же оборудования непосредственно к урезу воды производилось самыми примитивными средствами — при помощи лямок и обрезков труб в качестве катков. Тут было невозможно обойтись без русской «дубинушки». К счастью, наиболее тяжелые прессы и станки успели отправить эшелонами до того, как фашисты перерезали железную дорогу.
Руководство Северо-Западного пароходства и командование Ладожской военной флотилией разыскивали, ремонтировали и оснащали буксиры и баржи (иногда извлекаемые Эпроном с грунта), которым более приличествовало находиться в музеях.
Флотилия выполняла самые разнообразные функции: защищала от нападения с воздуха места погрузок и выгрузок (Волхов, Новая Ладога, Кабона и др.), эвакутровала раненых из осажденного города, прикрывала на переходах транспортные конвои из пароходов и барж, доставляла обратными рейсами продовольствие, зенитный и прочий боезапас. Кроме того, все время пока на Ладоге не окреп лед и автомашины не взяли на себя транспортировку главной части грузов в Ленинград и из Ленинграда — флотилия своим артиллерийским огнем помогала частям Двадцать третьей армии на участке от Сортавалы до Никуляс и Седьмой армии — на восточном берегу.
Но было бы неправильным не сказать самых добрых слов в адрес летчиков гражданского воздушного флота, истребительной авиации фронта и флота, инженерных и саперных частей гарнизона, включая контрольные пункты НКВД, ополченцев, партизан в тылу врага и всех тех, кто в меру своих сил, а иногда и сверх того обеспечивал существование «Дороги жизни», как позже была названа Ладожская трасса.
Объекты строительства приходилось объезжать почти ежедневно. В те дни меньше всего думалось о своем внешнем виде. Лишь бы выглядеть аккуратным и «собранным», чтобы упущения в одежде не давали подчиненным повода слишком мрачно оценивать общую обстановку.
Ездил я по объектам в трофейном «мерседесе», водил его сам, носил синий рабочий комбинезон на молниях. Управление машиной переключало внимание и было для меня лучшей формой отдыха.
Погон в то время не носили. Поэтому все мое иерархическое великолепие, нашитое золотом на рукавах, было скрыто комбинезоном. Что касается флотской фуражки, то адмиралам разрешалось «в походных условиях» носить ее с простым кожаным подбородным ремнем и скромной эмблемой.
… По ручному семафору разобрав, что у Авраамова затруднений нет, я без остановки проскочил на «мерседесе» мимо маяка на север. Вскоре на шоссе появилась довольно тучная фигура флегматичного капитана первого ранга Федора Михеевича Зверева, известного в Балтфлоте под именем «Феди».
Я остановил машину.
Перед нами распахнулась бухта с рыбачьим поселком Морье. Каменная наброска нижнего полотна строящейся железнодорожной ветки уже врезалась почти до середины небольшого заливчика, однако из-за нехватки строительных материалов кое-где рельсы со шпалами как бы висели в воздухе. Но внимание прежде всего привлекло яркое, похожее на кляксу, пятно, державшееся на воде у выходного мыска.
Баллоны с флуоресцином из тонкого стекла или резины использовались морскими самолетами всего мира с гидрографической или тактической целями (поиск подлодок). Но в данном случае…
— Покойник сам себя обозначил, когда свалился сутки назад… А кто его подбил — не знаю, — скромно доложил Федя. — Впрочем, в подвале у чекистов сидит выловленный бортовой стрелок с рыжей шевелюрой… Только мы ни слова из него до сих пор выжать не смогли.
— Ну что ж, может я буду более удачлив?
В сопровождении чекиста мы с Федей прошли в землянку, где находился пленный.
Тусклый свет, проникавший через стекло, вмонтированное во входную дверь, позволил кое-как разглядеть взъерошенного и еще не совсем обсохшего обер-фельдфебеля Luftwaffe (нем. военно-воздушные силы).
Он никак не реагировал на наше появление и остался сидеть. Игра в молчанку продолжалась.
Но прошло немного времени, и в помещение неожиданно втиснулся адъютант Авраамова. Он с подчеркнутым строевым шиком, характерным для младшего лейтенанта, выдвинутого из писарей, именуя меня адмиралом, протянул пакет, и тут произошла неожиданная метаморфоза.
Пленный вскочил, щелкнул каблуками и, вытянувшись по стойке смирно, в дальнейшем смотрел мне в лицо не то чтобы почтительно или заискивающе, а с готовностью и вниманием.
Ясно было, что до этой сцены рыжий относил меня к субалтернам, разговаривать с которыми считал для себя зазорным. Однако сидеть развалясь перед адмиралом, хотя бы и советским, обер-фельдфебель был не в состоянии: многолетняя муштра и привычки военного чинопочитания, которые он сам вдалбливал молодым солдатам, видимо, прочно вошли в его натуру.
— Из какой части?
Пленный назвал свою часть, военное звание и имя.
— Исходный пункт дислокации перед нападением?
— Кенигсберг.
— Последующие места базирования?
— Из Кенигсберга — разведывали, а затем бомбили Либаву… Позже базировались в Риге и Пернове, откуда вылетали на разведку и бомбили Ревель… Потом — бухту Кунда и караваны ваших транспортов на переходе в Кронштадт… Сейчас наша база — в районе Нарвы. Мы действуем далеко южнее и восточнее города (слово «город» он употреблял, явно не желая произносить «Ленинград»), выходим на Шлиссельбург и атакуем водные коммуникации Ладожского озера…
— Скажи, как разговорился?! Поет — что соловей! — протянул чекист.
— Почему обходите Ленинград и его не атакуете? — спросил я немца.
— На город нацелены другие части и соединения, а мы специализированы по кораблям, портовым складам, береговым сооружениям… Даже все силуэты ваших кораблей изучали, помимо планов портов и баз… Задачи получаем от ОКМ (нем. Главное военно-морское командование), и ему же докладываем о результатах своих действий.
— Так значит вы являетесь авиацией флота?
Впервые на лице фельдфебеля, в интонациях его голоса появилось что-то снисходительное.
— Никак нет… господин адмирал! Наш флот собственной авиации не имеет… ОКМ создано по приказу рейхсфюрера господина Геринга, который считает распыление воздушных сил и ПВО недопустимым!.. По мере надобности флоту придаются в оперативное подчинение отдельные полки, целые соединения, а если потребуется, то и воздушные флоты!
Это было произнесено с такой гордостью, что становилось очевидным неистребимое воздействие «воздушного чванства», которое привил своим подчиненным Геринг — этот фашист номер два, все еще числившийся диктатором в воздухе над Европой, хотя новый тур так называемой «воздушной битвы за Лондон» по существу уже был проигран, да и атаки на Москву и Ленинград были не столь эффективными.
Меньше всего мне хотелось спорить с рыжим фельдфебелем о принципах использования авиации. Все же, совладав с собой, я как бы между прочим спросил:
— Это ваш рейхсмаршал поручился, что ни один вражеский самолет не появится в небе Германии?
— Jawohl! (нем. – Конечно!) (с гордым вскидыванием головы).
— Тогда как же понимать успешные налеты наших бомбардировщиков на Берлин 7 и 8 августа? (Операция, и очень успешная, осуществлялась ВВС Балтийского флота с острова Саарема, под командованием полковника Преображенского; все командиры самолётов получили за неё звания Героев Советского Союза)
По лицу рыжего обер-фельдфебеля пошли пятна, казавшиеся тоже рыжими, а пальцы его рук, до того медленно шарившие по столу, вдруг заплясали. Он не мог скрыть свою растерянность от этой неожиданной, оглушившей его новости. По всей вероятности, в его полку скрывали факт налета балтийцев на Берлин, хотя об этом писали все иностранные газеты и передавало радио.
Чтобы «спасти лицо», как говорят на Востоке, немец взял себя в руки и значительно изрек:
— Я больше отвечать не буду!
Так и хотелось сказать: а ты мне больше и не нужен!
Однако, вставая, я возможно более небрежно спросил:
— Скажите… Говорят, что вы двое суток не открывали рта и не отвечали ни на один вопрос, хотя пожаловаться на грубое обращение не можете… Так чем же объяснить, что сейчас вот уже более часа как вы выкладываете интересующие нас сведения. Причем вряд ли требуется разъяснять обер-фельдфебелю, что всё это является военной тайной.
Яркие пятна продолжали перемещаться по лицу рыжего вояки, на скулах появились пульсирующие желваки, и в глазах сверкнула ненависть.
Но минуту спустя, овладев собой и прислушиваясь к далекой канонаде, он спросил:
— Который сейчас час, по берлинскому времени?
Выслушав ответ, патетично изрек:
— Вы обречены!.. Вы опоздали с расспросами!
Потом с визгом:
— Уже никакой военной тайны нет, поскольку через несколько часов вы будете совершенно так же стоять навытяжку передо мной, умоляя о пощаде!.. И вряд ли тогда вас будут интересовать иные вопросы, кроме того, когда вас расстреляют!
Вот тут пришлось встать и быстро податься вперед, чтобы оказаться между рыжим фельдфебелем и побелевшим от ярости чекистом, рука которого судорожно шарила по поясному ремню у бедра, в то время как пистолетная кобура была расстегнута и передвинута вперед к бляхе.
— Вам, товарищ чекист, надо этого нахала срочно доставить в штаб ВВС фронта. Он знает гораздо больше, чем я предполагал. Федор Михеевич, дай товарищам транспорт!
Взяв под руку флегматичного Ф. М. Зверева, я повел речь о другом: рекомендовал затребовать у Авраамова водолазную станцию и обязательно вытащить на свет божий тот самый «юнкерс», на месте падения которого на воде вытягивался в озеро цветной хвост флуоресцина. Я напомнил, чтобы не потеряли ни одного немецкого документа или карты.
Сам же, не теряя времени, оставшегося до сумерек на исходе белых ночей, сел в машину и помчался мимо Осиновца в сторону Ленинграда.
Не скажу, чтобы своим докладом очень заинтриговал командование фронтом, но одно обстоятельство внесло ясность в поведение рыжего обер-фельдфебеля.
По данным разведки оказалось, что около недели назад группа армий «Север» получила от фюрера категорическое и «последнее» приказание — захватить Ленинград. С этим приказом в голове и, очевидно, в кармане рыжий обер-фельдфебель вылетел в сторону Морье, точно вычислив день сдачи блокированного города, а следовательно, после падения в озеро — определил дату своего освобождения и день торжества. И это несмотря на то, что назначенная «последняя» дата являлась не то четвертой, не то пятой по счету.
Так было осенью 1941 года.