Глава “Круглый стол” в большой книге (первое издание в 1973 г., второе – в 1978 г.) А. Арзуманяна “Адмирал” об И.С. Исакове занимает 73 страницы (стр. 326-398). Внизу на 14 октября 2024 г. выложены более половины этой главы (46 страниц из 73), продолжение следует.

Круглый стол

 

Эта встреча могла бы состояться, но из-за трудностей различного характера не осуществилась. Импровизированный круглый стол — это литературный прием, придуманный автором. Я использовал записи моих бесед, не увидевшие свет и опубликованные ранее высказывания людей, которых сделал сейчас своими гостями. Тем более, что со многими из них я действительно в разное время встречался и беседовал лично.

Спасибо им за их отзывчивость, доброту и другие драгоценные человеческие качества, за то, что они дали мне возможность воспользоваться письмами Исакова к ним, фотографиями, документами!

Представьте себе, что в один из солнечных майских дней 1970 года в Москве, в моей квартире, собрались не только москвичи, но и гости из Ленинграда, Сочи, Сухуми и других городов страны.

За круглый стол сели многие известные люди нашей страны. Их помощь значительно облегчили Исакову жизнь после тяжелого ранения. Последние двадцать пять лет его творческой деятельности. Тут были Маршал Советского Союза И. Х. Баграмян, контр-адмирал В. А. Белли, кораблестроитель профессор И. Г. Ханович, писатель Константин Симонов и многие другие.

За столом оживленно. Собравшиеся обмениваются приветствиями, переговариваются. Предстоящий разговор об Исакове волнует всех. Встретившиеся впервые знакомятся, включаясь в общую беседу.

— Кто же начнет? — спросил я.

— В обществе женщин такой вопрос звучит не очень вежливо, — бросил реплику кто-то из мужчин.

— Но женщины отказались начать разговор первыми. Тогда решили предоставить слово многолетнему адъютанту адмирала А. И. Соколову.

— В присутствии столь уважаемых и известных людей мне, право, неудобно говорить первым,

— Вы, конечно, знаете, что Исаков не делил друзей по рангам и должностям, — вмешался я. — Случай, о котором я расскажу, не нуждается в комментариях: однажды, будучи навеселе, заехал к Ивану Степановичу один из высокопоставленных друзей. Он застал Исакова за беседой с лифтером. Гость, не заходя в комнату, попросил Ивана Степановича выйти па минутку. Вынув из кармана десятирублевую ассигнацию, он буркнул: «Отдай ему, пусть уйдет. Нам нужно поговорить». Еле сдержав свою ярость, Исаков ответил: «Я гостей не выставляю из своего дома и принимаю не по карману и погонам…»

Известно, что адмирал до конца своих дней думал о работе и не успел до конца исчерпать свои научные и творческие замыслы. Об этом и о многом другом шел разговор за круглым столом.

Единственная тема встречи — Исаков, его жизнь и работа. Каким же сохранился облик адмирала в памяти участников этого необычного форума, который автор собрал по зову сердца?

— Мой рассказ будет отрывочным. Поэтому заранее прошу прощения у товарищей, — сказал адъютант адмирала Александр Иванович Соколов. — Начну с распорядка дня адмирала. После тяжелого ранения и ампутации ноги он просыпался в 7—8 часов утра. Сразу же шел в ванную и, стоя на костылях, брился безопасной бритвой. Брился он ежедневно. От 9 до 9.30 завтракал.

В 10—10.30 начинал работать, дав мне предварительно задание на весь день. Все поручения Иван Степанович записывал в отдельную тетрадь, я, в свою очередь, — в блокнот. Обычно около 10 часов утра я звонил, чтобы узнать, нет ли чего срочного, и только затем приезжал к адмиралу. Поручения он формулировал четко и ясно. Не терпел неряшливости и неточности.

В течение дня, работая дома, у себя в кабинете, где проходила в последние годы почти вся его жизнь, Исаков слушал «Последние известия» по радио, музыку. Иногда негромко включал транзисторный приемник. Музыка помогала ему работать.

После ужина я докладывал о выполненных поручениях, Исаков доставал тетрадку-блокнот и все ответы сверял со своими записями, делая по мере надобности пометки. И так ежедневно.

Ложился спать в 23-24 часа. Если были срочные дела, засиживался допоздна.

Он никогда не повышал голоса, а тем более не ругался. Если был чем-то недоволен, говорил: «Вы плохо выполнили мою просьбу». Это действовало сильнее любого выговора. После ранения перестал курить, употреблять коньяк и крепкое вино. Сухое вино в малых дозах пил в праздничные дни, чтобы поддержать компанию. «Поменьше употребляйте соли. Из-за соли у человека поднимается давление», — говорил он мне.

К своим близким он обращался по имени-отчеству. Жену Ольгу Васильевну называл Олька (или Ока). Одного из своих друзей, Владимира Константиновича Коккинаки, прозвал Костей («Костя, опять дымишь в небесах?»).

Исаков глубоко уважал товарищей Ворошилова, Буденного и Тюленева. При встрече они обнимались и целовались.

Адмирал часто вспоминал годы работы в Генеральном штабе. «Мы учились культуре штабной работы у Шапошникова, — говорил Иван Степанович. — Я счастлив, что в пору моей работы в оперативном управлении Генеральным штабом руководил этот выдающийся человек».

Крепко любил Иван Степанович брата; нежно и с глубоким уважением относился к сестре Марии Степановне. Они жили в Ленинграде, на 8-й линии Васильевского острова.

Однажды Исаков написал письмо сестре, — продолжал свой рассказ Соколов. — Затем взял конверт, чтобы написать адрес. «Иван Степанович, дайте я напишу». «Нельзя этого делать, — ответил серьезно Исаков. — Мария получит и, не увидев моего почерка, испугается. А клеить я вам дам. По конверту не видно, кто клеил».

В 1956 году Исаков ехал поездом на юг, соседнее купе занимали я и моя жена. К нам подошел мальчик лет трех—трех с половиной. Его звали Сережа. Он ехал с бабушкой-проводницей. Отец мальчика, как выяснилось из разговора с ней, — алкоголик и дебошир, а жена работает и не может сидеть с ребенком. Поэтому бабушка возила внука с собой.

Мы разговорились с Сережей, когда он стоял у нашего купе. Он охотно отвечал на наши вопросы. Вдруг мальчик вздрогнул и быстро шмыгнул под сиденье. Когда он вылез оттуда, мы спросили, почему он так испугался и спрятался. Сережа ответил, что увидел ревизора. «Из-за меня он мог наказать бабушку. Вот я от него и спрятался».

Я рассказал о мальчике Исакову. Адмирал попросил привести Сережу к нему в купе. Они познакомились. Иван Степанович ласково беседовал с мальчиком, угощал его конфетами, печеньем. Сказал, чтобы он не пугался дяди-ревизора, потому что он еще очень маленький и свободно может путешествовать с бабушкой без билета. «Вот послушай меня, — объяснил Сереже адмирал. — Через месяц я буду в Москве. На этом листе бумаги я напишу тебе московский телефон и адрес. Позвони, назови себя, дядя Соколов на машине привезет тебя ко мне домой, и мы с тобой будем дружить, а бабушку не дадим в обиду. Хорошо?»

Так и было. Сережа несколько раз приезжал к Исакову. Иван Степанович очень радовался Сережиному приходу. Он играл с мальчиком, рассказывал всякие интересные истории, угощал, дарил специально для него купленные игрушки.

Адмирал постепенно привязался к Сереже. Но однажды жена Исакова попросила, чтобы под каким-нибудь предлогом Сережу перестали привозить к ним. Она боялась, что разлука с ребенком впоследствии болезненно отразится на состоянии адмирала. Так прервалась дружба Ивана Степановича и мальчика Сережи.

— Неужели Исаков забыл Сережу? — почти хором спросили присутствующие.

— Так по крайней мере думала Ольга Васильевна, — ответил Соколов. — В действительности же адмирал продолжал дружбу с Сережей. Из-за большой занятости и ухудшения здоровья Исакова встречи их стали реже и, конечно, проходили вне дома…

Иван Степанович велел мне время от времени заглядывать в «Детский мир», покупать игрушки, иллюстрированные книжки. По поручению Исакова я каждый месяц заезжал к Сереже домой и передавал бабушке конверт с деньгами и записочкой: «Дорогая бабуся! Это подкрепление к Вашему бюджету, для Сереженьки, чтобы он успешно учился и стал хорошим человеком. Ваш Исаков». Так продолжалось не один год…

— Я стал адъютантом Исакова в апреле 1947 года и работал с ним до конца его жизни.

— Разрешите, Александр Иванович, прочитать вслух надпись, которую сделал Исаков на подаренной Вам книге «Рассказы о флоте»? Мне кажется, это небезынтересно.

«Александру Иванову Соколову, который сумел за много лег совместной работы стать подлинным товарищем.

На память о службе в Тбилиси и об операциях под Туапсе, на перевале Гойтх.

Надеюсь, что последующая совместная служба будет также не омрачена никакими досадными случаями.

Мы с Вами отмахали по дорогам войны (и после) — много миль и километров. И посуху, и по морю и воздуху. Во всех случаях Вы мне помогали. В том числе в создании этой книги. Примите ее в знак моей признательности.

20.25.62. Москва».

— Не могли бы Вы что-нибудь сказать о библиотеке Исакова? — спросили у Соколова.

— Библиотека Ивана Степановича была очень большой и ценной. Трудно сказать, сколько томов было в ней, так как никто учета не вел, да в этом тогда и не было необходимости. Все стены кабинета, где он работал в последнее время, были до потолка заставлены книжными стеллажами. Система расстановки книг и хранения справочного материала была весьма строгой. Каждая полка или несколько полок были отведены книгам по определенной тематике. Расставлял книги сам Иван Степанович, и каждый том раз и навсегда получал свое место. Поэтому к книжным полкам допускались только адъютанты, которые знали все тонкости данной системы.

Библиотека имела многопрофильный характер. В неё входили энциклопедии разных стран и времен, всевозможные атласы, справочники, словари, техническая, научная, историческая, географическая, политическая и другая литература. Абсолютное большинство книг было, конечно, посвящено военно-морским и военно-историческим вопросам. Много было художественной литературы.

Адмирал выписывал множество журналов и газет. «Морской сборник» и другие периодические издания также собирались и хранились, правда, уже в другой комнате.

Пополнялась библиотека постоянно, так как Исаков внимательно следил за информацией о новых книгах, и не только новых, но и ранее изданных, которые можно было купить только через букинистические магазины. У адъютантов всегда был список книг, которые следовало приобрести, иногда доходивший до ста названий. По мере появления в продаже книги закупались как через магазины, так и через специальную книжную экспедицию.

В том же 1965 году, — продолжал Соколов, — ко дню двадцатилетия разгрома фашистской Германии, решением Советского правительства участники Великой Отечественной войны, Герои Советского Союза были награждены золотыми часами и памятными медалями. Исаков на Красную площадь пойти не смог. Как только ему стало лучше, он немедленно приехал в Кремль для получения наград.

В тот момент, когда Исаков на костылях вышел из машины, к зданию, где обычно проходит церемония награждения, подходили члены Политбюро. Товарищ Брежнев, увидев Исакова, направился к нему. Встреча двух фронтовиков была трогательной. Они крепко пожали друг другу руки, обнялись и поцеловались.

«Иван Степанович! Вы ведь были ранены в черноморской группе войск, где в это время находился и я. Тяжелое было время…» — сказал Леонид Ильич. «Совершенно верно: шли кровопролитные бои за Кавказ», — ответил Исаков.

Затем направились внутрь здания. Леонид Ильич и Иван Степанович вместе поднялись в лифте.

В зале, куда они вошли, было торжественно и многолюдно. Здесь собрался весь цвет армии, флота и авиации, все те, кто своей доблестью и мастерством принес победу Советской стране.

… Трогательной была дружба Ивана Степановича с пионерами и школьниками. Обширная переписка завязалась с пионерами села Шаумян Туапсинского района. Исаков подарил им книги для школьной библиотеки.

Не было такого праздника, чтобы Исаков не сделал десяти—двадцати подарков, проявляя тем самым живое внимание к людям, окружающим его…

К собеседникам присоединился прибывший из Ленинграда капитан первого ранга запаса Иван Николаевич Соловьев, бывший у Исакова офицером для поручений, теперь начальник Центрального государственного архива Военно-Морского Флота в Ленинграде. Его знакомство с адмиралом относится к 1943 году, когда Иван Степанович после ранения возвращался в Москву.

Исаков попросил начальника Управления высших морских учебных заведений (ВМУЗ) контр-адмирала Рамишвили найти молодого офицера, знающего военно-морскую историю и имеющего опыт работы в библиотеках и архивах. Рамишвили рекомендовал ему Соловьева, который в 1938—1942 годах преподавал военно-морскую историю в Высшем военно-морском училище имени М. В. Фрунзе, а в 1943 году занимал в училище должность помощника начальника курса. Соловьев охотно согласился на предложение Рамишвили, потому что был много наслышан об Исакове как о выдающемся военачальнике. Назначение Соловьева на должность офицера для поручений состоялось в начале июня 1943 года.

— При встрече Рамишвили мне сказал, — вспоминал Соловьев, — что он представит меня адмиралу Исакову и после этого будет решен вопрос о назначении. Адмирал принял нас в тот же день. Народный комиссариат ВМФ тогда находился на Гоголевском бульваре. Исаков поинтересовался моей службой. Затем объяснил мои будущие обязанности и пообещал года через полтора отпустить меня учиться. Поинтересовался моей семьей.

В лице Исакова я нашел не только крупного военачальника, но и доброго, внимательного человека. Таково было мое первое впечатление, и оно оказалось верным.

Кроме меня адъютантом у Исакова работал младший лейтенант Сипаров. Я имел звание старшего лейтенанта. С Сипаровым мы по очереди дежурили в секретариате, а в свободное от дежурства время я работал по заданиям Ивана Степановича в библиотеках и архивах — подбирал материалы. Исаков тогда писал книгу «Военно-Морской Флот СССР в Великой Отечественной войне» и большую историко-теоретическую работу «Приморские крепости».

Книга об Отечественной войне вышла отдельным изданием и, по моему мнению, является одной из наиболее удачных работ по этой теме.

Научная работа у адмирала была для меня замечательной школой. Поручая мне разыскать ту или иную книгу или документ, сделать из них выписки или снять копии, Иван Степанович всегда четко объяснял суть задания. Он держал меня в курсе своих научных замыслов, что облегчало мне задачу. Я понимал, что именно следует искать. При этом меня всегда поражала широта мышления Ивана Степановича. Его исторические исследования были глубоко связаны с современностью — с задачами ВМФ, с интересами государства. Каждый раз, определяя срок для выполнения задания, он спрашивал и мое мнение. Так было в научной работе. В иной обстановке готовились материалы для комиссии по выработке условий капитуляции Германии и ее союзников, в которой И. С. Исаков был заместителем К. Е. Ворошилова.

Материалы для комиссии Ворошилова готовили соответствующие отделы Главного штаба ВМФ, я же был у Ивана Степановича как бы на подхвате и подбирал небольшие исторические справки для него лично. В этих случаях Иван Степанович устанавливал жесткие сроки. Однако я не помню случая, чтобы задание, полученное от Ивана Степановича, оказалось невыполнимым.

Хотя Исаков был флотоводцем-стратегом, оператором и тактиком, на прием к нему приходили военные всех специальностей (операторы, тактики, артиллеристы, минеры, связисты, инженеры), и не только моряки, но и армейцы и авиаторы. Часто бывали и гражданские — писатели, поэты, композиторы, артисты. Кого только я не встречал на приемах у Ивана Степановича! Но я не видел ни одного человека, выходящего из кабинета адмирала не удовлетворенным, не пораженным эрудицией этого необыкновенного человека.

Мне очень памятен случай, который произошел в ноябре 1943 года. Иван Степанович приказал мне с 19 часов держать у подъезда машину, так как ожидал вызова в Кремль. Около 20 часов шофер обратился ко мне за разрешением съездить на автобазу поужинать, поскольку через полчаса или час столовая закрывалась. Адмирал приказал вызвать другую машину и только тогда отпустить шофера, а кстати спросил, ужинал ли я. Я ответил, что обедаю только в наркомате. Он удивился: почему? Я объяснил, что паек беру домой для детей и жены. Тогда ведь с питанием в Москве было трудно. Выслушав, адмирал сказал: «Так не годится». На следующий день он принес карточку Ольги Васильевны, и после этого мы ежемесячно отоваривали на меня эту карточку, и я стал ужинать на службе. Кроме того, Исаков попросил Ольгу Васильевну организовать помощь моей семье. Шофер ежедневно привозил по литру молока моим детям.

Иван Степанович хорошо знал историю и всегда шефствовал над исторической наукой во флоте. В сентябре 1944 года известный военно-морской историк Николай Васильевич Новиков пригласил меня в адъюнктуру Военно-морской ордена Ленина академии на кафедру истории военно-морского искусства и доложил об этом Ивану Степановичу. Исаков меня отпустил, сдержав свое слово. Более того, через посредство первого секретаря горкома ВКП (6) Капустина он помог мне перевезти в Ленинград и семью. Мне не хотелось оставлять в Москве жену с маленькими детьми, а въезд из-за продовольственных затруднений в Ленинград осенью 1944 года был строго ограничен.

Перед отъездом на учебу в Ленинград я сопровождал Ивана Степановича и Ольгу Васильевну в Хосту, в санаторий ВМФ. Ехали мы в вагоне С. М. Буденного. В пути адмирал давал советы относительно моей учебы и дальнейшей службы. Много рассказывал о всяких морских курьезах. Часть из них потом он описал в книге «Невыдуманные истории». Да, работа у Ивана Степановича была для меня огромной школой!

После моего ухода от Исакова наша связь не прервалась. Он продолжал давать мне небольшие поручения по вопросам истории — иногда письменно, иногда устно, — и я всегда охотно выполнял их. Часть писем Исакова я отдал в архив, а вот эти передаю вам, Ашот Мартиросович, в память о сегодняшней встрече.

Иван Степанович, переоценив свои силы, принимал активное участие в работе Конгресса мира и 13 июля 1967 года слег, пропустив одно из важных заседаний. На следующий день его увезли на дачу, чтобы он мог 26 июля сделать доклад на Конгрессе.

Когда недуг обострялся, рядом с Исаковым обычно находился врач, к которому Иван Степанович относился с доверием и уважением.

— Здесь, среди нас, сейчас товарищ Лебедева. Давайте послушаем ее, — прозвучал чей-то голос. — Татьяна Владимировна была лечащим врачом адмирала с января 1957 года, когда она заменила умершего доктора Каджаряузова, до самой кончины Исакова 11 октября 1967 года.

— Мое первое впечатление от семьи Исаковых связано с похоронами врача Каджаряузова, — начала свой рассказ Т. В. Лебедева. — Прощаться с покойным пришла и жена адмирала Ольга Васильевна. От их семьи на гроб Георгия Артемовича был возложен большой венок живых цветов. Тогда я подумала: «Какие же, значит, были теплые, дружеские отношения между пациентом и лечащим врачом…»

Через несколько дней я была вызвана к главному врачу, который сказал, что мне передана семья И. С. Исакова для лечения и наблюдения. Помню, разные чувства возникли у меня: я боялась — найду ли с адмиралом общий язык, установится ли у меня с ним контакт; опасалась, естественно, и той ответственности, которую мне теперь придется нести, ведь это был очень тяжелый больной. И вот 16 января 1957 года, предварительно договорившись по телефону, я поехала к Ивану Степановичу на квартиру. Открыла мне дверь Ольга Васильевна. Поздоровавшись с ней, я увидела в холле квартиры высокого мужчину с костылем.

Свободно владея костылем, он подошел ко мне. Я представилась. «Ну что ж, будем теперь лечиться у вас. Проходите в кабинет, я вам все подробно о себе доложу». Долго и подробно, порой с юмором, рассказывал он мне свою историю.

«Какая это трагедия, когда полный сил и энергии человек, потеряв ногу, переносит столько мучений», — подумалось мне. Я начала задавать ему вопросы. Во время нашей беседы иногда заходила Ольга Васильевна, что-нибудь добавляла или вспоминала, и к концу своего визита я совсем успокоилась, чувство тревоги исчезло. Подробно рассказав о себе, Иван Степанович стал расспрашивать меня о моей семье, муже и сыне.

Я очень часто бывала у него дома, так как в поликлинику он приезжал редко, только для рентгеновского обследования или к зубному врачу. Он хотя и хорошо ходил с костылем, но постоянно боялся упасть, поскользнуться. После ушиба, как и после малейшей простуды, а иногда даже инъекции, боли усиливались, принимая характер тяжелого длительного приступа, и продолжались несколько дней. Адмирал переносил физическую боль очень стойко, никогда не срывался, всегда был корректен.

Исаков являлся членом Пагуошского движения (Международный форум ученых различных стран за сохранение мира. Получил название по городу Пагуош в Канаде, где в 1957 году состоялась первая конференция), однако в последние годы он был тяжело болен, нуждался в постоянном наблюдении и комплексном лечении и поэтому не выезжал за пределы Советского Союза. Помню, кажется, в декабре 1958 года, Исаковы должны были принимать у себя на квартире участников Пагуошской конференции. Как врач, я начала готовить Ивана Степановича к этой ответственной миссии приблизительно за месяц.

Он прошел курс лечения витаминами, а также курс инъекций, поддерживающих сердечно-сосудистую систему. Накануне приема я была у них, и адмирал шутя дал мне подержать свой мундир, чтобы я убедилась в его тяжести: сверху донизу он был увешан орденами и медалями.

Наконец настал день приема. Пришли человек десять мужчин и дам, был и переводчик, но Исаков не прибегал к его помощи, а беседовал с гостями на английском языке. Он был в парадной форме при всех орденах, медалях, с большой бриллиантовой звездой. Все еще красивый человек, с хорошими манерами, принимал и угощал гостей с настоящим блеском остроумия, радушия.

Обычно, когда боли притуплялись, Иван Степанович тут же брался за работу. Если мы запрещали это, он находил силы шутить: «Татьяна Владимировна, если медикаменты бессильны, выпишите мне, пожалуйста, большую порцию труда. Это единственное мое лекарство».

Когда здоровье адмирала ухудшалось, часто созывались консилиумы профессоров разных специальностей: хирургов, терапевтов, нейрохирургов, невропатологов. С многими видными врачами он был близко знаком. Он дружил с В. А. Вишневским, а ранее — с его отцом А. В. Вишневским. На консилиумах Исаков внимательно выслушивал профессоров, но всегда высказывал и собственное мнение о своем состоянии и предлагаемом лечении. С его суждениями и доводами консилиум почти всегда считался. Если он находил в себе силы, то даже шутил с врачами, рассказывал забавные случаи из своей жизни.

Иван Степанович был человеком редкого обаяния. Он располагал к себе людей с первого взгляда.

Мне очень трудно говорить об Иване Степановиче, хотя по профессии я врач и, становясь свидетельницей многих печальных историй, вижу, как мы теряем людей. Образ Исакова никогда не потускнеет в моей памяти. Вспоминается такой случай. Однажды ночью состояние Исакова стало крайне тяжелым, температура достигла 39,5 градусов. Он лежал в полузабытьи, изредка приходил в себя. Я осталась дежурить. Сидела в глубоком кожаном кресле; в кабинете был полумрак, яркий свет беспокоил больного. Проснувшись, Иван Степанович слабым голосом спросил: «Татьяна Владимировна, вы всё ещё здесь? Идите домой, мне лучше, не беспокойтесь, а завтра утром приходите — и вы увидите, что мне будет ещё лучше».

Таким он был всегда — деликатным, заботливым к окружавшим его людям.

Еще несколько штрихов к портрету адмирала добавила Елена Адамовна Стриковская.

— Хотя вся моя жизнь прошла в школе, я педагог, — заговорила она, — но предложение познакомиться с Иваном Степановичем и его супругой я приняла. При первом же моем посещении Исаковых создалась атмосфера такого взаимопонимания, что я без лишних слов согласилась вести хозяйство в их доме. Пригодилось и то, что в годы войны я окончила курсы медсестер. За восемь лет работы у Ивана Степановича мне приходилось измерять давление, давать лекарства, следить за пульсом. В мои обязанности входило еще заботиться о его питании и белье.

Как-то раз, думая сделать как лучше, я постелила ему простыню с кружевами по краям. Прошло какое-то время. Однажды Иван Степанович попросил: «Как освободитесь, зайдите ко мне». Я подумала, что он даст мне какое-нибудь поручение. Зашла. Он спокойно посмотрел на меня и мягко сказал: «Елена Адамовна, я ведь солдат. А вы меня все угощаете кружевом». Я готова была провалиться сквозь землю. Чтобы утешить меня, он добавил: «Я люблю носить сшитые вами теплые рубашки. На ваш вкус выберите, пожалуйста, материал и, если найдете время, сшейте».

Мне было приятно, когда Иван Степанович поручал мне уточнять даты некоторых событий, инициалы людей, нужные для его рассказов. Или, например, попросит: «Елена Адамовна, вы говорили, что были на похоронах Ларисы Рейснер — вспомните подробности. Несли моряки гроб на руках?»

Иван Степанович придавал большое значение уже собранному материалу, он систематически, буквально до последних дней жизни, писал, дописывал, уточнял ещё и ещё раз, дорабатывал уже написанное.

Ему правилась моя затея собирать конверты (я увлекаюсь этим вот уже пятнадцать лет). Познакомившись с альбомами, которые я ему принесла и показала, он как бы тоже включился в собирание этой коллекции. Очень радовался, когда я, или повариха Нина Федоровна, или Мария Петровна — кто в этот день дежурил — заходили к нему в кабинет. Он начинал что-нибудь рассказывать или показывал нам интересную статью в газете.

Это были чудесные часы душевного равновесия у Ивана Степановича. Даже сидя один в комнате, он как-то добро, по-детски улыбался своим мыслям. Я иногда наблюдала за ним из столовой, накрывая на стол, — дверь в его кабинет всегда была открыта, когда мы оставались дома вдвоем. Иногда я предлагала ему конфету. Опять промелькнет по лицу улыбка — ничего не скажет, возьмет, положит на стол. Он вообще любил сладкое, а ему это было вредно (диабет), и он позволял себе за день лишь одну конфету «Мишка»…

Исаков был на редкость аккуратным человеком. Пользуясь по утрам ванной комнатой, стоя на костылях, обязательно всё поставит на место — щетку, стаканчик, бритву, — все вымоет, вытрет. Он знал, что я приду убирать за ним, и старался оставить всё в полном порядке. Спросишь его: «Зачем вы сами убираете?» — а он отвечает: «Ведь я солдат».

До того, как я поселилась У Исаковых, они не любили и никогда не смотрели футбольных и хоккейных матчей. Телевизор «Мир» стоял в кабинете Ивана Степановича. Иногда я просила разрешения посмотреть футбол, добавляя, что не буду мешать, я без комментариев пойму, знаю всех игроков не только по фамилиям, но и по именам. И так, потихоньку, Иван Степанович стал со мной вместе смотреть, приглядываться, стал узнавать ребят. В хоккее ему нравился Анатолий Фирсов. А иной раз утром за завтраком в столовой, держа газету в руках, скажет: «А молодец ваш «Спартачок», хорошо играет».

Ровно в 7 вечера уже включит телевизор и зовет:

«Идите скорей, бросайте хозяйство, Галимзян Хусаинов вабил гол…»

Ну а хоккейные баталии переживали вместе, особенно международные. И что самое интересное — в конце концов присоединилась к нам и Ольга Васильевна. А вначале говорила: «Ну что здесь такого? Взрослые дяди гоняют железку».

А мы с Иваном Степановичем обычно бурно, шумно болели за наших мужественных парней-хоккеистов. И что меня неожиданно обрадовало — в январе нового года, разбирая почту и газеты, я вдруг увидела «Советский спорт».

 

У Исаковых на даче в Краскове жила собака Джоли. Осенью, в первых числах сентября, Исаковы уезжали в Москву, а Джоли оставалась сторожить дачу, так как вещей оттуда никогда не увозили, все оставалось на месте, кроме двух-трех чемоданов, которые свободно помещались в машине. Кормить Джоли приходила Ксения Моисеевна Селиванова, которая жила постоянно в Краскове на этой же улице, через несколько домов.

Однажды, придя на участок Исаковых и разогрев на газовой плите мясной суп для Джоли, Ксения Моисеевна увидела, что после собаки миску вылизывает черный-черный, жалкий, худой кот. Он с опаской поглядывал то на Ксению Моисеевну, то на Джоли. Пришлось отдать ему остаток супа из бидона, и черный котик кинулся доедать нежданное угощение. Видно было, что он сильно изголодался. Теперь уже он посматривал с опаской только на пса. Однако Джоли была умной и воспитанной собакой.

Когда Ксения Моисеевна случайно запаздывала, кот приходил к ее домику, садился у окна и заглядывал в него. Оставшиеся на зиму дачники, увидев кота на посту, говорили: «Ксения Моисеевна, пора идти кормить собаку — вон твой нахлебник заждался». И когда в мае Исаковы снова приехали на дачу, котик уже прижился там и чувствовал себя полным хозяином.

Прожив лето в довольстве, животное изменилось — шерстка его стала гладкой, мягкой, и неожиданно оказалось, что это не худой, страшный черный кот, а на редкость красивый зверек. У него были белые перчатки на всех четырех лапках, и, право же, в сочетании с черной-черной блестящей шерстью это выглядело элегантно. Однажды, не увидев кота на месте, Иван Степанович спросил: «А где Белолапкин?» С тех пор все стали называть кота именно так.

Белолапкин любил спать в кабинете Ивана Степановича. Он устраивался на середине ковра в большом холле. Это было самое удобное место для наблюдения за всем, что происходило в этой квартире. Справа комната Ольги Васильевны. Котику отлично видно, что она лежит на кровати и читает журнал. Слева кабинет Ивана Степановича. Он сел к письменному столу, — значит, будет работать, мешать нельзя.

Из холла видно всех, кто проходит в кухню… Следует прислушаться: не хлопнет ли дверца холодильника? А если раздавался звонок, котик смотрел на входную дверь, ждал, кто войдет. Если это были незнакомые люди, он как-то очень недовольно встряхивал лапкой, повертывался и медленно уходил, всем своим видом как бы говоря: «Ходят тут всякие…»

— Помните, Ашот Мартиросович, что вытворял кот перед вами, когда однажды вы навестили Ивана Степановича?

— Помню. Мне приятно вспоминать об этом. Ведь это тоже связано с Исаковым.

Белолапкин вносил в жизнь Исаковых какое-то тепло, заботу, оживление. Я знаю, что Иван Степанович начал писать сказку про черного кота. Где она может быть сейчас?

Летом любимым местом Белолапкина была крыша и забор у кухни. Он очень любил наблюдать за птичками: поза его была напряженной, он как бы замирал — вот-вот бросится на свою жертву. Особенно охотился за птенцами. О, это был предел его мечтаний…

Иван Степанович любил животных. Помню, как-то месяца через два после приезда с дачи он спросил: «Ока, а не съездить ли нам на полчасика на дачу — проведать Джоли?» Как Джоли веселилась, лизала руки адмиралу, носилась по участку — не было конца ее радости!

Приехавший из Сухуми Арташес Керселян рассказал о том, как друг их дома, брат адмирала Исакова — Павел Степанович, в один из приездов летом в Цебельду к ним в гости посоветовал Арташесу поступить в московский вуз. Он предложил молодому человеку остановиться в доме Ивана Степановича, сказав, что сам ему об этом напишет.

После окончания сельской средней школы Арташес был шофером на строительстве горной дороги, а затем некоторое время находился на комсомольской работе. Предложение Павла Степановича окрылило юношу. Знал ли он, какой глубокий след оставит в его жизни встреча с прославленным адмиралом?

Арташес хорошо помнит первую встречу: его, сельского паренька, который до этого никогда не бывал в столице, адмирал принял на редкость радушно. Долго расспрашивал о родных местах, родителях, любимом деле. Поинтересовался, кем бы он хотел стать. Тогда Арташес еще точно не решил этого и предпочел промолчать. Иван Степанович стал листать справочник для поступающих в высшие учебные заведения. Наконец выбор был сделан: Арташес подал заявление в Институт кооперативной торговли, позже слившийся с Институтом народного хозяйства имени Плеханова.

В годы учебы он жил в доме адмирала и постоянно чувствовал его отеческую заботу. Исаков всегда был в курсе учебных дел своего юного питомца. А когда парень из Цебельды завершил учебу в вузе, стал работать по специальности и вступил в ряды КПСС, И. С. Исаков прислал ему свою фотографию с дарственной надписью. Адмирал писал: «Считай себя не только большевиком, но и моим сыном…»

Арташес Керселян свято хранит память об адмирале. Большинство предметов из рабочего кабинета И. С. Исакова он передал в дар Музею революции Армении, а летнюю форменную одежду адмирала — Военно-морскому музею Краснознаменного Черноморского флота в Севастополе. В архивах хранятся многочисленные телеграммы и письма адмирала его названому сыну. Среди ряда ценных книг и других документов, сданных А. Керселяном в архив, особый интерес вызывает рукопись большой статьи И. С. Исакова о неграх, в прошлом веке поселившихся в Абхазии.

И сейчас у Арташеса Керселяна хранится часть обширной библиотеки адмирала, его личные вещи, принадлежавшие ему произведения искусства. Частица доброго сердца Исакова живет и в самом Арташесе Керселяне.

За круглым столом находился и прибывший из Ленинграда, ставший знаменитым после опубликования рассказа И. С. Исакова, Николай Алексеевич Воронин, жизнь которого в какой-то мере походила на пройденный путь Гридина, хотя он и выполнял только обязанности кока.

Своими воспоминаниями захотела поделиться и Анна Матвеевна Афанасьева. Дружба ее покойного мужа с адмиралом началась в 30-е годы, когда Исаков был начальником штаба экспедиции особого назначения (ЭОН-1). Еще задолго до строительства Беломорканала адмирал предвидел огромное значение его не только для народного хозяйства, но и для обороны страны. Он считал, что свободный переход военных кораблей из Балтики на Север положит конец разобщенности морских театров.

Исаков и Афанасьев встречались при разных обстоятельствах: на совещаниях по оборонному строительству на Балтике, на Севере в Финскую кампанию, в Москве во время Великой Отечественной войны, в Куйбышеве перед отлетом Ивана Степановича на Южный фронт, в Кремле при получении правительственных наград, дома.

Словом, не счесть их встреч и бесед за эти годы. 25 лет после ранения мучил недуг Ивана Степановича, 44 лет тяжело болел Афанасьев — это их также сблизило. Исаков постоянно проявлял внимание к Григорию Давыдовичу и его семье.

— Мне посчастливилось познакомиться с Иваном Степановичем еще весной 1933 года на Севере, в Повенце, именно в то время, о котором напомнили вы, Ашот Мартиросович, — вступила в беседу Анна Матвеевна, — когда было закончено строительство Беломорско-Балтийского канала. Первую навигацию открыли военные корабли Балтийского флота, прошедшие из Кронштадта в Белое море. Канал начинался от Онежского озера, от города Повенца, где было построено сложное по тем временам гидротехническое сооружение — Повенчанская шлюзовая лестница. Мой муж был начальником строительства на этом участке канала и принимал пришедшую группу кораблей. Командовал экспедицией особого назначения Закупнев, начальником походного штаба был Исаков.

Путь от Кронштадта до Повенца был нелегким, так как Нева и особенно Свирь — реки порожистые, неудобные для судоходства. Товарищ Закупнев заболел, и все заботы легли на плечи Ивана Степановича. Когда Афанасьев отдавал рапорт Исакову, он сразу заметил, что тот сильно утомлен, хотя внешние и держится молодцевато. Муж позвонил мне по телефону и сказал: «Аннушка, я познакомился с очень интересным моряком. Он утомлен, у него множество забот. Ему необходимо сменить обстановку, отдохнуть. Мы приедем к нам домой и пообедаем вместе».

 

За обедом говорили о разном. Иван Степанович интересовался Повенцом. Он знал о том, что при Петре I, во время войны со шведами, в окрестностях города были вырублены просеки, по которым волоком по суше перетаскивали корабли, что в Повенце был в ссылке Михаил Иванович Калинин (на улице Калинина мы и жили). Мы рассказали Исакову, как неузнаваемо изменился Повенец с тех пор.

На следующий день на небольшом пароходе «Чекист» Иван Степанович, Афанасьев, Будасси, Вержбицкий, Френкель и секретарь Афанасьева Юдин (мне тоже пришлось быть с ними) пошли проверять технику шлюзования. Механизмы работали хорошо, все было довольны. Через несколько дней чудесной северной белой ночью военные корабли начали восхождение по водной лестнице к водоразделу.

На верхних воротах шлюза, будто на капитанском мостике, стоял Иван Степанович. Он был в обычной форме: синий китель с белоснежным воротничком, черные брюки, заправленные в сапоги, фуражка с опущенным под подбородок ремешком.

Нижние ворота шлюза раскрылись. Медленно и точно в них вошел корабль, на котором шла обычная жизнь, даже на палубе сидел кок в белом колпаке и куртке и чистил картофель.

С корабля на берег сошел командир, быстрым шагом приблизился к Ивану Степановичу, отрапортовал и так же быстро вернулся на корабль. Верхние ворота шлюза медленно раскрылись, и корабль перешел в следующую камеру.

И так же осторожно и точно пошли следующие корабли флотилии. Порядок для начальников участков был такой: каждый проводит флотилию по своему участку, передает следующему и освобождается. Но Исаков пригласил Афанасьева плыть с ними до Белого моря. Муж сообщил мне об этом по телефону, а по возвращении рассказал много интересного.

Вслед за военными кораблями по каналу на озерном двухколесном пароходе «Анохин» следовала правительственная комиссия, с которой Афанасьев снова прибыл на Север и еще раз встретился с Иваном Степановичем.

— Простите, Анна Матвеевна. Продолжая ваш рассказ, я хотел бы вспомнить об одном замечательном эпизоде.

— Пожалуйста, Ашот Мартиросович.

— Поход, о котором только что упоминали, прошел успешно. Но один случай запомнился надолго. На ходовом мостике «Анохина» находились почетные гости — члены Политбюро. Товарищ Ворошилов — человек, о котором слагали песни, первый военачальник страны — от шуток и баек перешел к наставлениям командиру корабля. В присутствии высоких гостей командир и без того волновался, чувствуя огромную ответственность за жизнь всех находящихся на корабле и благополучный переход в целом. Исаков, глубоко уважавший и любивший Ворошилова, заметив растерянность командира, немедленно вмешался: «Товарищ нарком, прошу любые советы и рекомендации передавать командиру только через меня».

Наступило молчание. Долг моряка в Исакове взял верх над субординацией и этикетом!

Растерявшись от неожиданности, Ворошилов хотел что-то сказать… Но раздался спокойный голос Сталина: «Товарищ прав, не надо нам мешать командиру».

Обстановка разрядилась. Вот в каких необычных и даже драматических обстоятельствах состоялась памятная встреча Исакова с членами партии и правительства.

«Тут же произошел у меня разговор со Сталиным, — вспомнил я рассказ Исакова. — Сталин поинтересовался бытовыми условиями и боевой службой матросов, а потом, помолчав, добавил: «Черное море — лохань, Балтика — бутыль, а пробка не у нас. Будущее за Северным флотом. Здесь мы должны обжиться, привыкнуть и прочно обосноваться. Только отсюда мы сможем в будущем на равных говорить в Мировом океане с морскими державами».

С Севера Исаков вернулся в Кронштадт. И первое, что услышал: «Исакова снимают. Шутка ли, какого маху дал, перечил самому Ворошилову!» Это уже работа «дружков». Их ведь тоже у каждого хватает. И в самом деле Исаков был снят. Ему вручили приказ об освобождении от должности преподавателя кафедры оперативного искусства и назначили… начальником штаба Краснознаменного Балтийского флота. Пристыженные злопыхатели притихли.

— Вскоре в Кремле, при получении первых орденов Красной Звезды за выполнение правительственного задания по переводу кораблей из Балтики на Север, вновь встретились Исаков и Афанасьев, — продолжала свои воспоминания Анна Матвеевна. — Муж рассказывал, как они оба обрадовались встрече. С тех пор Исаков, приезжая в командировку в Москву, обязательно навещал нас.

Он всегда много работал; учитывая это, мы старались развлечь его, затевали семейный праздник, устраивали прогулки на глиссере.

В Москве мы жили четыре года, а затем Афанасьева назначили начальником строительства на Балтику. Теперь уже муж часто бывал в штабе флота в Кронштадте, у Исакова. 6 ноября 1937 года Иван Степанович пригласил нас на празднование двадцатой годовщины Октября в Ленинград. В тот раз мы познакомились и с его женой Ольгой Васильевной. После ужина, запомнившегося своей необычностью, в комнату через окна лился свет от иллюминированных кораблей, — мы пошли на набережную смотреть праздничное убранство города. Народу было тьма-тьмущая. Мы вчетвером взялись под руки и так шли и шли по направлению к Летнему саду. Иван Степанович опять-таки был в обычной форме. Он не хотел выделяться своим парадным видом и привлекать к себе внимание прохожих.

Когда они переехали в Москву, а мы — в Ленинград, мы встречались в их московской квартире на улице Серафимовича. Приезжая в Ленинград, Исаков бывал у нас на улице Чайковского и на строительстве в Ручьях.

Встречались мы в Переделкине на их даче, в Краскове, а позднее — на Смоленской набережной, в последней их квартире, либо у нас на Котельнической набережной.

Каждая встреча с Иваном Степановичем запоминалась надолго. Он всегда рассказывал что-нибудь забавное, никогда не говорил о служебных делах. Иван Степанович обладал огромными знаниями по многим вопросам искусства, литературы, истории.

«2 Исаковы 2» — эта их подпись для друзей была бесконечно дорога нам. Сердечность Ивана Степановича, трогательное внимание, чуткость потрясали нас до глубины души. Он держался так, что мы забывали о его высоком звании, был прост в обращении с друзьями.

… 18 июля 1965 года скончался мой муж. Иван Степанович был болен и не присутствовал на похоронах, но прислал телеграмму, письмо, венок из белых хризантем и роз. Через несколько дней я навестила Ивана Степановича, подарила ему последнюю фотографию мужа. Мы долго беседовали.

Здоровье Исакова с каждым днем ухудшалось. Мы больше не виделись. Он звонил по телефону. Последний раз я говорила с ним за два дня до его смерти. Голос его был слабым, очень слабым, но, как всегда, приятным.

14 октября 1967 года мне позвонил адъютант Ивана Степановича товарищ Соколов и сообщил печальную весть о кончине адмирала Исакова.

Я и мои дети до сих пор скорбим об этой утрате. Я никогда не встречала человека лучше, умнее, интереснее Ивана Степановича и горжусь тем, что была достойна его общества, внимания, пожатия его руки.

Анна Матвеевна была бледна. В ее больших голубых глазах на миг блеснули слезы. После небольшой паузы я спросил:

— Что вам запомнилось из любимых вещей, которыми пользовался Исаков, какие у него были привычки?

— Дома мы всегда видели его в штатской одежде, чаще всего в белой рубашке без пиджака. Ему нравился синий плащ из габардина и черная фуражка, какие носили моряки дальнего плавания. Эта одежда ему очень шла. Любил он маленький бронзовый якорь, подаренный К. Е. Ворошиловым, много раз я видела эту вещицу в руках Ивана Степановича. Этот якорь всегда висел над его постелью. Ему, видимо, нравилась небольшая музыкальная шкатулочка, подаренная В. К. Коккинаки. Несколько раз он заводил ее в нашем присутствии. Любил наш подарок на шестидесятилетие — серебряную коробку с изображением «Мишек» Шишкина. Она постоянно находилась на его столике. Если позволяли дела и здоровье, он с гостями ездил на Ленинские горы смотреть на Москву. Исаков всегда восхищался ночной столицей.

Анна Матвеевна передала нам тридцать четыре письма, полученных Афанасьевыми от Исакова.

«Были очень рады получить от Вас письмо, — говорилось в одном из них. — Хорошо, что Вы не теряете бодрости. Плохо — что Гриша перегрузил себя «стройматериалами» (имеются в виду камни в почках. — А.А.). Это очень мучительное дело, но при выдержке и лечении можно ликвидировать без последствий. Интересно, что наш хирургический бог Джанелидзе тоже заимел драгоценные камни в пузыре и показывал мне их в пробирке.

Утешьте Гришу, что из-за других болячек вот уже месяц, как я не пью. Но я надеюсь еще выпить и с Вами, и с ним — еще много-много раз.

Искренний привет и пожелания здоровья Грише, Вам и потомству. Остальное приложится.

Ваш Исаков.

15.4.49».

Сколько прелестного юмора в этих строчках, сколько жизнелюбия и умения добрым словом поддержать заболевшего друга, его семью! В письме с отметкой «срочно» читаем:

«Дорогой Афанасьевич! На всю вторую половину ХХ века желаем здоровья, благополучия и успехов в работе. Выздоравливай. Дальше видно будет. Сообщи сводку здоровья всех Афанасьевых, по росту, от маленькой до большого».

Внимательный к просьбам друзей, Исаков, узнав, что больному Афанасьеву рекомендуют принимать серные ванны, в письме Анне Матвеевне сообщает:

«Лучший бальнеологический курорт или санаторий на базе серных источников находится в городе Тбилиси.

Действительно, попасть трудно, большие очереди. По двум линиям начал подготовку. Уже имею письмо к служащему в Курортном управлении Грузии и на днях получу полные сведения; о лечении и о частном пансионе, у знакомых моей сестры, т. к. в гостиницах очередь.

Материальная сторона пусть Вас не беспокоит, т. к. у сестры (и у меня) пол-Тифлиса — друзья. Но я хотел предупредить, что лечение серными, в Тбилиси, организую только тогда, когда увижу в Москве направление медиков. Пока, как я понял, все основывается на случае со знакомым летчиком. Но как бы ни были похожи симптомы — что одному полезно, другому может оказаться вредным.

Мы все стали замечательно разбираться в медицине. И я тоже без пяти минут доктор! Вот почему я знаю, что нельзя переносить курс лечения летчика на строителя, старшего на много лет.

Я увидел уезжавших из Цхалтубо без костылей — 90%. Но я же видел людей, уезжавших из Цхалтубо калеками. А одному пришлось готовить венок.

Поэтому прошу очень добыть подтверждение, что Грише показан курс серных ванн (с кислородом или без — это не существенно) в Тбилиси. Это нужно для Курупра Грузии и для человека, который не хотел бы причинить ему вред.

Летчиков уважаю, но не в области медицины.

Привет Грише.

Ваш Исаков».

25.9.59 г,

Письмо от 19 августа 1962 года начинается радостными нотками:

«Поздравляю с блистательной победой космонавтов. Вот это мальчики! Даже завидно».

Далее — вновь забота о здоровье Афанасьева, откровенный разговор:

«Без курева и спирта — скучно, но, ей-богу, есть ради чего жить хотя бы на покое, наблюдателем. Ведь кругом чудеса! А ты должен сознавать, что в этих чудесах — твоя большая доля! Твоего труда, ума, энергии…

Гриша! Всё от тебя! Гуляй по набережной и считай, что ты хозяин Москвы! Назло недругам будь здоров! Стисни челюсти и кулаки, когда трудно, но не дай разыгрываться нервам.

С благодарностью возвращаю Наполеона. Два нерабочих дня — на твоей совести. При ближайшем знакомстве оказалось, что есть интересные факты и изречения, например: «Адъютант может потерять всё вплоть до штанов, по депеши терять не смеет!..» В отместку пришлю «Тайные тропы».

Если делать нечего — помоги. Например, мне нужен календарь, даты, встречи у Повенца, движения по каналу и нас, и «Апохина», главные фамилии. Не срочно, но потом придется всё искать. Хочу всё восстановить.

Но это мелочь. Главное — перестань напоминать о себе врачам, кроме случая неотложной помощи, что со всяким бывает. Не подводи себя, семью, нас. Крепись!

15.12.1964 г.

Твой Вано.»

За внешней суровостью столько душевной тонкости, дружеского участия! В предыдущем письме Анна Матвеевна делилась с Исаковым многими домашними, личными переживаниями. Она высоко ценила их дружбу. Отвечая Анне Матвеевне, Исаков выражал благодарность:

«Спасибо! Для не нахала, не слишком самоуверенного человека — такие письма нужны, хотя и отлично вижу где Вы преувеличиваете мои способности и таланты (бывшие!).

Согласитесь, что в числе моих отрицательных черт нет самоуверенности «хозяина жизни». Нет и не было. Я пишу, а самого обуревают 1000 сомнений. Только несколько писем, иногда от незнакомых людей, медленно внушают полезность написанного, Писем много.

Здоровье? Когда его на 10 копеек, то строю планы, как напишу Повенец, лестницу шлюзов, несколько эпизодов с Гришей, путешествие на катере, первую встречу с Хозяином, Нафталием и другими.

Но через 2 часа все закрывается болью или досадой траты времени по мелочам… И уже кажется, что только успею написать конспект для «группы товарищей», чтобы им не пришлось ломать голову. Надо помочь.

У меня колоссальные возможности, т. к. впитывал всю жизнь и впитывать буду до крематория… но у меня же минимальные возможности для реализации. Нет сил…

На часах итальянского храма, на минутной стрелке, много веков выгравировано: «Ранит каждая (минута) — убивает последняя». Хорошо сказано.

Очень рад, что «Тетушка Пэло» Вам понравилась, хотя ее сократили на 30—40% и «подправили» ужасно.

Если стрелки еще долго будут ранить, то Вы прочтете в полном варианте. В книге Ваши стрелки не гуманнее венецианских. Помню. Пытаюсь помочь.

У меня была мудрая мать. О людях типа Гриши она говорила: «Это худший враг самому себе». Дело не в ябедах. Дело в режиме, воле, самолечении, самовнушении, доктора больше не помогут. Ему надо понять и перестроиться. Найдите ему развлечение. Отвлечение. Хоть карты, но – чтобы увлекся… Если он успокоится — переживёт нас с Вами! Вы большой силы человек — всегда завидовал.

Ваш Исаков.

Р. S. Грише дайте мою записку».

В середине июля 1965 года Афанасьева не стало. Об этом печальном известии адмирал узнал на своей небольшой подмосковной даче в Краскове. Исаков поспешил разделить безутешное горе Афанасьевых.

«Дорогая Анна Матвеевна! — писал он, — Простите прямоту. В такие моменты невозможно найти слова.

Бедный Гриша! Он хотя и видел много в жизни дней успеха (хотя бы в Повенце, когда он был горд готовностью т. н. Повенчанской лестницы шлюзов, и затем — Химки, и Усть-Двинск, и Палдиски и мн. мн. другого).

Ему есть чем гордиться. Он оставил столько больших завершенных дел, что можно завидовать.

Редко кто так понимал дружбу. В этом отношении я верил ему больше, чем любому из всех, кого Вы знаете.

Как бы я хотел в такую трудную минуту чем-либо помочь Вам. И не я один, вместе с Ольгой Васильевной.

Анна Матвеевна, дорогая, во имя давней дружбы — напишите или позвоните (на дачу): чем я могу Вам помочь?

Что нужно?

Теперь Вам надо подумать о себе. Надеюсь, помогут перенести горе дети. Это – то, чего нет у меня. Вы же тянули огромную ношу всей семьи столько лет — почти не имея своей жизни и отдыха.

Мы поражались Вашему стоицизму и силе. Пусть они не откажут Вам в эту трудную минуту.

Ваш Исаков.

Вечер 19.7.65. Красково»,

Как известно, последний раз Иван Степанович фотографировался в середине октября 1965 года, в парадной форме. 25 октября он присылает Афанасьевым свою фотографию со следующей надписью:

«Дорогая Анна Матвеевна! Это то, что осталось от того Исакова, которого Вы знали много лет назад в Медвежко: после Беломорского, после Москва — Волга и после банкетов на Котельнической, после 1000 невзгод и болезней… оставшегося таким же, каким был: верным, честным, тихим и остающимся по сей день таким же верным привязанностям».

На другом фото надпись, полная тихой грусти о минувших днях:

«А это было — до… Исаков, верный Грише и Вам: после банкетов на пристани «крыши», где внизу стоит

дева с парусным кораблем, и сюда приходят и отходят белоснежные суда, и гудя, и дымя, на Рыбинск и к Беломорско-Балтийскому каналу, где на быстроходном катере можно оторваться от толпы. Кругом воздух и цветы и ничего, кроме деревянного зеленого домика с дубовым бором; и саду с искусной резьбой проводили время, а потом безумная по скорости езда до Ленинградского моста».

Здоровье Исакова не раз ухудшалось. Никакой работоспособности — такое состояние нервировало его. Человек, привыкший к напряженному труду, болезненно переносит всякое расслабление. «Дорогая Анна Матвеевна! — пишет он. — Это моё первое письмо после ЧП, которое я устроил три месяца назад. Извините, что ни разу не поздравил, ни разу не справился о Вашем здоровье

и делах. Но мог. Всю жизнь хвастался, что сердце — каменное. Оно и оказалось вдруг как камень тяжелым. Буквально в день встречи с Вами по телефону.

Что у Вас? Где Вы? Мне ещё трудно писать даже эти несколько строк. Конечно, не работаю. Есть ли у Вас №3 «Невы» (ленинградской)? Если нет -— рад буду послать. Это последняя публикация…

Привет! Будьте здоровы и благополучны.

Ваш Исаков.

29.5.67».

… Подполковник в отставке Евгения Петровна Мельникова, подтянутая, с живыми, проницательными глазами и римским профилем, — одна из немногих женщин в береговых частях Военно-Морского Флота. Трудно поверить, глядя на неё, что ей уже перевалило за седьмой десяток.

Присутствующие попросили Евгению Петровну прежде рассказать подробное о себе, об интересных случаях из своей жизни — жизни военного моряка. Поначалу Мельникова отказывалась, но под давлением наших настойчивых просьб уступила. Евгения Петровна начала свой рассказ так:

— Трудовая жизнь у девушек из бедных семей в царской России обычно начиналось рано. Тринадцати лет я была уже няней (санитаркой) в Сарептском военном лазарете для нижних чинов Царицынского уезда. Инициатором и организатором этого лазарета, а также сестрою милосердия в нём была самоотверженная Клара Васильевна Кноблох, по-матерински заботившаяся о каждом раненом. Именно ей я обязан лучшими сторонами своего характера и всегда в трудные минуты жизни вспоминаю эту стойкую и мужественную женщину, её добрые советы.

Прошли годы… Летом 1919 года я вступила в ряды Российской Коммунистической партии (большевиков).

— Когда же у вас возникла мысль стать военным моряком? — спросил один из собеседников.

— В 1933 году, — ответила Евгения Петровна. — С этого времени начался совершенно новый этап в моей жизни. Я — слушательница Военной транспортной академии РККА с военным званием «К-8» — «три средних», как у нас говорили.

Если в работе по созданию и совершенствованию военно-воздушного флота СССР непосредственно участвовала и советская женщина-летчица, инженер, конструктор, то ВМФ имел многовековые «нерушимые» традиции, согласно которым женщина не имела права даже взойти на борт военного корабля. Эти традиции насаждались в сознании моряков всех флотов мира с первого часа их службы, когда их величали еще салагами.

На флоте женщину ожидали чрезвычайные трудности. Она должна была фактически завоевать себе равные права с мужчиной. Первым препятствием на моем пути было категорическое запрещение носить военно-морскую форму.

Многих хлопот стоило тогда начальнику академии Пугачеву добиться для меня разрешения на это.

Очень характерным в этом отношении был следующий эпизод. В 1933 году при посещении нами — группой слушателей ВТА — дивизиона подводных лодок в Кронштадте, командир подлодки подошел к нашему руководителю Балтийскому и, приложив руку к козырьку, доложил, что он и его команда надеются, что женщина в военно-морской форме, только что посетившая его подводную лодку, не принесет экипажу и команде несчастье.

Во время моего пребывания на подлодке этот командир невероятно нервничал и то и дело повторял слово «женщина». Потом он нам рассказал, что я вторая женщина на борту этого корабля: в свое время по особому заданию здесь также побывала женщина, и после этого случилось двенадцать несчастий, которые зафиксированы в вахтенном журнале. Дело доходило иногда до курьезов.

Но об этом не буду вспоминать. Я и так злоупотребляю вашим вниманием.

— Где вы служили, когда началась Отечественная война? — спросил контр-адмирал Белли.

— В Ленинграде. Почти всю Отечественную войну вплоть до 1949 года я была офицером в составе Северного флота. Но самое начало Великой Отечественной войны застало меня в Ленинграде, и мне довелось участвовать в обороне города.

Глубокой осенью 1941 года но приказу командования была организована оперативная группа из 25 человек, в состав которой входили, насколько я помню, вице-адмирал Векман, капитан первого ранга Козлов, инженер-капитан первого ранга Шулейкин (впоследствии академик) и ряд других старших офицеров, а также человек пятнадцать вольнонаемных высококвалифицированных инженеров. Одной из задач этой группы была переброска в Москву 150 больших ящиков с музейными материалами. Путь предстоял следующий: машинами до Ладожского озера, через озеро на канонерской лодке и далее по железной дороге.

Врачом при этой группе была назначена я. К счастью, мои товарищи болели редко, и работа в основном сводилась к организационным вопросам — таким, как дезинфекция вагонов и надлежащее санитарное обеспечение в дороге. Почти весь путь мы проделали под жесточайшим обстрелом с воздуха трассирующими снарядами. Особенно сложной была обстановка на Ладожском озере во время погрузки нашего груза на канлодку и выгрузки с нее.

Вода вокруг корабля буквально кипела от снарядов и пуль. И по сей день у меня еще хранится санитарная сумка этого периода.

— Вы прошли тяжелый, но честный путь воина, — заметил маршал Баграмян.

— Спасибо за ваши слова. Жила, помня изречение, в котором Исаков обобщил собственный опыт: «Жить — значит работать. Работа продолжает физиологию». Теперь об Иване Степановиче. — Мельникова достала из своего портфеля письма, присланные ей Исаковым в разное время, и копию документа на имя маршала И. Х. Баграмяна. — Никогда не думала, что мы с вами встретимся. Но раз так получилось, я хочу показать вам копию письма Исакова от 30 июня 1964 года. В то время вы были заместителем Министра обороны СССР. — Мельникова протянула бумагу Баграмяну.

«Глубокоуважаемый Иван Христофорович, — писал Исаков. — Беспокою Вас только потому, что все попытки разрешить вопрос через ВМФ не увенчались успехом.

Подполковника в отставке Мельникову Е. П. знаю давно, еще с довоенного времени, когда был консультантом ее дипломной работы в Военно-транспортной академии.

После окончания академии т. Мельникова показала себя исключительно энергичным и знающим офицером ВОСО (военных сообщений. — А. А.), не боящимся никаких трудностей (первая экспедиция по проводке боевых кораблей по Севморпути; участие в организации обороны Ленинграда и т. д.). Но, не рассчитав своих сил, она подорвала свое здоровье.

После выхода в отставку этот заслуженный офицер, старый член КПСС, пожилой и больной человек несмотря на то, что продолжает до сего дня вести значительную общественную работу в составе Совета ВНО (Военно-научного общества. — А. А.) при ЦДСА, вот уже несколько лет не может получить маленькую, но отдельную жилплощадь, чтобы наконец отдохнуть и закончить подытоживание опыта работы в ВМФ и мортранспорте в мирное и военное время.

Прошу Вашего указания соответствующим органам обеспечить подполковника Мельникову Е. П. При этом необходимо учитывать, что ей уже много раз обещали удовлетворить ее ходатайство, никогда не оспаривая ее право на просимую квартиру, многократно направляя по тем же самым инстанциям или предлагая заведомо худшие условия, чем, бесспорно, еще больше повлияли на ухудшение ее здоровья.

Привет. Ваш Исаков».

Иван Христофорович с минуту молчал, потом задумчиво произнес:

— Несмотря на болезнь, Исаков не терял связей с жизнью, Он всегда оставался отзывчивым человеком и не прекращал большой общественной работы. Мне известно, что каждый день почта доставляла на квартиру Ивана Степановича множество писем. Ему писали со всех концов страны. Немало писем приходило и из-за рубежа.

К Ивану Степановичу обращались по самым различным делам. Молодежь просила совета, задавала вопросы, ветераны интересовались планами на будущее, советовали больше писать о гражданской и Великой Отечественной войнах, пионеры, земляки, сослуживцы приглашали адмирала в гости. На все письма Иван Степанович всегда отвечал сам. Естественно, что он с большим вниманием отнесся и к вашей просьбе. Хорошо, что и вы сильный человек. Умеете ценить своих соратников.

Я огласил выдержки из некоторых писем Исакова Евгении Петровне.

Познакомились они на флоте в начале тридцатых годов. С тех далеких времен и началась переписка. Письма Исакова показывают, как много трудился он, не щадя себя:

«Попал в очень темпистую обстановку; переносил на ногах, в результате поясница ломится…

Приехала Ольга Васильевна на выходной день и скисла. Не то язва, не то почки! Лежит пятый день в Кронштадтском морском госпитале. Исследуют. Не всегда имею время навестить.

Если эта писулька застанет Вас в Москве — напишите курортный адрес.

Как с работой? Что нового? Как здоровье?

Привет. Ваш Исаков.

28 февраля 1937 г.»

Время от времени Иван Степанович обращался к Мельниковой с просьбой помочь ему в подборе материалов, уточнении отдельных фактов, дат:

«1. Ничего из Гельмерсена выбирать не надо, т. к. он у меня есть. Другое дело, когда Вы делаете выборки из работ, которых я не имею или никогда не увижу, т. к. о них не знаю. Буду признателен. Очень не ломайте голову над этим; т. к. Вам прежде всего надо отдыхать, а кроме того, мне работать над этим сейчас нет времени. Материал мне может понадобиться на курорте или после демобилизации.

2. Занят так, что дохнуть некогда. В Ленинграде бываю раз в 20 дней и то не дома, а по службе.
3. Большая радость. Ворошилов полностью утвердил мою большую работу, из-за которой я так долго и много

бывал в Москве. Горжусь (скромно и тихо), что сделал такой вклад в наши МС РККА.

4. Как здоровье? Что дает курорт?
5. Мой совет друга и товарища: не быть жадной и уплотнить свою жилую площадь на М. Лубянке хорошим человеком.

Привет. Ваш Исаков.

2.4.37».

В тяжелые дни блокады Ленинграда Мельникова встретилась с Исаковым во время одной из массированных атак немецкой авиации на город. Встреча была короткая, но она помнила — он твердо сказал: «Мы победим. Это не год и не два. И победим так, как тем и не снится. Я не могу сказать о деталях, но знаю, какие мы поднимаем пласты».

Уверенные слова адмирала Исакова блестяще подтвердились победоносным завершением Великой Отечественной войны. Шли последние месяцы наступательных операций Советских Вооруженных Сил на земле агрессора. Накануне двадцать седьмой годовщины Красной Армии Исаков среди многих поздравлений получил письмо и от Мельниковой. Оно находится сейчас передо мной:

«Дорогой Иван Степанович! Много, много и лично Вашего труда, энергии, эрудиции было вложено в течение этих 27 лет в обороноспособность нашей Великой Советской Державы!

И еще это является основанием моего глубокого к Вам уважения, которое я осмеливаюсь засвидетельствовать еще раз сегодня, в день великого праздника нашей любимой Красной Армии и всех прогрессивно мыслящих людей мира.

Да будет мне дозволено пожелать Вам — преданному сыну матери-Родины — на многие годы здоровья, бодрости и дальнейшей плодотворной работы.

С коммунистическим приветом,

Е. Мельникова.

16.2.45

г. Архангельск».

Иногда письма шли реже, между ними проходили месяцы, годы. В тяжелые минуты Исаков посылал Евгении Петровне небольшие записки с просьбой, если позволит время, заглянуть к ним домой. «Доброе слово друга не меньшая помощь», — писал он.

«Глубокоуважаемая Евгения Петровна!

Сам я прячусь от «бурного света», но, если друзья вспоминают, — всегда рад видеть. Прилагаемая записка, с которой предполагал обратиться к Вам еще в декабре, показывает, что не сомневался в Вашей помощи.

Я лежу почти непрерывно. Но друзья заходят. Если найдете время, прошу навестить.

Приходить лучше от 12—13 до 18, в остальное время командуют девицы со шприцами или товарищи в халатах или приходит домой Ольга Васильевна, утомленная настолько, что не может соображать (т. к. ночью встает 2—3 раза как лекарь).

На мелкоту не обращайте внимания. Насчет моего «духа» не особенно беспокойтесь.

Привет. Исаков.

30.7.50».

5 ноября 1957 года, в канун сорокалетия Великого Октября, Исаков шлет свои соображения по поводу начатого Мельниковой исследования.

«Приветствую упорную работу над кандидатской.

Возможно, ошибаюсь, но в письме она представляется изолированной, почти как самоцель. Как тема, так и степень приобретают большую значимость, если они нужны для продолжения работы в том же направлении, т. е. для последующего совершенствования и еще большей отдачи».

Затем Иван Степанович дает советы по решению поставленной проблемы, рекомендует пересмотреть некоторые аспекты исследования, указывает те источники, которыми непременно нужно воспользоваться, и те, с которыми желательно познакомиться. Он подсказывает даже главы и отдельные параграфы, предостерегает Мельникову от ошибочных трактовок. В заключение письма читаем:

«Вы интересуетесь состоянием здоровья и моими работами. Отвечаю. Я вел 6 работ (2 кандидата в магистры в Ленинграде, 1 — в Севастополе и 3 — в Москве). Имел два договора с Воениздатом и много добрых намерений. Но из-за крайнего ухудшения здоровья летом сорвал оба договора безнадежно и сейчас задыхаюсь от визитов из

Ленинграда и московских, прекратив на 100% работу дома. На работе не был три месяца.

В этих условиях я ничего не начинаю, тем более что прогноз у меня неудовлетворительный».

Далее Исаков откровенно и прямо выражает своё отношение к некоторым «щепетильным» вопросам.

«Подумать о том, почему сократились должности женщин на борту? Можно валить на консерватизм, на вредительство и т.д., но поскольку это неуклонно и много лет — очевидно, есть что-то объективное, помимо ошибки и недооценки. А в портах, путях, службах — отлично работают женщины.

Еще раз извиняюсь, но в письме и эта сторона представляется своеобразным рекордом «единственной женщины помполита». Не поймут Вас. Всегда эта сторона будет превалировать над существом работы, над истинными Вашими намерениями. Почему Вы не стремитесь в порты?

Иначе говоря, я не верю в успех не из-за отсутствия опыта, навыков, знаний, партийности, а потому, что среда создаст не те условия. А нужно ли Вам в этом возрасте отдать всё, а прийти к разочарованию?

Конечно, юноше я даю другие советы — пробиваться, но сам стараюсь быть полезным партии и Родине максимально там и в том, где нет 100% гарантии на провал. Здоровье не позволяет. Горько, но факт.

Трудности по силам — это почти оппортунизм или позиция инвалида в 64 года с незаживающей невромой в культе. Но поскольку У Вас нормативы другие — то не следуйте мне.

Свой опыт можете передать — пишите больше. Не гнушайтесь небольших статей и публицистики. Последнюю свою — прилагаю. Пишите. Я готов помочь, в чем окажусь полезным.

Привет и лучшие пожелания. Ваш Исаков.

P.S. Вместе с О. В. желаем Вам здоровья и успехов во всех делах. Уважаем, что всегда при деле. Понимаем, что иначе не можете.

У меня не хватает времени писать морские рассказы. Мне пишут многие, особенно забытые мои ровесники (не адмиралы, а матросы великих дней) — просят написать. Нет времени, т. к. рецензирую 3 тома «Истории Великой Отечественной войны» помимо работ Министерства обороны и АН СССР. Просьбы целого ряда солидных учреждений не могу удовлетворить — нет времени. Не могу написать ни строчки, хотя и просят и сроки дают, так что Вашу просьбу написать для бюллетеня «10 строк» исключаю. Извините и поймите меня…

Кроме того, понимаю, что всякому овощу свое время.

Что касается Вас, то не сомневаюсь, что без работы не иждивенствуете…

Привет. Здоровья. Успехов!

Ваш Исаков».

— Мне припомнилась встреча с Исаковым 29 апреля 1961 года в подмосковном санатории Барвиха, — продолжает Мельникова. — В то время шансов на встречу у нас было не так много. Иван Степанович либо болел, либо был занят до предела. Я от переутомления заболела тоже. Содержание нашей беседы по возвращении домой я записала и вложила в папку «Исаков». Вот оно.

«Сейчас временно чувствую себя лучше, поэтому работаю здесь относительно успешно, по количеству, а о качестве будет судить читатель.

Должен сказать, — продолжал Исаков, — что я получаю много писем от безвестных читателей. Это очень приятно и полезно мне. Я никогда не знал раньше этого ощущения связи с читателем, с аудиторией. Не казенную, а абсолютно свободную от зависимости по службе, родства и тому подобного. Это огромное удовольствие и удовлетворение. Есть письма такие, что их сами можно опубликовать».

На прощание Иван Степанович сказал мне: «Не болейте! Такие события ежедневно, что не успеваешь осмыслить. Искренне желаю вам окрепнуть.

Подозреваю, что насилуете себя, жадничаете с работой. Но где-то остановитесь. Хотя это и трудно — быть только наблюдающим. Дайте передышку, и через 2—3 недели вернется работоспособность, и вы опять будете в строю».

В конце своего выступления Евгения Петровна поведала собравшимся за круглым столом несколько забавных и любопытных эпизодов.

— Однажды, еще до войны, когда я возвращалась из Ленинграда в Москву, Исаковы встречали меня на вокзале. Я привезла в подарок адмиралу мраморного медведя. Вначале заехали ко мне. Исаков оставил нас в машине, взял чемодан и ключи от квартиры и поднял вещи на пятый этаж. Затем мы с мраморным медведем прибыли к ним домой и вместе завтракали.

Сам Исаков накануне подарил жене игрушечную коричневую собачку. Я застала в квартире множество игрушек, подвешенных на ниточках, чтобы кот играл ими. Кота адмирал называл Белолапкиным.

Вдруг Исаков воскликнул: «Боже, что в нашем доме делается! Кругом звери, живые, бархатные, бронзовые, прибавился и мраморный медведь — настоящий зверинец!»

Никогда не забуду встречу двух давних друзей: адмирала Исакова и известного архитектора Каро Алабяна. Алабян, стройный, высокий, голубоглазый, с открытым взглядом, вспоминал любимый Тифлис, годы детства и юности, прогулки по закоулкам любимого города. Иван Степанович заговорил об их общем, безвременно погибшем друге юности, замечательном Илико — художнике-самородке, о совместных шалостях, о дружбе, чистой, как утренняя роса. «Вано, кем же мы с тобой были в Тифлисе?» — спросил Каро. «Обыкновенными аварами (праздношатающимися. — А. А.), — ответил Исаков. — Нас знала половина города. А знаешь почему? — И сам же ответил: — Потому, что мы очень любили этот чудесный колоритный город».

Вспомнили много сценок из жизни Тифлиса, и в первую очередь острословов кинто — разносчиков зелени и фруктов. Даже спели вдвоем старинные грузинские и армянские песни тех далеких лет. Потом сели играть в нарды.

«Каро, а ты знаешь, откуда у меня появились нарды?» — спросил Исаков. «Скажешь — узнаю». — «Подарила Евгения Петровна, с которой ты сегодня познакомился и которая, как видишь, увлеченно следит за нашей игрой». «Евгения Петровна, вы за кого болеете?» — спросил Каро Семенович. «За сильнейшего», — с улыбкой ответила я.

Мельникова в конце вспомнила на всю жизнь врезавшиеся в память слова адмирала, произнесенные в ее присутствии. «Я сегодня совершил страшную вещь, — сказал он в 1941 году в блокадном Ленинграде. – Подписал приказ о сдаче Ревеля, где началась моя флотская жизнь».

Адмиралу Исакову благодаря своей настойчивости и мужеству удалось восстановить добрые имена многих попавших в беду людей, хотя это стоило ему большого труда, сил и энергии.

— В этой связи я расскажу кое-что о Фролове, — вступил в беседу полковник Н. С. Фрумкин. — Впервые я встретил вице-адмирала Александра Сергеевича Фролова в конце 1942 года в Тбилиси. Мы познакомились в госпитале, в палате тяжелораненого Ивана Степановича Исакова.

Исаков отзывался о Фролове как о высокоодаренном человеке, отлично проявившем себя в период командования Керченской военно-морской базой в 1942 году.

В ноябре 1943 года Фролов был направлен в штаб англо-американского командования на Средиземном море. Он участвовал в высадке союзников 22 января 1944 года в Анцио. В Неаполе был гостем командующего военно-морской базой контр-адмирала Морса. По возвращении на Мальту, в Ла-Валлету, Фролов был принят адмиралом Гортом — губернатором Мальты — и командующим английской военно-морской базой вице-адмиралом Гамильтоном. Разрешение на участие крейсера «Спартак» в переходе в Анцио было дано Исаковым, который тогда был первым заместителем наркома.

Несмотря на то, что Фролов находился за рубежом всего три месяца (в конце февраля 1944 года он в связи с болезнью был вынужден возвратиться в Москву), он успел сделать очень много. Он посещал базы и надводные корабли союзников, его тепло принимали на французских подводных лодках «Протэ» и «Патри».

Мне было поручено встретить его в Москве в начале марта 1944 года. После выздоровления вице-адмирал Фролов был назначен начальником штаба Тихоокеанского флота и выполнял очень ответственную работу в связи с подготовкой флота к вероятной войне с японцами. Когда в августе 1945 года началась война на Дальнем Востоке, Фролов, будучи первым заместителем командующего Тихоокеанским флотом адмирала Ивана Степановича Юмашева, прекрасно показал себя на этом посту.

Иван Степанович Исаков, живо интересовавшийся всем, что имело отношение к истории второй мировой войны, поручил мне ознакомиться с отчетом Фролова о высадке союзников в Аицио. Впоследствии я понял, с какой целью это было сделано. Дело в том, что кое-кто иначе оценивал действия вице-адмирала Фролова. Друзья сообщили Исакову о его подавленном состоянии. Попытки адмирала выяснить причины недоброго отношения к коллеге не дали результатов. Тогда Исаков пошел на приём к Сталину.

Встреча показала, что Сталин был введен в заблуждение неточной информацией о деятельности Фролова во время зарубежной командировки. Исаков аргументированно и с присущей ему убежденностью ввел Сталина в курс дела, сказав, что все действия вице-адмирала были согласованы с ним лично, что он верит ему, как самому себе. Если поведением Фролова недовольны, то ответственность несет в первую очередь он, Исаков, так как Фролов выполнял важное государственное задание в соответствии с его планом и по его приказу.

… Вице-адмирал Фролов продолжал свою добросовестную и плодотворную работу и лишь спусти много лет узнал, на какой решительный шаг пошел ради него адмирал Исаков.

— Расскажите теперь, пожалуйста, о себе. Это было бы очень своевременно.

— Могу вспомнить несколько эпизодов, — согласился Наум Соломонович. — 7 мая 1937 года по приказанию начальника управления я прибыл в Кронштадт и был принят начальником штаба КБФ Исаковым. Как и всех, кто впервые видел адмирала, меня покорило его обаяние. Я был назначен переводчиком на линейный корабль «Марат», который готовился к походу в Англию для участия в параде по случаю коронации короля Георга VI.

В октябре 1939 года я был назначен делегатом связи при Исакове — нам предстояла поездка в Эстонию и Латвию. В Таллине и Риге Иван Степанович исключительно тонко, с блестящим дипломатическим тактом выполнил все задания правительства.

В 1941 году мне довелось видеть Исакова в должности заместителя наркома К. Е. Ворошилова. Роль Исакова в героической обороне Ленинграда общеизвестна. Работая начальником одного из отделов штаба КБФ, и в Таллине, и в Ленинграде, и на Ладоге, я постоянно находил у Исакова понимание и большую помощь.

А вот другой эпизод. Находясь после ранения в Тбилиси в клинике доктора Пагавы, Иван Степанович просил меня приехать к нему из Баку.

Я был поражен тогда его огромной волей к жизни, абсолютно ясным пониманием обстановки на фронтах и на море. Он дал такой глубокий анализ наших перспектив, будто все это время находился в Ставке или в Генеральном штабе.

Самым значительным периодом моей жизни была служба на Балтике. Особенно памятна для меня, разумеется, Великая Отечественная война. С каждым днем росло боевое напряжение. Штаб флота работал всё оперативнее и ритмичнее. Однако командующий флотом часто бывал недоволен, он заставлял штабистов переделывать расчеты и документацию. Особенно доставалось командующему ВВС Самохину и, как начальнику отдела, мне…

Полковник Фрумкин, немного помолчав, продолжил свой рассказ:

— Самая примечательная черта Ивана Степановича — это его постоянная готовность помочь всем, кто обращался к нему с различными просьбами — как по службе или научной работе, так и по личным вопросам. Иван Степанович снискал глубокое уважение со стороны огромного числа лично знавших его людей.

Мне приходилось встречаться с офицерами различных видов Вооруженных Сил, которые часто спрашивали: «А как чувствует себя Иван Степанович?» Многие просили передать адмиралу привет. Я всегда ощущал, насколько тепло и сердечно относились к нему люди.

Мне кажется, что деятельность Исакова в период Великой Отечественной войны также должна стать предметом специального изучения. Исключительно разносторонними были интересы И. С. Исакова в области военной и военно-морской теории. Он справедливо считался крупнейшим советским военным теоретиком.

В многочисленных трудах его рассматриваются вопросы развития боевых сил и средств флота, военно-морской истории и географии. Но особенно плодотворно работал Исаков в области морской тактики, оперативного искусства и стратегии.

Возможно, в настоящее время эти работы представляют лишь исторический интерес, по в 1940 году, когда только начиналась вторая мировая война, и особенно в 1943 году, когда Великая Отечественная война была в разгаре, определить перспективы борьбы на море означало для наших штабов и офицеров очень многое.

После окончания второй мировой войны Иван Степанович вновь занялся вопросом о том, как будут развиваться вооруженные силы, какую роль могут сыграть в будущей войне авиация, военно-морской флот, сухопутные войска. К разработке этой проблемы были привлечены многие наши адмиралы, генералы и офицеры.

Больше десяти лет Иван Степанович непосредственно руководил работой над «Морским атласом», первый том которого — навигационно-географический, — как известно, вышел в 1950 году. В 1955 году по совету Исакова, который был назначен заместителем министра Морского Флота, во главе «Морского атласа» был поставлен адмирал Г. И. Левченко, завершил же эту работу в 1961—1964 годах Адмирал Флота С. Г. Горшков.

— Когда возникла мысль о создании «Морского атласа»? — спросили у Фрумкина.

— На этот вопрос подробно ответил сам Исаков. У меня есть небольшая стенограмма его беседы с сотрудниками нашего коллектива в первые дни, когда все мы с энтузиазмом приступили к работе. Это даст возможность познакомиться не только с историей вопроса, но и с некоторыми мыслями адмирала.

— От такой возможности никто не откажется, — дружно поддержали предложение Фрумкина несколько человек.

— «В 1939 году, — говорил Исаков, — по предложению почетного академика Ю. М. Шокальского была начата разработка исходных теоретических положений для составления советского «Морского атласа». СССР — великая морская держава, побережье которой омывается четырнадцатью морями, она непосредственно сообщается с тремя океанами, через которые проходят морские коммуникации, связывающие нашу Родину со всеми странами мира.

Продолжая традицию русских ученых и мореплавателей, советские научные учреждения ежегодно организуют океанографические, гидрологические и другие экспедиции, укрепляя тем самым передовые позиции советской пауки в деле изучения Мирового океана. Нам предстоит создать географический атлас Мирового океана, дать всестороннюю характеристику океанов и морей, входящих в его систему. Главная трудность заключается в том, что подобная работа проводится впервые и не существует ни одного морского атласа, который в какой-либо мере мог бы нам помочь. Общепринятый атлас, выпущенный Лондонским географическим институтом и выдержавший к 1904 году более 14 изданий, но не ставший от этого более научным, в сущности, являлся колониальным атласом Британской империи, не более».

— В чем же принципиальное отличие советского «Морского атласа» от изданий подобного типа? — спросил я.

— «Морской атлас» является всемирным атласом, — ответил Фрумкин.— Исходя из органического единства суши, моря и атмосферы, слагающихся в единое целое нашей планеты, было бы неправильно создавать «профессиональный» атлас по типу тех, где обычно суша обозначается береговой чертой, за которой располагаются условные пространства плоских материков. Геология моря неотделима от геологии суши; вот почему карты «Морского атласа», изображая главным образом морские и океанские районы, в то же время показывают всю земную поверхность для комплексного изучения взаимосвязанных географических элементов. Это заставило нас отказаться от традиционного размещения врезок крупномасштабных карт и планов отдельных географических пунктов на площади «ненужных» континентов на картах более мелкого масштаба и повлекло за собой увеличение объема атласа.

Построение атласа также отходит от общепринятого шаблона. После обзорных карт океанов помещены подборки карт определенных морских районов. Такое построение не только облегчает поиски необходимых географических районов или пунктов, но и отвергает формально-геометрическую последовательность подачи карт при помощи широтных полос, как, например, в атласе Бартоломея.

Большая работа была проведена по восстановлению приоритета русских географов и мореплавателей, по уточнению наименований архипелагов, островов и проливов, впервые открытых и названных русскими исследователями. Покупатели Аляски и Алеутской гряды решили со временем, что они приобрели за доллары право искажать исторические факты и уничтожить память о трудах русских первооткрывателей. Не меньшую беззастенчивость проявили и англичане во всех уголках земного шара, в том числе и в районе Антарктики.

В советском «Морском атласе» необходимо было покончить с вековой монополией Англии, которая, издавая адмиралтейские карты, внесла в географическую транскрипцию колонизаторские приемы, легко перелицовывая местные названия на английский лад или вовсе заменяя их именами лордов Адмиралтейства.

Успеху первого тома атласа во многом способствовало то, что над ним совместно работали коллективы многих научных институтов, и особенно то, что руководящую роль в составе редколлегии атласа играли крупные ученые.

Бывший мичман с «Авроры», доктор географических наук, лауреат Государственной премии контр-адмирал Леонид Александрович Демин прибавил еще один характерный штрих к многогранному облику Исакова. Он рассказал о своей десятилетней работе под руководством ответственного редактора «Морского атласа» Ивана Степановича Исакова. Большой научный коллектив во главе с выдающимся флотоводцем-ученым легко разрешал даже самые сложные проблемы, стоящие перед ним.

— Зная огромный авторитет Ивана Степановича, мы чувствовали себя уверенно, — рассказывал Л. А. Демин. — Не было случая, чтобы его просьбы, адресованные в самые высокие инстанции, оставались без внимания. Человек разносторонних и глубоких знаний, редкой научной эрудиции, он всячески поддерживал нас. Мне было легко с ним работать. Это не значит, что в процессе работы не возникали разногласия. Но, как правило, Исаков, обладая замечательным аналитическим даром, умел создать истинно деловую, творческую атмосферу в нашем многопрофильном, сложном коллективе.

— Я всегда поражался громадному оптимизму Ивана Степановича, исключительной ясности его ума и постоянной настойчивости в стремлении к цели, — подхватил мысль Демина доктор технических паук, ученик академика Крылова И. Г. Ханович.

Некоторое представление о работе И. С. Исакова дает следующая выдержка из письма Исакова Хановичу от 31 января 1959 года:

«1. Опять включен в Комитет Ленинских премий по науке.

2. С января утвержден журнал АН СССР ‹Океанология». Мне поручена организационная и принципиальная работа…
3. На столе у руководства лежит проект постановления об организации Гос. Океанографического комитета (из Министерства и Главкома ВМФ). Ждем подписи, после чего надо упразднять Океанографическую комиссию и создавать новый орган…
4. Начата подготовка к VI Пагуошу в Бостоне или Нью-Йорке.
5. Конcультирую в «X» и в «V»,
6. Сорвал 2 договора: исторический и литературный.
7. Без конца присылка на рецензии диссертаций, монографий и просто барахла. Последнее не принимаю, но теряю время на ругань.

8, 9, 10… и т.д. и т.п.»

Ивану Степановичу Исакову приходилось вести постоянную борьбу за место в боевом строю, борьбу, в которой решающее значение имела не медицина, а воля и мужество человека.

«Вот уже второй месяц, — писал Иван Степанович в конце апреля 1965 года, — как прогрессивно… нет! как в прогрессии — возрастает нагрузка. Из них самая тяжелая — «Подготовительный комитет по приему иностранных ветеранов» (будет с 6.5 по 15.5), где на меня возлагают слишком много.

Здоровья для этого не хватает. Остатки съедают журналисты и репортеры…

Если бы не слабость и боли — наделал бы «делов»! Увы! Поздно спохватился. Не сделайте той же ошибки.

Ваш Исаков».

— Исаков любил военно-морскую технику так, как может ее любить только флотоводец, глубоко понимающий значение техники при решении оперативных и стратегических задач, — замечает Ханович. — Широта кругозора‚ ясность и острота ума, быстрая восприимчивость ко всему прогрессивному помогали ему сразу находить общий язык со специалистами-техниками. Новаторы в науке, изобретатели всегда находили у Ивана Степановича поддержку и необходимое материально-техническое обеспечение.

В нескольких письмах Исакова можно найти автобиографическое подтверждение этих качеств. Вот выдержка из одного письма:

«Когда снимают «Аврору» и мне присылают из архива копию моего доклада Жданову «О сохранении ее навечно» — приятно. Но никто не знает, что пришлось после доклада драться за это.

Когда члены техсовета Министерства морского флота поздравляют меня с тем, что танкер «Пекин» утвержден в мое председательство техсовета ММФ, — приятно. Сейчас прислали фото парома Красноводск—Махачкала — тоже приятно. Не только убеждать приходилось, но и… Расхвастался!»

— Иван Степанович Исаков мог бы долго перечислять «большие и малые дела», которые вершились под его непосредственным руководством либо при весьма активном участии, — продолжает свой рассказ профессор Ханович.— Напоминаю некоторые из них: разработка тактико-технических заданий, проектирование и постройка кораблей самых различных классов — от катеров и подводных лодок до тяжелых крейсеров и линкоров; изыскание эффективных мер по местной и общей стабилизации кораблей; создание отечественной гироскопической промышленности и широкое внедрение на флоте гироскопических приборов и устройств; исследование средств противоминной защиты судов; разработка нового принципа движения на воздушной подушке; многочисленные морские экспедиции и натурные испытания кораблей; создание новых учебных программ и организация новых факультетов и учебных заведений для подготовки высококвалифицированных специалистов флота.

По этому последнему поводу Иван Степанович писал в августе 1963 года: «Недаром я считаю себя учеником Алексея Николаевича Крылова (конечно, не как математик или корабел; у меня есть своя область, без которой и военное, и коммерческое судостроение бесцельно) в части методики организации морских наук».

Исаков был общепризнанным авторитетом в области не только «методики организации морских наук», но и истории флота. Именно к нему обратилась редакция газеты «Красная звезда» с просьбой высказать свое мнение по поводу редакционной статьи «Нью-Йорк геральд трибюн», изобилующей клеветническими выпадами против советского Военно-Морского Флота. Ответом на это выступление американской газеты явилась замечательная по своей содержательности, объективности и убедительности статья Ивана Степановича «Американские фальсификаторы морской истории», опубликованная в двух номерах «Красной звезды» 11 и 17 августа 1962 года.

Если вспомнить, что именно в эти дни совершали свой космический групповой полет Андриян Николаев и Павел Попович, то станет понятно: предоставление И. С. Исакову двух «двойных» подвалов в обоих номерах, почти полностью посвященных подвигу наших космонавтов, было вызвано важными обстоятельствами. По этому поводу Иван Степанович писал: «Прочтите два номера «Красной Звезды». Поймите, что было достаточно серьезно в те дни, поскольку пришлось потеснить даже героев космонавтов».

Разоблачая американских клеветников-фальсификаторов, автор статьи писал: «Поскольку обман, рассчитанный на неосведомленность читателей, преподносится в прослойку с историческими фактами, а некоторые инсинуации маскируются выражением снисходительной доброжелательности, подобная редакционная статья известной газеты, несомненно, имела целью дезориентировать мировое общественное мнение. Вот почему приходится напомнить о некоторых фактах, начисто забытых газетой, и разъяснить те места этого путаного и грязного образца редакционного творчества, которые нуждаются в пояснительных комментариях.

Об одном таком факте и рассказывает Иван Степанович: «Многие американцы знают, что в 1863—1864 годах две русские эскадры скрытно пересекли Атлантический и Тихий океаны и почти одновременно появились у берегов Северной Америки и тем самым сорвали английскую блокаду тех городов, которые воевали за прекращение работорговли и за объединение страны. Блестящий маневр, выполненный с такой точностью в век, когда не существовало радиотелеграфа (кронштадская эскадра адмирала Лесовского пришла в Нью-Йорк 24 сентября 1868 года, а эскадра Попова из Владивостока во Фриско — 27 числа того же месяца), оказался не менее блестящей политической демонстрацией, которая выручила США из весьма затруднительного положения.

Уже через неделю ошеломленная лондонская «Таймс» писала в редакционной статье (от 2 октября 1863 года), не скрывая желчного раздражения по поводу восторженных манифестаций в Нью-Йорке: «Муниципалитет и высшая буржуазия осыпали всевозможными почестями русских офицеров. Процессии, обеды, балы, серенады — все средства пущены в ход, чтобы показать, до чего были рады американцы…» Восторг выражала не только буржуазия, но и простой народ Северных Штатов во всех городах Атлантического и Тихоокеанского побережья, куда заходили русские корветы и фрегаты. Нынешние редакторы «Таймс» могут быть довольны, так как сейчас доносятся из Нью-Йорка в адрес наших моряков другие серенады — вроде редакционной статьи «Нью-Йорк геральд трибюн».

Этот комментарий Иван Степанович заключает следующими словами: «Перед авторами статьи стояла невероятно трудная задача — не только оболгать тех, предки которых оказали такую помощь США, но и убедить читателей в том, что наши люди, добившиеся полета первого космического корабля Гагарина и семнадцатикратного орбитального облета земного шара Титовым, «не были новаторами в области приемов ведения морской войны, они при случае проявляли себя умными имитаторами».

Иван Степанович буквально камня на камне не оставляет от небоскреба лжи и клеветы, построенного американскими фальсификаторами морской истории. Ограничимся здесь приведением некоторых выдержек из того комментария, который свидетельствует об огромной эрудиции автора в области истории военно-морской техники: «Когда осенью 1914 года британский флот, не подготовленный к минной войне, срочно приобрел у России тысячу шаровых мин, так как в русском военном флоте минное дело стояло на самом высоком уровне, американцы, узнав об этом, поспешили купить образцы всех русских мин и тралов и пригласили русских инструкторов для обучения своих моряков. Были приобретены также чертежи и новые гидросамолеты типа М-5, а затем М-9, построенные Д. П. Григоровичем и считавшиеся, бесспорно, лучшими в мире. Все это делалось в тиши политических кабинетов и штабов, почему американские граждане и знали только названия своих фирм, строивших самолеты, но не имена авторов проектов.

Нужно ли напоминать, что еще в предшествующие годы «макаровский» бронебойный колпачок был принят для снарядов главного калибра всех иностранных флотов. Линкоры США не составляли в этом исключения. После того как стало известно, что на первых русских дредноутах типа «Севастополь» (закладки 1909 года) намечено установить трех-орудийные башни 12-дюймовой артиллерии, к чему весьма скептически отнеслись в Англии и Германии, американский флот тотчас перенял русское новшество, и на новых линкорах «Оклахома» (заложен в 1912 году) и «Невада» нижние башни были трех-орудийными. Позднее американцы переняли дальномеры, вмонтированные внутрь задней части этих башен, что делало их автономными в бою в случае выхода из строя главного дальномерного поста…

Подобных примеров, — продолжает И. С. Исаков, — можно привести много. Конечно, не все русские новшества стали предметом подражания, и, в частности, однажды флот США допустил большой просчет. Как только сильнейшие флоты мира увидели, чем кончился эксперимент с большим эскадренным миноносцем «Новик», спроектированным в России (самым быстроходным и сильным для своего времени и ставшим родоначальником нового класса кораблей, промежуточного между миноносцами и легкими крейсерами), все флоты, кроме американского, приступили к постройке подобных эсминцев. Британскому флоту в этом деле тоже принадлежит приоритет, но не изобретения проекта корабля, а наименования его класса.

Турбинные механизмы и нефтяное отопление не были проблемой для американских кораблестроителей, но они не поняли дальнейшую эволюцию русских «новиков», вызванную условиями войны на море, и вплоть до конца войны продолжали строить сериями до ста единиц эсминцы с четырьмя торпедными аппаратами и лишь с тремя пушками на борту».

Из подобных комментариев со всей очевидностью следовало, что имитаторами, и притом не всегда умными, являлись соотечественники авторов редакционной статьи «Нью-Йорк геральд трибюн». Фальшивки не могли спасти ни тенденциозные подборки фактов, ни внешняя объективность изложения.

В 1944 году после длительного лечения в Боровом академик Алексей Николаевич Крылов переехал в Москву и поселился на территории Института физических проблем, который возглавлял его зять, академик Петр Леонидович Капица. Узнав об этом, Иван Степанович, несмотря на исключительную занятость, организовал поездку главнокомандующего Военно-Морскими Силами Адмирала Флота Николая Герасимовича Кузнецова и начальника Главного управления кораблестроения адмирала Николая Васильевича Исаченкова на квартиру А. Н. Крылова.

— Этим посещением, которое оказалось неожиданным для Алексея Николаевича, — рассказывал мне Иван Степанович, — я хотел подчеркнуть постоянную любовь и исключительное уважение, которыми он неизменно пользуется на родном ему флоте. Не скрою, что я имел основания полагать, что подобное посещение сыграет роль волшебного эликсира. Алексей Николаевич и подруга последних лет его жизни Евгения Николаевна Моисеенко встретили нас очень тепло. Вместе с тем в поведении хозяина дома чувствовалось какое-то необычное напряжение, причину которого вскоре объяснил его вопрос, обращенный к Кузнецову: «Остался ли кто-нибудь на главном командном пункте?» Николай Герасимович успокоил А. Н. Крылова: «Чтобы меня не искали, ваш телефон подключен к оперативному проводу». Действительно, — подтвердил Иван Степанович, — это было единственным условием, которое выставил главнокомандующий, принимая решение посетить академика Крылова.

Другой эпизод относится к 1938 году. Согласно приказу Исакова и И. Ф. Тевосяна, группа специалистов проводила систематические испытания ряда объектов в Севастополе. Работа была трудоемкой и весьма срочной: в течение двух месяцев испытательная партия работала без выходных дней при 12-часовой ежесуточной нагрузке. Естественно, это вызывало недовольство ряда инженеров и техников, которые, видимо, не вполне осознали необходимость такого режима.

— После окончания испытаний я докладывал об их результатах первому заместителю Народного комиссара Военно-Морского Флота Союза ССР Исакову, — рассказывал профессор Ханович. — Иван Степанович, внимательно выслушав доклад и задав ряд вопросов, одобрил решения и выводы межведомственной комиссии. Затем, показав на достаточно толстую кипу бумаг, сказал: «Это все жалобы на вас как на начальника испытательной партии — злостного нарушителя Советской Конституции: даже в день Первого мая вы не прервали работу комиссии. — Не дожидаясь моего ответа, Иван Степанович продолжал (я хорошо запомнил его слова): — Чтобы весь советский народ мог в полной мере пользоваться благами вашей Конституции, ограниченное количество людей должно нарушать ее в отношении самих себя. Если хотите, в этом — своеобразная диалектика».

Для меня эти слова связаны с деятельностью самого Ивана Степановича Исакова в течение последних 42 лет его жизни. Подобную кипучую энергию может развивать только советский человек, вдохновляющий новые поколения советских людей на дальнейшие подвиги.

Такими словами закончил свое выступление профессор Ханович.

Уже знакомый читателям этой книги контр-адмирал профессор Владимир Александрович Белли вспомнил не только новые эпизоды из совместной работы с Исаковым в академии, но и рассказал о своих многочисленных воспитанниках. С большой теплотой говорил он о смелом командире дивизиона торпедных катеров, ныне адмирале, Герое Советского Союза Владимире Николаевиче Алексееве, который в первой же схватке потопил танкер, транспорт и тральщик фашистов. Перед слушателями вырисовывался образ влюбленного в морскую стихию боевого командира, с ясным умом, требовательного, но внимательного к подчиненным.

Владимир Александрович, с дружного одобрения присутствующих, прочитал вслух маленький, но поучительный эпизод из жизни дивизиона торпедных катеров, которым командовал Алексеев, приведенный в книжке писателя Мамина.

— «Все в эту непроглядную ночь было как всегда и всё-таки не совсем так, как всегда, — война па Баренцевом море шла к концу. Фашисты в Норвегии оказались между наковальней приближающихся сухопутных фронтов и молотом Северного флота. Но как все вокруг было не похоже на войну, представляемую со стороны, умозрительно! Даже проблема героизма оказалась здесь деловой и будничной.

(продолжение следует)