Это один из редких случаев, когда рассказ И.С. Исакова напечатали в периодическом издании после его безвременного ухода в 1967 году. Этот рассказ вышел в газете “Неделя” в августе 1969 г. перед 75-летием со дня рождения адмирала. В рассказе речь об Энзелийской операции 17-18 мая 1920 г. Подробнее – в Википедии.
“Хачмерук” оцифровал и впервые публикует этот рассказ в Интернете.
Энзелийская побудка
И. С. Исаков
Газета “Неделя”, № 33 (493), 1969 год, с. 6-7.
Несмотря на относительно ограниченный масштаб и всего двухсуточную продолжительность, Энзелийская операция имела определенное стратегическое значение. Она привела к установлению полного нашего господства на Каспийском море и сыграла значительную политическую роль. Изгнание интервентов и окончательный разгром контрреволюционных сил позволили укрепить Советскую власть в Азербайджане и повлиять на ход народно-освободительной и революционной борьбы в Грузии и Армении.
Наконец, разгром англичан в Энзели можно рассматривать как своеобразный ответ на так называемую «кронштадтскую побудку», которую 19 августа 1919 года англичане устроили нам во время наступления Юденича на Петроград. Им тогда удалось (вследствие ряда благоприятных для них условий), использовав внезапность, прорваться в Кронштадт. Но развивалась операция далеко не по английскому плану; хотя Балтфлоту были нанесены незначительные потери, пробудившиеся кронштадтцы потопили около половины британских катеров, а оставшимся пришлось спасаться, не добившись намеченной цели. И все-таки «побудка» оставила неприятный осадок; к тому же англичане раздули свой первоначальный успех, умалчивая о провале операции в целом.
«Энзелийской побудкой» советские моряки с лихвой рассчитались с англичанами, заодно продемонстрировав, как надо доводить до конца план намеченной операции.
Отступая перед нами, уходила на юг пелена не то тумана, не то дымки, совершенно скрывавшая море и берег. Лучи солнца отражались от этой завесы, и она как бы светилась рассеянным матовым светом.
По румбу SO высоко в небе стали проглядываться беловатые пятна, принятые нами за далекие облака. Но чем ближе, тем яснее обозначалась снежная вершина Демавенда в безоблачном небе, как бы не связанная с землей.
На мостике были настоящие моряки, немало повидавшие на разных морях и океанах, но появление на небе Демавенда заставило даже старых служак на время забыть всё, даже операцию. Мне тоже удалось кое-что посмотреть на своем веку и, в частности, пять лет назад наблюдать, как из свинцовых волн Охотского, моря. поднимается величественный конус острова Алоид. С рассвета и до вечера этот страж Курильской гряды приближался навстречу кораблю, вырастая до грандиозных размеров, и необычным казалось то, что с начала и до конца он не терял своей воздушной легкости, оставаясь словно взвешенным в сиреневой дымке на фоне неба.
Теперь, вместо мрачных вод Охотского моря с его леденящими ветрами, мы шли в оранжерейном тепле по штилевой глади сине-зеленого Каспия, но вдали на горизонте также проглядывался величественный конус снежной вершины. Вернее, высоко над горизонтом, так как границы между морем и сушей не было видно, но тот же оптический обман приближал к нам вершину Демавенда, скрывая и отдаляя его основание. Этот исполин, страж древнего Ирана, как бы предупреждал моряков, еще не обнаруживших суши, что это море отнюдь не безбрежно.
Несколько любопытствующих голов склонилось над картой. Ближайшей вершиной на бумаге оказался Кифт-хан, но пеленг не совпадал. Да простит бог гидрографов, которые не сочли возможным опустить ниже рамку карты! Возможно, в тот день, когда ученые мужи подошли к этим берегам, Демавенд был закрыт облаками, иначе такой замечательный ориентир обязательно украсил бы планшеты, на радость мореплавателям. Нам помогла разобраться топографическая пятиверстка, оказавшаяся у Чирикова. Сомнений не оставалось, это был Демавенд, главная вершина хребта Эльбурс, но почти невероятным казалось, что он открылся на расстоянии 160—170 миль!
Стал проясняться зубчатый контур всего хребта, затем открылся более сглаженный гребень нижнего яруса гор. Наконец, над туманной полосой выступили верхушки пирамидальных тополей Казьяна, как из-под приподнятого занавеса, начал показываться прерывистый пунктир ярко-желтого пляжа и белесоватого наката прибойной волны.
Эскадра вышла точно к главному персидскому порту, хотя самого Энзели еще нельзя было рассмотреть.
Молодцы штурмана! Ведь корабли шли полные сутки без обсервации. Не знаю, определял ли Снежинский на переходе поправку компаса по звездам или по солнцу, но твердо помню, что в Баку так и не удалось из-за ремонта выйти на уничтожение девиации и добыть новый лаг. Воистину прав был один бакинский капитан, когда, постучав пальцем по черепу, сказал: «Карта — здесь! Компас — там!» — показав при этом на небо. Хорошая голова — лучший прибор.
Туманная дымка рассеялась, открыв панораму весеннего ландшафта. Над золотистой лентой берега тянулась полоса изумрудной зелени, сквозь которую угадывались красные полоски черепичных крыш.
Прозвучал сигнал боевой тревоги — дань уставу и дисциплине, так как не было ни одного товарища, который бы сам ещё с рассвета не встал на свое место по боевому расписанию. Все бинокли, старая подзорная труба и маленький дальномер впились во вражеское гнездо; комендоры смотрели в прицельные трубы, остальные — как могли. Теперь уже не красота и не экзотика привлекали общее внимание.
Если смотреть с мостика под углом зрения решаемой задачи — а только так должен смотреть командир на местность перед операцией, — то район предстоящего боя четко разделяется на три участка.
Левее (к осту) — пологий пляж от селения Кивру до предместий Казьяна. Вплотную за ним голые дюны, через которые параллельно берегу пролегают линии проводов и шоссе на Решт. Сейчас оно пустынно.
Прямо на зюйд — сплошной парк или лес, сквозь кроны которого выглядывают крыши и кирпичные стены. Это Казьян — район учреждений, мастерских и складов, рыболовных и путейских концессий российских фирм и министерств, в 1918 году превращенный в английский военный городок. В парке Казьяна разбит лагерь колониальных 6атальонов сикхов и гурков. Лучшие дома заняты штабом и офицерами войск его величества. Тут же главная радиостанция: верхушки ее мачт торчат над деревьями. Со стороны залива Мурдаб должна быть стенка и пристань с посыльными судами и катерами, склад бензина и керосина (в бидонах), позиции батарей и других укреплений. Движения не видно.
Правее (к весту) — отделенный от Казьяна проливом город и порт Энзели, резиденция губернатора провинции Гилян, консульство, портовое управление, таможня, банки, множество контор, жилых домов и лавок. Несколько пристаней со складами и пакгаузами. Более двадцати судов стоят тесно кормой к городской стенке. На окраине склады импортных фирм, также занятые английским снаряжением и запасами. Небольшой аэродром.
Все три участка отделены от хинтерланда болотистой равниной или лиманом Мурдоб, за которым вдали начинается гористая местность. Там город Решт и перевалы, выводящие к Тегерану. Это путь оккупантов и завоевателей, но это же и единственный путь их отступления.
В течение всей кампании мы старались упреждать действия противника, и не раз это удавалось флотилии благодаря внезапности и настойчивости. На этот раз инициатива явно в наших руках. Мы нападем первыми. Время и место для удара выбрано нами.
Батареи врага молчат, хотя головные корабли нашей эскадры уже в пределах досягаемости их обстрела. Что это, хитрость? Может, не хотят спугнуть, чтобы потом иметь, больше времени для огня при нашем отходе?
Возглас дальномерщика: «Вижу батарею… смотрит на нас!» Отстранив его, быстро нахожу левее восточного мола темную полоску и на ней что-то вроде двух установок.
Долго разглядывать нет времени. «Деятельному» состязаться с шестидюймовками бессмысленно. Миноносец идет, и через 2—3 минуты нас заслоняет от батареи западный мол, мы на траверзе западных ворот города. Хотя на пляже до Кечелала никаких укреплений или окопов не видно, пора открывать огонь, чтобы привлечь сюда внимание.
Начдив разрешает. Даются первые установки к приборам. В 7 часов 19 минут «Карл Либкнехт», находившийся в двух, милях у нас за кормой, открыл огонь, очевидно, по Казьяну. Через минуту сделал первый залп «Деятельный», за ним — «Расторопный», каждый по своему участку берега. Методично пошли следующие залпы. Огонь по берегу стал нарастать и перешел в сильную канонаду.
Не знаю, на каком по счёту залпе «Деятельного», но точно помню, что ещё на первом галсе (левого борта), следовательно, около 7 часов 25 минут, раздался за кормой грохот пушек «Розы Люксембург». Минуту спустя донесся залп стотридцаток «Пушкина». Опередив утвержденный план почти на полтора часа, главный калибр флотилии нанёс удар по центру вражеского гнезда — Казьяну, не выжидая реакции противника на артиллерийскую демонстрацию миноносцев. Судя по интенсивности огня, стреляли одновременно все крейсера (включая «Австралию»).
Общая картина получилась- довольно внушительной; временами огонь с моря велся от Кивру до Кечелала, причем стреляло до девяти кораблей, почти из 30 средних стволов, не считая мелких калибров истребителей. Несомненно, английскому командованию трудно было сразу разобраться в намерениях красного флота. Мы были удивлены непонятной медлительностью обороняющихся. Тогда мы ещё не знали, что один из пристрелочных снарядов «Розы Люксембург» разорвался в помещении британского штаба, а также того, что советское (декретное) время, по которому жила и воевала Каспийская флотилия, опережало официальное британское время в Энзели на два часа. Оба обстоятельства оказали значительное влияние на ход событий, разыгравшихся утром 18 мая 1920 года.
Главарт флотилии Борис Петрович Гаврилов, как истый артиллерист, не мог отказать себе в удовольствии лично управлять огнем пушек «Розы Люксембург», на которой держал свой флаг. Даже сорок лет спустя Гаврилов скромно считал свой успех случайным. И в какой-то мере он прав, поскольку никто на флотилии, включая и его, не знал, где, размещается штаб энзелийского гарнизона. Но целиком согласиться с ним всё-таки нельзя. Для выяснения истины лучше предоставить слово самому главарту.
«… Рассматривая в бинокль береговую полосу, я увидел несколько одноэтажных домиков, а среди них группу домов покрупнее и приказал открыть по ним огонь… (Гаврилов лично обошел наводчиков орудий, чтобы проверить, правильно ли понято целеуказание. — И. И.) Первый и второй снаряды упали близко от цели… Стрельба затруднялась тем, что крейсер, бывший до вооружения водоналивным судном, оказался с пустыми трюмами; почему даже на слабой зыби его сильно раскачивало… Пришлось темп огня приспособить к качке, после чего огонь сделался удовлетворительным… Вот почему снаряд, попавший в штаб, был случайным. Впоследствии я подходил к этому зданию — это высокий кирпичный дом, левый верхний угол которого был разбит…» (Из письма Б. П. Гаврилова от 16 февраля 1959 года).
Итак, хотя дислокация британского штаба была неизвестна, всё же выбор самого большого здания и его поражение надо целиком записать в актив главарта. Это так же верно, как и то, что колонизаторы привыкли располагаться в лучших домах оккупированной местности, убежденные, что никто не посмеет беспокоить их сон. Можно держать пари, что именно это убеждение мешало им проверить бдительность караулов и наблюдательных постов; одна вывеска с наименованием «войска его величества» должна была, по их мнению, вселять трепет в «туземцев» и служить, гарантией неприкосновенности. Очевидно, в том же духе рассуждали засыпающие на постах сигнальщики и часовые «его величества», что подтверждается всей историей колониальных войн до того момента, пока на историческую арену не вышли большевики, первый залп которых рассеял подобные иллюзии.
Гаврилов видел в большой цейс розовое облако раздробленного кирпича и фигурки разбегавшихся англичан. С нескрываемым злорадством передавали нам энзелийцы после боя пикантные подробности того, как офицеры выпрыгивали из окон в чем мать родила. Вероятно, в этих показаниях очевидцев было немало преувеличений, рожденных ненавистью к интервентам, но основное их содержание подтверждено другими источниками. Из окон и дверей поврежденной штаб-квартиры и смежных домов, вокруг которых тоже рвались снаряды, начало выскакивать начальство 39-й бригады и других частей гарнизона. Бежавшие джентльмены искали укрытия в канавах парка и за капитальными стенами складских строений. Этот «Кросс» происходил на глазах проснувшихся в полотняном городке солдат Варвикского и Норс-Стаффордского батальонов и всех гурков и сикхов, воспитанных при помощи капральских палок на чувстве уважения к сахибам, несущим «бремя белого человека».
Поскольку прежде других пострадал штаб, управление обороной оказалось нарушенным, во всяком случае на первом этапе боя.
Помимо факта «экстренного рассредоточения штабных командиров по кустам», оказалось, что большинство из них было одето далеко не по уставу, хотя тропическая форма британцев на Востоке сама по себе предоставляет исключительные льготы. Даже сами англичане, не потерявшие чувства юмора, при последующих беседах признавались в этом косвенно, укоряя нас за то, что мы «воюем не по правилам», ведь «по давней традиции, освященной веками, уважающие себя люди никогда на Востоке не воюют ночью, а спят, оставляя для сражений дневное время».
Так произошла энзелийская побудка! С 19 августа 1919 года, со дня кронштадтской побудки, прошло в всего девять месяцев.
Когда ещё в Баку начало тактического развертывания перед Энзели планировалось на 7 часов 00 минут, никто не задумался, что это будет обычное бакинское время (6 часов 00 минут — по третьему поясу), дополненное декретным часом. Поэтому, когда развертывание было пунктуально начато с почти одновременной посылкой «привета» от «Карла Либкнехта» в 7 часов 19 минут (и сейчас же — от «Розы Люксембург»), стрелки всех английских часов в штабе лагеря, на постах и батареях показывали 5 часов 19 минут — по второму поясному времени. А «кто же воюет в пять часов утра?» Эти ужасные большевики, которые не считаются с установившимися традициями, правилами хорошего тона и тем более со «сферой британских интересов»!
Так именно и было. И не в первый раз, если учитывать опыт Петровска, форта Александровского, Красноводска, Баку, Ленкорани и Астары. Очевидно, времена изменились, если, дополнительно вспомнить Балтийское и Белое моря, Мурманск, Одессу и другие пункты, эвакуированные англичанами… И напрашивался общий вывод: очевидно, так будет и впредь, захватчики будут изгоняться отовсюду, независимо от того, какими бы лицемерными предлогами ни прикрывалась интервенция.